Младшая сестра, появившаяся рядом, составляла полный контраст с Элен. Она-то как раз и была дочерью своего отца и матери, принадлежа к типажу «вакханки», который нынче, похоже, был в моде и пользовался бешеной популярностью среди мужчин. Черные густые волосы, смуглую кожу удачно оттеняет кремового цвета платье, огромные, в пол-лица, темно-карие глаза, мягкие, несколько неправильные черты лица, стройный силуэт, не производящий, впрочем, впечатления хрупкости. И держится сия Мари крайне уверенно и даже с вызовом – сразу видно, любимица семьи, которой никто не смеет перечить Вообще, эта барышня напоминала чуть более юную и подвижную копию собственной сестры Катрин.
Несмотря на свой юный возраст, девушка уже вела себя увереннее некуда – можно подумать, что это она старшая сестра Элен, а не наоборот. И для старшей ее явление несколько досадно.
– Господин Пушкин?.. – повторил Серж рассеянно, любуясь девушками – каждая красива в своем роде, но блондинке он бы отдал предпочтение как в танце, так и в беседе.
– Он самый! – продолжила Мари, не обращая внимание на то, что сестра ее побледнела и отвернулась. – Сказал даже, что сам так никогда не переведет!
– Это логично. Он сочиняет на русском языке, а не на французском, – пожал плечами князь.
Мари посмотрела на него удивленно и несколько озадаченно.
– Вам не нравится Пушкин, Ваше Сиятельство? – спросила она.
– С чего ты взяла, ma soeur, что Сергею Григорьевичу не нравится его поэзия? – проговорила Элен внезапно резким и твердым тоном, повернувшись к ним.
Настал черед младшей сестры краснеть. Но она быстро овладела собой и обратилась к князю:
– А какие из стихов Пушкина вам нравятся?
Серж пожал плечами и улыбнулся, дабы сгладить неловкость. Хотелось бы признаться этой барышне, что он поэзию вообще не воспринимает – ни на слух, ни на бумаге. Но это не значило, что он не знал поэтов лично. И придерживался о них не самого высокого мнения.
Конечно, он слышал про сего Пушкина. И даже видел его. Принял тогда за провокатора, ибо этот небольшой верткий молодой человек, одетый всегда по последней лондонской моде, ужасно хотел попасть в общество и приставал к каждому из Управы с этой просьбой. Ко всем, кроме Сержа – видать, одного не слишком дружелюбного взгляда с его стороны хватило, чтобы сей «гений поэзии» и «русский Байрон», как его уже отрекомендовали восторженные почитатели – а среди членов Союза их нашлось немало – ограничивал общение с князем исключительно формальными фразами. Когда кандидатуру Пушкина поставили на голосование, то вердикт оказался отрицательный. «Он разболтает о нас всем подряд», – так сказал Давыдов. – «Уж я-то его знаю. Через два дня о нас будут знать все и каждый». «О нас и так знают все», – пожал плечами Пестель. – «Судя по масштабу доносов». «С которыми ничего не делают», – добавил Орлов. – «Вот вообще ничего. Какая разница? Я бы взял к нам парня, если честно». «Ну, сухая канцелярская проза вряд ли так интересует власть предержащих, как дерзкая и красочная поэзия», – ввернул фразу Серж. – «Лично мне не хочется быть вставленным в очередную глупую поэму…» «Зато теперь сей Сверчок напишет нам не панегирики, а эпиграммы», – подытожил Василий Давыдов. – «Он вспыльчив донельзя. Разозлим его чем-то – и устроит тут разоблачение перед всеми». «Скорее уж, перестреляет на дуэли одного за другим», – добавил Якушкин. И весь разговор свернул на то, что же этот «юный гений» учудил, находясь в ссылке, и что творил, будучи в Петербурге – кого звал на дуэль (количество вызовов почему-то не совпадало с количеством убитых или раненных сим господином – точнее, число последних было фактически равно нулю, что доказывало – бретерством Пушкин не промышлял), за какими женщинами волочился (при этом число постоянных любовниц тоже оказывалось каким-то незначительным), какие суммы проигрывал в карты и, наконец, каким важным господам он насолил своими эпиграммами и вольнодумными поэтическими высказываниями (Пушкин не мелочился и адресовал большинство своих сатир весьма важным господам, а то и самому государю императору – за что его и ценили). Приводились цитаты из его стихов, которые Серж прочитать не удосужился. У него не было времени и желания читать художественную прозу, тем более, поэзию, и он считал, что совсем не разбирается в этом искусстве. Однако услышанное и прочитанное им из Пушкина запомнилось – похоже, на русском начинают писать так же, как давно уже пишут на французском: легко, бегло и метко. Но хороший литературный слог и известность еще не доказывали, что сей субъект мог быть полезен для Союза.
– У Александра Сергеевича творчество столь многогранно, что я не решусь выбрать что-то одно у него, – отвечал князь Волконский.
Мари только хмыкнула, иронично взглянув на собеседника. Элен быстро проговорила:
– И все его стихи хороши по-своему, поэтому мне тоже сложно назвать свое любимое стихотворение…
– И никуда нам не скрыться от этого Пушкина с его виршами даже в родительском доме, – раздался над ухом у девушки густой, с торжественной интонацией, не соответствующей сказанным словам, голос ее старшего брата. Элен невольно вздрогнула. Серж посмотрел на приблизившегося к ним Александра Раевского, человека неопределенного возраста с навечно приклеенной к его лицу иронической ухмылкой. Он его тоже знал по обществу и по службе.
Прежде дерзкая Мария лишь испуганно взглянула на старшего брата, не решаясь сказать ему в ответ колкость.
– Что поделать, mon ami, если в нынешних краях сия личность занимает умы слишком многих? – отвечал князь Волконский, слегка поморщившись от интонаций и позы приятеля. Помилуйте, сей Александр пребывает в родном доме, а ведет себя даже перед сестрами так, словно разыгрывает на сцене роль Гамлета!
– Но прежде всего я хотел бы поздравить нашу Элен с двадцатыми именинами в ее жизни, – деланно улыбнулся Раевский. – И пожелаю ей не оставаться такой как нынче… Нет, такой же ей оставаться ни в коем случае нельзя, подобная жизнь ведет ее только к гибели.
Волконский бросил на брата виновницы торжества холодный взгляд, в котором читался вызов. Элен невольно перехватила его и удивилась – глаза ее визави резко изменили цвет, сделавшись зелеными, неумолимыми, и ей стало не по себе от такого взора.
– Объяснитесь, прошу вас, Александр Николаевич, – процедил Сергей.
– Моя сестра, князь, прекрасно понимает, что я имею в виду, – чуть побледнев лицом, произнес Раевский, выделив интонацией слово «сестра». – И, как вижу, рада моему поздравлению.
– Мне так не кажется, – Серж обратил слегка смягчившийся взор на Элен.
– Не рано ли вам, Сергей Григорьевич, решать за мою сестру, что ей нравится, а что нет? – не сдавался молодой человек.
Мария, все это время слушавшая их разговор на них с полуоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами, посчитала нужным громко вступить в разговор, дабы отвратить неминуемую ссору:
– Ну же! Давайте лучше я вам спою или… вот, сыграю баркароллу, к вечеру нынешнему подойдет весьма? Послушайте, это же очень красиво будет! – и она начала напевать тихонько некую приятную мелодию.
Раевский не обратил внимания на младшую сестру, продолжая выжидательно глядеть на того, кого невольно задел своей интонацией.
– Вы опять слишком много на себя берете, Александр Николаевич, – произнес Серж тихо, но зная, что белокурая девушка, которую он взялся оберегать от нападок брата, слышит каждое его слово и слегка дрожит.
– Куда мне до вас-то в этой части, сиятельный князь Волконский, – с тонкой, змеиной улыбкой отвечал брат именинницы и, деланно поцеловав руку старшей сестре, удалился.
– Вы, сударь, вижу, ищете дуэли… – пробормотал ему вослед Сергей. – Но сомневаюсь, что получите ее.
– Не обращайте внимание на моего брата, – проговорила Элен. – Это его обычай, и он не имел в виду ничего дурного.
– Я знаю, что это его обычай, – пожал плечами князь. – Потому и не собираюсь требовать от него сатисфакции. Ибо он сего очень хочет.
– Ни в коем случае! – запротестовала именинница. – Стоило бы из-за чего…
– Формально, как видите, тут очень много поводов для поединка, – произнес Серж. – Начиная с того, что он в попытке вас поздравить с праздником унизил перед гостем.
– Александр меня вовсе не унизил, – возразила Элен, резко нахмурив брови. – Он хотел сказать, что в будущем мне надо быть только лучше. Вы просто его не дослушали, князь.
– Но, согласитесь, такое говорят наедине, а не в присутствии постороннего человека, – горячо возразил Серж, и потом сам спохватился – в самом деле, какое его дело? У них свои отношения, сложившиеся годами, и зачем он лезет в них? Хватит уже судить и рядить из своего личного опыта, который невольно вспомнился во всей красе: братья, лениво бросающие в его адрес «дурень» и «слабак», посмеивающаяся дворня, тот же брат, но уже старший, глядя на него надменным взором бледно-голубых глаз, говорит ему: «Вот был ты, Серж, дураком, таковым и помрешь. Безнадежный случай, эх», и все это спокойным таким тоном, без тени сожаления или гнева… Такое пожелание вполне в духе князя Николая, только тот, видать, был слишком воспитан и не столь байроничен, чтобы проговаривать это вслух, перед гостями.
– Но Александр вас не считает посторонним человеком, – продолжала, тем временем, вступаться за брата Элен.
– Вот как? – изумленно протянул Волконский.
– О вас он говорит часто и с большой почтительностью. Особенно ваши мысли, которые вы высказываете… хм… в общих дружеских беседах, – со всей искренностью продолжала барышня. На ее скулах зарозовел румянец, а голос сделался увереннее. Серж же, напротив, побледнел. Интересно, кому Раевский сливает содержание разговоров, которые ведутся в Союзе? И отчего его сестре все известно? Так он и спросил.
– У нас в семье нет секретов друг от друга, – отвечала Элен, скрестив руки на груди. – Мы не просто родственники, но и самые близкие люди, друзья, если хотите. И мой отец про вас очень много наслышан не только от братьев, но и от Катрин, от ее супруга…
«Так, значит, достопочтенного Николая Николаевича тоже можно считать членом общества de facto? Интересно, что он будет делать со всеми сведениями, которые получает?» – задумался Серж, высматривая взглядом почтенного генерала, отца семейства, который оживленно беседовал с зятем и с некоторыми другими господами, среди которых князь узнал Густава Олизара, немолодого уже поляка с удлиненными темными волосами и мелкими чертами бледного, изможденного лица. Тот писал стихи – и не только на языке своей «ойчизны», но и на более известных широкой публике наречиях – и был своим человеком в доме Раевских. «Так вот кто докладывается этим ляхам», – снова озарило Сержа. – «И вот почему они столь дерзки в обращении с нами…»
– И что же про меня говорят? – поинтересовался князь, дабы отвлечься от некстати вылезших раздумий, связанных с делами тайного общества.
– Уверяю вас, только хорошее, – улыбнулась Элен. Улыбка ей очень шла, но видно было, что ее лицо, тонкое и прозрачно-белое, к ней непривычно. И очень жаль… Несладко ей приходится в жизни.
– Это очень отрадно слышать, – откликнулся Серж, улыбнувшись ей в ответ. – Если за глаза обо мне говорят столь ж хорошо, как и в моем присутствии, значит, я действительно чего-то стою.
– Не сомневайтесь, – ласково глянула на него Элен. И этот взгляд ее, светлый, с нотками неуловимой нежности, озарил душу знакомой теплотой. «Я сейчас влюблюсь», – произнес он про себя, отведя взгляд немного в сторону. – «Только этого мне сейчас не хватало».
– А вы оставайтесь всегда такой как сейчас. Лучшего и не нужно, – произнес он, беря ее небольшую, тонкую и прохладную кисть, в свою ладонь, и поднося ее к губам. Показалось ли ему, или Элен в самом деле ощутимо вздрогнула после этого ритуального касания?..
…Он отошел к главе семейства, бурно обсуждающему предстоящие маневры с родственником и несколькими другими офицерами, большинство из которых почтительно ему внимало. Раевский был человеком еще не старым, сухощавым и прямым, но в кругу домашних своих производил впечатление почтенного pater familia. Да, ничто так не старит человека, как наличие взрослых детей. Говорил Николай Николаевич так, что его оставалось только почтенно слушать, не осмеливаясь перебивать.
– Все говорят о новой войне, да упаси нас Господь от этого! – говорил он, чеканя каждый слог. – Пусть с турками, пусть с кем иным. Недостаточно разве пролито русской крови ради интересов чуждых им государств.
– Но позвольте… – осторожно начал Орлов. – Это же защита наших единоверцев от зверств…
– Благородная цель и ужасное воплощение, – повысил голос Раевский-старший. – Вы, молодежь, тянетесь к высоким идеалам, и сие весьма похвально. Сам таковым был и сам шел воевать туда, куда государи укажут. Кажется, покрыл я себя и славой, и ранениями, живого вот места нет на теле, не побоюсь сказать, ну и наградами, разумеется, не обделен. Но вы-то, господа, как вижу, тоже пороху понюхали столь много, что его копоть в ваши жилы проникла и вас отравила. Смею даже сказать, до мозга дошла.
– Но подождите, – возразил молодой белокурый майор, которого Серж видел здесь впервые. – Сам государь, как говорят, желает этой войны, видя в ней благо для нашего Отечества.
– Государь? – иронично посмотрел на него Николай Раевский. – Конечно, государю виднее, а нам только взять под козырек и идти умирать… Конечно, мне-то что? Идти вам, да и моим сыновьям, а я только посмотрю со стороны…
Сержу, как всегда, хотелось возразить Раевскому, но он знал, что делать это бесполезно. Он знал такую категорию спорщиков, и ему было прекрасно известно, что они только и горазды перевирать слова противника и на повышенных тонах задавливать всякую робкую попытку им возразить. Раевского слушали, потому что его уважали, но за глаза его над ним несколько подсмеивались. Интересно, каков он в отношениях с домочадцами, если дети у него кто во что горазд, как говорится. Разве что Элен не такова…
– Войны не будет, господа, – проронил Серж.
– А кто это у нас архангел Гавриил с благой вестью? – словно не разглядев его, произнес громогласно Раевский. – Ах, это вы, князь Сергей! Рад вас видеть, и благодарю любезно, что зашли к нам! Неужто Петр Михайлович чего-то вам отписал?
Серж крепко пожал маленькую суховатую руку генерала и проговорил с легкой улыбкой:
– На сей счет мой beau-frere, увы, пока ничего не может знать. Он нынче в Карлсбаде, насколько я могу судить из его последнего письма.
Весть, высказанная Сержем, произвела оглушительное впечатление на всех собравшихся, которое он предвидеть не мог.
– Выжили его-таки, – тихо проговорил Орлов. – Это очень плохая весть.
– Да, архангела из вас на сей раз не получилось, – подытожил хозяин дома. – Но, надеюсь, отставка вашего родственника продлится недолго?
– Как знать? – пожал плечами Серж. – Я отписал ему, отписал еще и сестре, но ответа покамест не получил.
На ответ от Софи он и не надеялся. Та уже давно не следила за делами мужа, ибо жила с ним порознь, сохраняя перед светом и Двором, однако ж, видимость семейного благополучия. Вряд ли она что-то знала о подробностях отставки Пьера… Хотя с сестрой никогда не угадаешь – она могла выдать вполне убедительные версии причин. Главное, повнимательнее прочесть ее ответ – она часто пишет так, что читать надо между строк, причем в прямом смысле. Присыпать листы особым порошком, поднести к свету – и все, что нельзя было написать обычными чернилами, на радость не в меру любопытным почтмейстерам, становилось видно как на ладони. Этот способ шифровать переписку сестра и брат использовали в Париже, причем никто не догадался о составе симпатических чернил, которые использовала Софи.