– Нет у Росины горба! – горячо заспорила сестра, подскочив со стула. – Спина немного сутула, только и всего…
– Я не хочу больше ничего слушать, Карла. Уважай Марию, как мою гостью, больше мне ничего не надо.
– Пока здесь живет русская, моя нога не ступит на порог твоего дома, Марио!
Не дождавшись ответа, Карла торопливой походкой проследовала к выходу, и через секунду стукнула входная дверь. Этот стук окончательно пробудил гостью Тонини ото сна.
За утро она просыпалась несколько раз. Первый в шесть утра по московскому времени, в тот час, когда вставала на работу, и привычка, выработанная долгими годами, сыграла с ней злую шутку. Но вспомнив про разницу в два часа, Маше показалось неудобным будить хозяина в четыре утра, и сон навалился на нее с той сладостной негой, которая бывает как раз под утро. Спустя час ее разбудил шум проливного дождя, и Маша даже успела подумать, что в устойчивой неаполитанской непогоде виновата она сама, а не европейский холодный циклон с затяжными дождями, долетевший на юг Италии из далекой Скандинавии. Ровно в семь часов она уловила рев машины и приглушенные голоса. В понедельник пораньше семья Джулиано уезжала в Неаполь, теперь они вернутся только в пятницу.
После многократных пробуждений Маша погрузилась в глубокий сон именно в тот час, когда рассвет набрал полную силу, и дождливое утро уступило место хмурому дню, но от глухого стука входной двери она резко открыла глаза и подскочила с кровати.
На кухне ее встретил Марио с большим кофейником ароматного напитка. Собственно, благодаря стойкому аромату обжаренных зерен она и отыскала кухню, немного поплутав после ванной по незнакомому дому.
– Buongiorno!10 Как спала?
– Хорошо. Очень хорошо.
– Кофе?
– Нет, спасибо. Я пью чай.
Растерянный Марио застыл с кофейником в руке. В семье Тонини все, кроме детей, пили кофе. Заварных чайных пакетиков ни в шкафу, ни в жестяных банках не оказалось. Карла уже лет десять как перестала тратить деньги на чайную пыль, которую продавали в магазинах Неаполя. А Маша по причине хронического гастрита давно отказалась от кофе, но чтобы не обидеть гостеприимного хозяина, ей пришлось выпить полчашки, предварительно разбавив крепкий напиток кипяченой водой. Из домашних яиц у нее на удивление получился пышный омлет с румяной корочкой, а овощной салат из свежей моркови, шпината и спелых помидор пришелся хорошим дополнением к позднему завтраку.
– У меня получилось? Я правильно делаю? Correttamente?11 – спрашивала она с обворожительной улыбкой.
– Si, – отзывался Марио, одобрительно цокая языком.
За окном накрапывал нудный дождь, огромные лужи увеличивались по всему подворью, и кроме спаниеля на прогулку никто не спешил. После завтрака Марио устроил для гостьи настоящую экскурсию. Вместо прихожей в доме имелась большая гостиная с камином, тремя креслами, низким столом и вешалкой. Из гостиной вели две двери: первая на кухню, которую Маша досконально изучила еще вчера, а вторая в соседнюю комнату, где располагались книжные шкафы, диван, овечий ковер и глубокие кресла. Два окна, завешанные тяжелыми, темными шторами, выходили на запад, и напрашивался вывод, что жаркими летними вечерами именно в этой комнате будет прохладно. Везде чувствовался качественный ремонт, словно сделанный ради ее приезда – свежевыкрашенные стены без единого пятнышка, белоснежные потолки, натертые до блеска терракотовые полы. Когда же дошла очередь до хозяйской спальни, Маша и вовсе замерла на пороге уютной комнаты в необъяснимом восхищении. Помимо широкой кровати, которая стояла на возвышении, там находился вместительный шкаф с резными дверцами и огромный кованый сундук. Обстановка напоминала сцену из исторического фильма о семействе Борджиа, не хватало парчового балдахина и кроваво-красного ковра. Казалось, что вся мебель в доме имела налет антиквариата с запахом средневековья и была нарочно свезена сюда из музеев Ватикана.
– Мебель собирал мой дед, а потом отец, но мне это не интересно, – пояснил Марио на удивленный взгляд Маши. – Я строю бассейны, гаражи, теплицы. Завтра поедем с Франческо в соседнюю деревню. Будем разбивать птичник. Сегодня побуду дома с тобой.
– А можно зажечь камин?
В дождливую погоду от каменных полов тянуло сыростью, и ей вдруг захотелось погреться возле открытого огня, воображая себя средневековой сеньорой богатого дома с армией слуг и маленьким чернокожим пажом в придачу. Маша живописным жестом обняла себя за плечи, демонстрируя жуткий холод. Через пять минут в камине полыхали дрова, а Ричи, вытянувшись прямо на полу, подставлял мокрый нос неожиданному теплу, слегка подрыгивая задними ногами.
Из кухни появились графин красного вина и стаканы, затем большая тарелка с нарезкой сыра, ветчины, кисть темно-синего винограда и моченые оливки. Но выпить первый стаканчик за прекрасную гостью помешала младшая невестка, возникшая на пороге гостиной с дочкой на руках. С маленькой Пэскуэлины прямо по голым икрам и розовым сандалиям стекала дождевая вода, перепуганные глаза застыли черной вулканической лавой. Горячо извиняясь за неожиданный визит, Роза что-то быстро проговаривала свекру с явной просьбой в подтексте, но растерявшийся Марио категорично мотал головой, хотя женский голос звучал настойчиво.
Из разговора Маша ничего не поняла, но отчаяние слышалось в каждом слове, а внешний вид ребенка требовал срочного вмешательства.
– Что случилось? Problemi?12
– Si! – Услышав от гостьи понятное слово, Роза вцепилась в него, как в спасательный круг, и зачастила скороговоркой. – Мне надо уйти на работу, а ребенка оставить не с кем. Франческо еще утром уехал за материалом. Я ходила к Карле. Ее тоже нет дома. Пока шли обратно, Лина упала в лужу, вся одежда промокла, а через пять минут я должна открыть почту. Если я опоздаю, меня уволят, а другой работы в деревне нет…
Из всего монолога Маша поняла только bambino13 и posta14. Она приняла девочку на руки, а несчастная мать побежала на работу.
Дед отставил стакан с вином и засуетился возле любимой внучки. Откуда-то принес сухие детские вещи, теплую вязаную кофту, возле камина просушил носочки и мокрые сандалии, на стуле развесил платье. Все действия Марио сопровождал нежной речью, называя ребенка самыми ласковыми прозвищами, какие только мог придумать. Лина-бабочка, Лина-цветочек, Лина-лучик солнца, Лина-стрекозка… Маша вслушивалась в плавное, тихое течение итальянского языка, принимая его как песню, и даже не догадывалась, что между ласкательными прилагательными у Марио часто проскакивали неаполитанские слова, которые остались в его памяти еще с детства. Пока дед с внучкой играли в ладошки, щекотали и весело щелкали друг друга по носу, а затем долго гладили темно-коричневую шерсть разнеженного возле тепла сонного спаниеля, Маша твердо решила во что бы то ни стало выучить этот удивительный, певучий язык, чтобы в будущем также как Марио ласкать перед сном своих внуков, убаюкивая их нежным звучанием непонятных, но таких красивых слов.
Возле камина она согрелась и уже заклевала носом, когда Пэскуэлина, устав от дедушкиной любви, метнулась к ней на колени и протянула атласную ленту, выпавшую из расплетенной косы.
– Так тебя можно звать Лина? – обрадовалась гостья короткому имени, пытаясь заплести непослушную черную гриву в толстую косу.
– Si, – отозвалась девочка, порывисто обхватив женщину за шею и чмокнув в обе щеки.
Смутившись от неожиданного порыва нежности, Маша обняла девочку в ответ, а Марио довольно рассмеялся. Внучка первая приняла его гостью, с детской непосредственностью выразив искреннюю симпатию.
Главную роль в установлении дружеских отношений с сыновьями и их женами Марио отводил внукам, но если Марко всю неделю учился в Неаполе, то Пэскуэлина всегда находилась под рукой. Детского сада в маленьком Сан-Стефано никогда не было. Дети до шести лет воспитывались дома под неусыпным присмотром матерей, многочисленных тетушек и бабушек. Роза с дочерью до трех лет сидела дома, а когда местный почтальон, старый Бруно, вышел на пенсию, изъявила желание устроиться на работу. Одна Карла поддержала странное решение невестки, но присматривать за малышкой Линой согласилась с большой неохотой.
Растить отпрысков Тонини ей было не впервой. Карле, как старшему ребенку в семье, родная мать доверяла младшего сына еще с пеленок. С десяти лет девочка умела пеленать, кормить, стирать марлевые подгузники и развлекать вечно орущего Марио с утра до вечера. Из-за него Карла с опозданием окончила среднюю школу, потом рано вышла замуж и сколько себя помнила, гнула спину на огороде, обеспечивая всю семью свежими овощами. После женитьбы брата вместе с его женой Бьянкой она самоотверженно выхаживала недоношенных младенцев. Джулиано и Франческо с разницей восемь лет по неведанным божьим законам рождались почти одинаково – утомительно долго для отца и смертельно тяжело для матери. Свою бездетность Карла приняла смиренно, без малейшей доли сожаления, и всю невостребованную материнскую любовь поделила равными долями сначала между племянниками, а затем и между внуками Марио. Но старший Марко без сомнения стал ее любимцем, ее сладким помидорчиком. Он и рос розовощекий, с мясистыми сочными губами и вечно сонными глазами, без зазрения совести пользуясь добротой и безграничной щедростью старой Карлы. Только рядом с ним на ее лице появлялась счастливая улыбка, а в темных глаза вспыхивала искра былой любви. Но к маленькой Пэскуэлине бабушка относилась более сдержано, впрочем, как и ко всем женщинам Тонини, предназначение которых в ее понимании сводилось только к двум вещам – рожать детей и вести хозяйство.
Первая в семье Тонини после смерти Бьянки появилась Паола. Высокая, прямая, с короткой стрижкой и пронзительным взглядом она не понравилась Карле с первого дня знакомства. Джулиано познакомился с будущей женой на последнем курсе университета, а через год родился Марко. Паола, почувствовав враждебный настрой единственной женщины в семье, легко уговорила мужа пожить первое время у своей матери в Неаполе, пока появится возможность устроить сына в детский сад. Но не все шло так гладко, как распланировала умная Паола. После окончания университета Джулиано долго искал в городе работу, и предложение отца помочь в семейном бизнесе пришлось кстати. Ровно пять лет вместе с братом он строил теплицы и птичники, пока не пришла пора отправить Марко в первый класс. За это время Карла сильно привязалась к внуку и уже снисходительно принимала и короткую прическу Паолы, и ее наряды – джинсы с мужской рубашкой, которые деревенская жительница считала для молодой женщины неприемлемыми. Ее страшно огорчил сам факт взросления любимого помидорчика, когда Джулиано на семейном совете объявил, что Марко пойдет в школу в Неаполе. Карла довольно сдержано отнеслась к желанию родителей учить сына в большом городе, а не в соседнем Авеллино, где тоже имелась начальная школа. Теперь весь смысл ее жизни сводился к ожиданию выходных, когда родители привозили дедушке внука, а Карла, пользуясь моментом, за два дня так успевала закормить исхудавшего мальчика, что в понедельник утром на его поясе еле застегивались школьные брюки.
Через два года из соседней деревни Франческо привел в дом Розу, которая еще больше не понравилась старой Карле, потому что Паоле младшая невестка уступала во всем: и в росте, и в цвете волос, и даже голос ее не нравился сварливой тетке. Во время ссоры он срывался на высокой ноте, походил на мышиный писк, а к концу и вовсе сходил на нет. Еще имелся у Розы незаметный дефект в походке. Из-за родовой травмы ходила она, чуть заваливаясь на левый бок, словно сицилийская серая гусыня. Но Карле хватило одного взгляда, чтобы приметить так тщательно скрываемый недостаток и сравнить невзрачную внешность тихой Розы с водоплавающей птицей, что прозвище «гусыня» с легкой руки тетки закрепилось за несчастной невесткой с первого дня знакомства. А через полгода уже и вся семья повторяла за Карлой глупое прозвище, которое на удивление точно характеризовало не только внешний вид молодой женщины, но и ее умственные способности, ограниченные лишь мужем, домом и хозяйством. И если строптивая Паола гордо задирала свой подбородок на любое замечание Карлы, то скромная Роза спокойно выслушивала ее нравоучения и без лишней хитрости в точности следовала дельным советам опытной тетки. Такое послушание не могло остаться не замеченным. Не прошло и года, как Карла смягчилась к «гусыне», приняла под свое покровительство и первая узнала о беременности Розы.
Еще бабка Доната, прожившая ровно девяносто лет, рассказывала упрямой внучке, что не годится называть детей скверными прозвищами. По суеверным законам это прямолинейно влияло на судьбу ребенка, его характер и всю дальнейшую жизнь. Когда на Пасху родилась дочка Франческо, весь день над деревней громыхали молнии и потоком лился дождь. На своем веку не помнила Карла такой разбушевавшейся стихии, а когда Роза, вернувшись домой с младенцем, развернула перед Паолой и сестрой свекра пеленки, то странным показалась Карле и смуглая кожа девочки, и иссиня-черные, жесткие волосы на маленькой головке. На следующий же день она пешком отправилась в Сан-Манго, чтобы помолиться Святому Стефанию и зажечь свечу. Но путь длиною почти в шесть миль, который раньше преодолевался легко и торжественно, на этот раз показался пожилой женщине утомительным, а главное, почему-то бесполезным. И хорошо взвесив свои силы, Карла на полпути вернулась обратно. Свое плохое самочувствие в несостоявшемся паломничестве она приняла за очередной знак свыше и с того дня еще больше стала присматриваться к дочери Франческо. А Лина, как назло, росла настоящим дьяволенком. Подвижная, эмоциональная, не знающая ни минуты покоя, девочка и другим не давала сидеть на месте. Роза дочку обожала, но к трем годам от непоседливой Лины устала и она, вакансия служащего на почте пришлась как нельзя кстати. С большим трудом ей удалось уговорить Карлу присматривать за внучкой те шесть часов, которые она просиживала в крохотной почтовой конторе.
Но за пять лет Карла все же приняла в свое сердце маленькую Лину и в тайне ото всех, и даже от себя, часто за проказы и повышенную активность называла девочку diavoletto15. А когда черты лица Пэскуэлины смутно напомнили ей девяностолетнюю Донату, богобоязненная Карла и вовсе поверила в переселение душ. И вспомнила она седые, жесткие волосы старухи, смуглую кожу, за которую соседки прозвали ее «notte»16, и скверный вздорный характер, что затаился в жизнерадостной Лине до поры до времени…
Утром после разговора с братом Карла вернулась домой мрачнее тучи. С порога накинулась на молчаливого Антонио. В отсутствии жены он прямо на кухне расположил садок с двухдневными цыплятами.
– Ты еще в постель бы их притащил, – ворчала она на мужа, заваривая крепкий кофе.
– В курятнике сыро. Дождь зарядил на всю неделю. Птенцы начнут дохнуть, – оправдывался Антонио, посматривая на суровую супругу.
Он был прав. На прошлой неделе пять пушистых тушек вымела Карла жесткой щеткой из птичника, а предстоящей зимой ей очень хотелось продать жирных, сочных курочек на рождественской ярмарке в Авеллино, но если оставить молодняк в курятнике, то за три дня от четырех десятков останется один.