– Куда ты ползешь, шайтан! – кряхтя, костерил свое табельное оружие неуклюжий старший сержант. – Как живой, клянусь, так и норовит под сиденье спрятаться! Стой, тебе говорю!
Он тяжело возился сзади, толкаясь плечами и локтями в спинки сидений и огрызаясь на Магомеда, который пытался ему помочь. Рамзан и старшина одновременно оглянулись, чтобы посмотреть, в чем проблема: помочь старшему сержанту они, естественно, не могли, но и оставаться безучастным не было никакой возможности.
В этот момент появившийся словно бы ниоткуда дряхлый «фольксваген» с пустой грузовой платформой, завизжав тормозными колодками, остановился у обочины прямо перед «уазиком». Загорелись белые огни заднего хода, дребезжащая немецкая полуторка попятилась и замерла в полуметре от радиатора милицейской машины.
– Вот баран, – прокомментировал действия водителя «фольксвагена» Рамзан, кладя ладонь на рычаг коробки передач, чтобы сдать назад и объехать неожиданно возникшее на пути препятствие.
Сзади, почти впритирку к его заднему бамперу, резко остановился белый джип, вид которого наводил на мысль об угоне, совершенном где-нибудь в Москве – то есть сначала в Европе, а потом уже в столице Российской Федерации.
– Сейчас разберусь, – с угрозой в голосе пообещал Умаров, кладя ладонь на дверную ручку. – Разве не видят, что тут милиция! Я им покажу, как мешать представителям правоохранительных органов нести службу! Совсем власть не уважают, что хотят, то и делают!
Его намерениям не суждено было осуществиться. Этому воспрепятствовала «ГАЗель», которая остановилась слева от них, окончательно закрыв классическую «коробочку». Не хватало только машины справа, но ее с успехом заменяли росший на газоне тополь и высокий кирпичный забор чьей-то усадьбы. «ГАЗель» была пассажирская, баклажанного цвета, с синей полосой вдоль борта, на которой белыми буквами было написано слово «МИЛИЦИЯ». Ниже красовался герб Махачкалы, порядковый номер и еще одна надпись белыми буквами, которая гласила: «Кировский РОВД г. Махачкалы».
Эта надпись почему-то очень не понравилась Рамзану Якубову, но он не успел разобраться в своих ощущениях, потому что дверца микроавтобуса открылась, и оттуда легко выпрыгнул незнакомый ему майор – дочерна загорелый, усатый, поджарый, как гончая или горный волк, с кобурой, сдвинутой на живот, как у офицера битого немецкого вермахта. Сделав всего один шаг, майор очутился лицом к лицу с Рамзаном, отделенный от него только дверцей «уазика», с которой по случаю жары было снято стекло.
Справа, небрежным толчком захлопнув дверь, которую так и не успел толком открыть старшина Умаров, возник еще один милиционер. Погоны у него были капитанские, а физиономия такая, что впору детей пугать. Рамзан, и сам отличавшийся крепким телосложением, по достоинству оценил ширину и крутизну плеч, на которых капитанские погоны выглядели какими-то ненастоящими, будто игрушечными, а также толщину перевитых узловатыми веревками могучих мускулов предплечий, что выглядывали из коротких рукавов летней форменной рубашки. Ручищи у капитана были волосатые, как у самца гориллы, а череп – выбритый до зеркального блеска. Из-под околыша фуражки по лоснящимся вискам стекали капли пота.
– Халтурим, сержант? – с нехорошей улыбкой поинтересовался майор, недобро поблескивая притаившимися в тени козырька глазами. – Используем служебное положение в личных целях?
Рамзан открыл рот, чтобы ответить, но не успел даже этого: справа послышался приглушенный хлопок, и отброшенный выстрелом старшина Умаров, пачкая все вокруг себя кровью, хлеставшей из простреленной головы, навалился на него всем своим немалым весом.
– Это нехорошо, – закончил свою речь майор, поднял руку и выстрелил Рамзану Якубову в лицо из старого, но безотказного армейского «кольта» с глушителем.
Сидевший позади Рамзана младший сержант Магомед Юсуфов попытался передернуть затвор автомата, и тут его сосед и коллега, старший сержант Зарипов, коротко, без замаха ударил его в бок ножом. Юсуфов ахнул, словно от удивления, и выронил автомат. Зарипов ударил второй раз; широко открытые глаза младшего сержанта стали бессмысленными, разинутый рот искривился в мучительной гримасе, и из него на подбородок волной хлынула темная кровь. Гориллоподобный капитан добил его выстрелом в голову и прицелился в искательно улыбающегося, забрызганного чужой кровью Зарипова.
– Не надо так шутить, – пробормотал старший сержант, глядя в черный зрачок пистолетного дула. – Я все сделал, как договаривались.
– Мы с тобой ни о чем не договаривались, – сказал майор. Это была правда: и его, и капитана Зарипов видел впервые. – И потом, сам подумай: ну, что ты скажешь, когда тебя спросят, как было дело? Из четверых выжил один, да и на ноже твои отпечатки…
– Я… – начал старший сержант, преданно глядя в затененные козырьком глаза, но не договорил: капитан, от которого он опрометчиво отвернулся, хладнокровно спустил курок.
Зарипов ткнулся лицом в спинку переднего сиденья и затих.
Солнце ярко светило с ясного полуденного неба, листва пирамидальных тополей блестела в его лучах, как окрашенная в темный защитный цвет стальная чешуя. По улице сновали взад-вперед автомобили, шли, переговариваясь и смеясь, легко одетые люди. Они обходили стороной две стоящие бок о бок милицейские машины, подле которых топтался угрюмый и потный автоматчик в бронежилете. Картина была привычная и уже давно не вызывала никаких чувств, кроме желания держаться подальше.
Происходящая средь бела дня на глазах у всего города кровавая работа заняла не более полутора минут, после чего нагруженная трупами милицейская «ГАЗель» фыркнула глушителем и укатила. Грузовой «фольксваген» тоже удалился в неизвестном направлении, громыхая разболтанными бортами и, как подбитый «юнкерс», волоча за собой шлейф густого черного дыма.
Белый джип сдал назад, круто вывернул передние колеса, объехал милицейский «уазик» и остановился перед дверью магазина, в котором несколько минут назад скрылись брат и сестра Джабраиловы. «Уазик» остался стоять на прежнем месте, забравшись двумя колесами на газон в призрачной тени пирамидального тополя. Его дверцы были закрыты; из переднего окошка со стороны водителя, как и прежде, торчал загорелый локоть и выплывали клубы табачного дыма. На пыльном асфальте проезжей части напоминанием о Рамзане Якубове и его коллегах осталось несколько пятнышек крови, которые быстро темнели и подсыхали на щедром солнце Северного Кавказа.
Глава 5
– Ну, извини, – слышался в телефонной трубке голос Глеба. – Кто же мог знать, что у них здесь такой кавардак в документации? Черт ногу сломит, честное слово! И я, как обычно, должен ковыряться в этом мусоре до тех пор, пока окончательно во всем не разберусь и не расставлю все по своим местам… Ты себе представить не можешь, какая это скука!
Слышимость, несмотря на огромное расстояние, была превосходная, и Ирина Быстрицкая уже не впервые подумала, как далеко и стремительно ушли технологии на протяжении жизни всего одного поколения. Она еще очень хорошо помнила, как звонок по межгороду приходилось заказывать у оператора и часами ждать соединения. А тех, кто не имел у себя дома телефона (то есть подавляющее большинство населения огромной страны), вызывали на переговоры специальной телеграммой, и людям приходилось идти на почту и, опять же, терпеливо ждать зычного оклика телефонистки, которая укажет номер кабины, а потом, вполне возможно, станет просто так, от скуки, подслушивать разговор. Впрочем, вольно или невольно эти разговоры подслушивали все, кто находился в здании почты: качество связи тогда оставляло желать лучшего, голоса терялись и глохли в тысячах километров проводов, и приходилось орать во всю глотку и по сто раз переспрашивать одно и то же, теряя драгоценные, строго лимитированные минуты соединения…
– Это хорошо, что скука, – сказала Ирина, прижимая трубку к уху плечом. В руке у нее был нож, которым она быстро и сноровисто нарезала овощи, на холодильнике мерцал цветным экраном работающий телевизор. Звук был выключен, чтобы не мешал разговору, и диктор, как рыба в аквариуме, беззвучно шевелил губами, открывая и закрывая рот. – Есть стимул поскорее закончить работу и вернуться домой. Что это такое, в самом деле? Я тут уже две недели одна, а он там прохлаждается и кормит меня байками про путаницу в документации! Я вот позвоню твоему генералу и поинтересуюсь, с каких это пор ты заделался специалистом по делопроизводству!
– Молодец, что предупредила, – деловитой скороговоркой пробормотал Глеб. – Надеюсь, я успею дозвониться ему первым и попросить, чтобы он меня прикрыл. Федор Филиппович не откажет, он добрый. Должен же я помочь девочкам… эээ… разобраться с бумагами!
– Болтун, – усмехнулась Ирина. – Виски седые, а все туда же: девочек ему подавай!
– Ты же сама говорила: седина в бороду – бес в ребро, – напомнил Глеб.
Продолжая перешучиваться с мужем, который, насколько ей было известно, в данный момент находился где-то за Уральским хребтом, разбирая завалы, возникшие в работе местного управления ФСБ, Ирина параллельно думала о том, что в их с Глебом случае угроза позвонить начальству и вывести, таким образом, подозрительно долго отсутствующего супруга на чистую воду есть не что иное, как пустой звук. Глебу незачем просить генерала Потапчука, чтобы тот его прикрыл; у них все заранее обговорено до мелочей, и добиться от этой парочки правды, верно, не сумела бы даже святая инквизиция с ее богатейшим пыточным арсеналом. Бумаги какие-то выдумали… Ах, как хорошо и удобно было бы верить, что все именно так и есть, что свое рабочее время Глеб проводит в тиши уютного кабинета или среди пахнущих бумажной пылью архивных полок, занимаясь, как он утверждает, сугубо умственной аналитической работой!
Временами Ирина действительно начинала в это верить, потому что ей очень этого хотелось. Конечно, для аналитика Глеб слишком часто выезжал в длительные командировки, но, с другой стороны, ФСБ – это не отдел демографической статистики при окружной управе, и анализировать мужу приходится не перспективы роста финансовых инвестиций в малый бизнес. А, да что об этом думать! Пытаться понять, чем он занимается в этих своих командировках, это то же самое, что гадать, как выглядят обитатели какой-нибудь Проксимы Центавра или Бетельгейзе: сочинить можно все, что угодно, а проверить ничего нельзя. Оружия в доме не осталось – по крайней мере, на виду, – и, может быть, Глеб не лжет, утверждая, что уже давно не стреляет за пределами тира и стрельбища…
Закончив разговор, Ирина положила трубку и взялась за овощи всерьез, торопясь поскорее покончить с готовкой. Нож так и мелькал у нее в руках, поблескивая в падающем из окна солнечном свете и мелко постукивая по разделочной доске. Диктор на экране телевизора продолжал беззвучно шевелить губами; спохватившись, Ирина взяла пульт и включила звук: бормочущий телевизор создавал эффект присутствия в квартире кого-то еще, заполняя пустоту, которая с годами все сильнее ее тяготила. Многие знакомые Ирины считали, что, чем меньше времени муж проводит дома, тем лучше – лишь бы деньги приносил исправно и не шастал по бабам, а так пусть хоть и вовсе не появляется, не мозолит глаза. Разумеется, оставаясь одна, Ирина умела себя занять и развлечь, но без Глеба все это казалось пустым, скучным и ненужным.
По телевизору передавали выпуск криминальных новостей. Ирина хотела переключиться, но после криминальной хроники должен был начаться неплохой, по отзывам, фильм, и она решила потерпеть. С приходом в нашу жизнь кабельного телевидения с его изобилием каналов и программ вечера перед телевизором превратились в пытку. Ты переключаешь канал, чтобы избавиться от назойливой рекламы; по другому каналу тоже идет реклама или очередной бредовый сериал, и ты снова и снова нажимаешь кнопки на пульте, пока окончательно не забываешь, что смотрел перед тем, как пуститься в это странствие. И ты весь вечер смотришь какие-то обрывки фильмов и программ, постепенно тупея от калейдоскопического мелькания пейзажей, интерьеров и лиц, и в конце концов ложишься спать измотанный, как после тяжелой и скучной работы. Наперечет зная все ловушки и капканы, расставляемые на неосторожного зрителя неугомонными рекламодателями, Ирина предпочитала браться за пульт, как за оружие, только в случае крайней необходимости. И вообще, Глеб, конечно, прав: телевидение – опиум для народа, причем опиум далеко не высшего качества…
– Главным управлением внутренних дел Москвы разыскивается гражданин Стрельников Федор Петрович, – с серьезным и даже мрачным видом вещал диктор. – В марте месяце текущего года гражданин Стрельников был задержан при попытке закладки самодельного взрывного устройства в здание силовой энергетической подстанции на Юго-Западе столицы. При задержании подозреваемый оказал сопротивление сотрудникам охраны и прибывшему по вызову наряду милиции, причинив двоим милиционерам телесные повреждения. Поведение задержанного во время следствия вызвало у сотрудников правоохранительных органов сомнения в его вменяемости. Стрельников был направлен на судебно-психиатрическую экспертизу и совершил дерзкий побег. Всех, кто располагает информацией о местонахождении этого человека, просят звонить…
– Вот уж, действительно, сумасшедший дом, – сказала Ирина.
Не выдержав, она все-таки взяла пульт и переключилась на другой канал. При этом ей пришлось повернуться лицом к экрану и посмотреть на телевизор, который она до сих пор просто слушала, как радио, занятая приготовлением воскресного обеда. Палец механически выполнил действие, на которое был заранее запрограммирован, нажав кнопку на пульте; экран мигнул, фотографическое изображение беглого доморощенного террориста сменилось видом штормового моря, снятым с мостика военного корабля. Но предыдущая картинка, прежде чем стереться из памяти, осталась в мозгу ровно на столько времени, сколько понадобилось Ирине, чтобы осознать, ЧТО она только что видела. Вернее, кого.
Не веря себе, она нажала кнопку возврата. Фотография невменяемого бомбиста все еще была на экране; она почти сразу пропала, сменившись рекламной заставкой, но единственный быстрый взгляд убедил Ирину в том, что увиденное не было шуткой разыгравшегося воображения.
Террорист Стрельников выглядел довольно неприятным типом. Он был нестрижен, лохмат и зарос бородой, выглядевшей не как дань моде, а как следствие элементарной неопрятности и полного равнодушия к своему внешнему виду. На нем был какой-то свитер с растянутым горлом; на правой щеке виднелся длинный прямой шрам, похожий на след автомобильной аварии или удара ножом. Взгляд у террориста Стрельникова был тупой, тяжелый и мутный, рот приоткрылся, как у слабоумного, позволяя всем желающим насладиться видом вставной верхней челюсти из нержавеющей стали. Даже на фотографии было заметно, что он сильно сутулится; вдобавок ко всему, беглый псих и неудавшийся террорист Стрельников был ярко выраженный блондин.
И при всем при том этот запущенный, неприятный и, похоже, и впрямь скорбный умом тип был как две капли воды похож на Глеба. Да и звали его Федором Петровичем; чтобы не запутаться, Глеб так часто пользовался этим привычным псевдонимом, что его знала даже Ирина. И даже в фамилии Стрельников чудился намек на прежнюю профессию агента по кличке Слепой.