Стихи настолько вызывающе антипатриотичные, что их неоднократно пытались приписать другим авторам. А незадолго до смерти он напишет гениальную «Родину»:
Эти строки были ответом Лермонтова на знаменитую формулу российской государственности «православие, самодержавие, народность», предложенную министром народного просвещения Сергеем Уваровым и активно внедряемую в общественное сознание в николаевскую эпоху. «Слава, купленная кровью» – не что иное, как самодержавие; «полный гордого доверия покой» – православие; а «ветхой старины заветные преданья» – пресловутая народность. В этом стихотворении понятия «родина» и «империя» у Лермонтова окончательно расходятся: он любит Россию, ее неповторимый пейзаж с «дымком спаленной жнивы», «дрожащие огни печальных деревень» (строка, которую невозможно не вспомнить, глядя в окно в ночном поезде), но жить в стране «голубых мундиров» Лермонтову отвратительно.
Кавказ, вопреки ожиданиям Николая I, не погубил дарование Лермонтова. За четыре года ссылки, т. е. с момента гибели Пушкина до его собственной смерти, Лермонтов стремительно преодолел ученичество и написал все то, что и сделало его великим: «Героя нашего времени», целую россыпь лирических шедевров, новую редакцию «Демона», «Мцыри». К своим ранним произведениям он относился крайне скептически: при жизни опубликовал всего один томик стихов, из почти тридцати написанных поэм для печати отобрал только три. На Кавказе Лермонтов сделался не только кумиром читающей и музицирующей России (многие его стихи тут же становились романсами), но и полулегендарной фигурой в среде кавказских армейцев. Русские офицеры, воевавшие на Кавказе, знали и любили его провидческое стихотворение «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана…»). Сюжет стихотворения был навеян разговором Лермонтова с Морисом Шульцом, одноглазым и бесстрашным полковником Генштаба. Он рассказал поэту, как, раненный и измученный зноем, пролежал почти сутки в пустынной долине среди гор: «Во время штурма дагестанской крепости Ахульго я получил несколько ран, но не вышел из строя, пока одна пуля не повалила меня. Среди убитых под палящим солнцем я пролежал весь день, потом меня подобрали, подлечили. Что я чувствовал? Конечно, беспомощность, но в полузабытьи мысли мои уносились далеко от поля сражения, к той, ради которой я очутился на Кавказе. Помнит ли она меня, чувствует ли, в каком жалком положении ее жених». История Шульца в переложении Лермонтова трогала и потрясала русских офицеров – ведь с любым из них в Чечне могло случиться то же самое. Как и в других стихотворениях Лермонтова, здесь звучал излюбленный поэтом мотив сна-прозрения, несущего на себе отблеск заветного, сверхценного, высвобождающего сознание из оков привычной реальности. «Когда я сомневаюсь, есть ли что-нибудь, кроме здешней жизни, – писал Дмитрий Мережковский, – мне стоит вспомнить Лермонтова, чтобы убедиться, что есть».
В Петербурге в начале лета 1841 года бабушка Лермонтова Елизавета Алексеевна услышала входивший тогда в моду романс:
Песня прервалась рыданиями Елизаветы Алексеевны, и всем невольно пришло в голову: жив ли Лермонтов? А в конце июля в дом, где исполнялся романс, прибежал слуга Арсеньевой: «Лермонтов убит, бабушка без памяти…»
Какая-то злая ирония есть в том, что Лермонтов, который столько раз мог погибнуть от чеченской пули, был убит на Кавказе своим, однокашником по Школе юнкеров и гвардейских прапорщиков Николаем Мартыновым. Легенда гласит, что у Лермонтова была красная шелковая рубашка, в которой он любил ходить в бой. В сражении он часто снимал мундир и был хорошо заметен противнику, горцы знали, что офицер в красной рубашке – «русский гегуако, ашуг» – поэт, и не трогали его: убить поэта у народов Кавказа – страшное преступление, которое влечет за собой проклятье в седьмом колене. В момент дуэли с Мартыновым на Лермонтове тоже была красная рубаха – его оберег, его талисман.
Исследователи до сих пор бьются над объяснением причин этой странной дуэли. Почему Лермонтов, зная самолюбивый характер Мартынова, в точности воссозданный им в образе Грушницкого, задевал его остротами, дразнил «горцем с большим кинжалом»? Зачем после ссоры в доме Верзилиных спросил у него: «Что ж, на дуэль что ли вызовешь меня за это?» И услышал в ответ: «Да!» Сам искал смерти, намеренно играл с огнем? Ведь очевидно, что дальнейшая служба на Кавказе была для него тягостна (в Пятигорск он приехал по пути в дагестанскую крепость Темир-Хан-Шуру, куда ему была выдана подорожная). И чем объяснить поведение Мартынова, с нескольких шагов расстрелявшего поэта, уже поднявшего руку для выстрела в воздух? Ведь все ожидали, что дуэль кончится примирением, шуточной пальбой: выстрелят друг в друга черешнями, выпустят пар и поедут ужинать в ресторацию.
В гостиных Пятигорска Лермонтова не любили, раздражала его насмешливость, острый ум, ему не забыли, как после смерти Пушкина он оскорбил высшие круги российской аристократии. Недруги давно подстрекали поручика Лисаневича, над которым Лермонтов подшучивал, вызвать его на дуэль. Но тот в ужасе отвергал саму мысль об этом: рука не поднимется на такого человека! А у Мартынова поднялась. Потом он писал и переписывал свою «Исповедь», в которой изображал Лермонтова эдаким Скотом Чурбановым, способным на всякие низости. Чего он только ему не приписывал: и вскрывал доверенные ему письма, и рисовал непристойные карикатуры, и доводил женщин до истерики своими издевками, не говоря уже о том, что при дамах подвергал сомнению чужую мужественность. «Борьба совести с самолюбием была непродолжительной», – скажет Лермонтов о колебаниях, совершавшихся в душе Грушницкого накануне дуэли с Печориным. Эта фраза точно определяет и поведение Мартынова: как и в Грушницком, в убийце Лермонтова воспаленное самолюбие возобладало над прочими человеческими качествами.
Скорее всего, в Пятигорске разыгралась драма под названием «Одноклассники. Встреча через несколько лет». Лермонтов и Мартынов соперничали еще со школьной скамьи: Мартынов писал стихи, надеялся на быструю военную карьеру, но в начале 1841 года он вышел в отставку и сосредоточился главным образом на успехах у женщин. Желая произвести на дам впечатление, он носил черкеску и кинжал – глядя на такой костюм отставного военного, в пору было покрутить пальцем у виска. «Он прав! Наш друг Мартыш не Соломон», – написал Лермонтов еще в Школе юнкеров, комментируя умственные способности своего однокашника. Чванство, зависть и тщеславие питали смертельную обиду Мартынова, встреча с Лермонтовым в Пятигорске была ему непереносима: все вокруг только и делали, что говорили о «Герое нашего времени», слава Лермонтова росла с каждым днем, в армейском кругу он был известен как храбрец и герой валерикского сражения, но что самое обидное – красавчик Мартыш явно проигрывал Лермонтову в популярности у женщин.
У подножия горы Машук 15 июля 1841 года Николай Мартынов застрелил Лермонтова. Секунданты не услышали выстрел: грянул гром, началась гроза, несколько часов поэт пролежал на земле под проливным дождем. Этот удар лишний раз подтвердил приближенность Лермонтова к высшим силам, прорвавшаяся в мир божественная воля обрушилась на его убийцу громом и дождем, катастрофическим взрывом сверхъестественного импульса. Военный суд требовал лишить Мартынова чина и состояния, но Николай I распорядился посадить убийцу поэта на три месяца на гауптвахту и предать церковному покаянию. Убийство Лермонтова осталось практически безнаказанным. Через несколько месяцев после похорон из пятигорского некрополя на склоне Машука, с видом на любимые им синие горы Кавказа и двугорбый Эльбрус, бабушка перевезла прах поэта в семейный склеп в Тарханах. Так сбылось еще одно пророчество Лермонтова о двух могилах: одной – кровавой, в горах Кавказа, «без молитв и без креста», другой – среди русских пейзажей «близ тропы глухой, в лесу пустынном средь поляны».
Татьяна СкрябинаСтихотворения
1829
Посвящение N.N
Вот, друг, плоды моей небрежной музы!
Оттенок чувств тебе несу я в дар.
Хоть ты презрел священной дружбы узы,
Хоть ты души моей отринул жар…
Я знаю все: ты ветрен, безрассуден,
И ложный друг уж в сеть тебя завлек;
Но вспоминай, что путь ко счастью труден
От той страны, где царствует порок!..
Готов на все для твоего спасенья!
Я так клялся и к гибели летел;
Но ты молчал и, полный подозренья,
Словам моим поверить не хотел…
Но час придет, своим печальным взором
Ты все прочтешь в немой душе моей;
Тогда – беги, не трать пустых речей, —
Ты осужден последним приговором!..
Пир
Приди ко мне, любезный друг,
Под сень черемух и акаций,
Чтоб разделить святой досуг
В объятьях мира, муз и граций.
Не мясо тучного тельца,
Не фрукты Греции счастливой
Увидишь ты; не мед, не пиво
Блеснут в стакане пришлеца;
Но за столом любимца Феба
Пирует дружба и она;
А снедь – кусок прекрасный хлеба
И рюмка красного вина.
К друзьям
Я рожден с душою пылкой,
Я люблю с друзьями быть,
А подчас и за бутылкой
Быстро время проводить.
Я не склонен к славе громкой,
Сердце греет лишь любовь;
Лиры звук дрожащий, звонкой
Мне волнует также кровь.
Но нередко средь веселья
Дух мой страждет и грустит,
В шуме буйного похмелья
Дума на сердце лежит.
К гению
Когда во тьме ночей мой, не смыкаясь, взор
Без цели бродит вкруг, прошедших дней укор
Когда зовет меня невольно к вспоминанью:
Какому тяжкому я предаюсь мечтанью!..
О, сколько вдруг толпой теснится в грудь мою
И теней и любви свидетелей!.. Люблю!
Твержу, забывшись, им. Но, полный весь тоскою,
Неверной девы лик мелькает предо мною…
Так, счастье ведал я, и сладкий миг исчез,
Как гаснет блеск звезды падучей средь небес!
Но я тебя молю, мой неизменный Гений:
Дай раз еще любить! дай жаром вдохновений
Согреться миг один, последний, и тогда
Пускай остынет пыл сердечный навсегда.
Но прежде там, где вы, души моей царицы,
Промчится звук моей задумчивой цевницы!
Молю тебя, молю, хранитель мой святой,
Над яблоней мой тирс и с лирой золотой
Повесь и начерти: здесь жили вдохновенья!
Певец знавал любви живые упоенья…
…И я приду сюда и не узнаю вас,
О струны звонкие!.
…………………………………………
…………………………………………
Но ты забыла, друг! когда порой ночной
Мы на балконе там сидели. Как немой,
Смотрел я на тебя с обычною печалью.
Не помнишь ты тот миг, как я, под длинной шалью
Сокрывши голову, на грудь твою склонял —
И был ответом вздох, твою я руку жал —
И был ответом взгляд и страстный и стыдливый!
И месяц был один свидетель молчаливый
Последних и невинных радостей моих!..
Их пламень на груди моей давно затих!..
Но, милая, зачем, как год прошел разлуки,
Как я почти забыл и радости и муки,
Желаешь ты опять привлечь меня к себе?..
Забудь любовь мою! покорна будь судьбе!
Кляни мой взор, кляни моих восторгов сладость!..
Забудь!.. пускай другой твою украсит младость!..
Ты ж, чистый житель тех неизмеримых стран,
Где стелется эфир, как вечный океан,
И совесть чистая с беспечностью драгою,
Хранители души, останьтесь ввек со мною!
И будет мне луны любезен томный свет,
Как смутный памятник прошедших, милых лет!..
Русская мелодия
1
В уме своем я создал мир иной
И образов иных существованье;
Я цепью их связал между собой,
Я дал им вид, но не дал им названья;
Вдруг зимних бурь раздался грозный вой,
И рушилось неверное созданье!..
2
Так перед праздною толпой
И с балалайкою народной
Сидит в тени певец простой
И бескорыстный и свободный!.
3
Он громкий звук внезапно раздает,
В честь девы милой сердцу и прекрасной —
И звук внезапно струны оборвет,
И слышится начало песни! – но напрасно! —
Никто конца ее не допоет!..
Песня
Светлый призрак дней минувших,
Для чего ты
Пробудил страстей уснувших
И заботы?
Ты питаешь сладострастья
Скоротечность!
Но где взять былое счастье
И беспечность?..
Где вы, дружески обеты
И отвага?
Поглотились бездной Леты
Эти блага!..
Щеки бледностью, хоть молод,
Уж покрылись;
В сердце ненависть и холод
Водворились!
К……
Не привлекай меня красой!
Мой дух погас и состарелся.
Ах! много лет как взгляд другой
В уме моем напечатлелся!..
Я для него забыл весь мир,
Для сей минуты незабвенной;
Но я теперь, как нищий, сир,
Брожу один, как отчужденный!
Так путник в темноте ночной,
Когда узрит огонь блудящий,
Бежит за ним… схватил рукой…
И – пропасть под ногой скользящей!..
Романс
Невинный нежною душою,
Не знавши в юности страстей прилив,
Ты можешь, друг, сказать, с какой-то
простотою:
Я был счастлив!..
Кто, слишком рано насладившись,
Живет, в душе негодованье скрыв,
Тот может, друг, еще сказать, забывшись:
Я был счастлив!..
Но я в сей жизни скоротечной
Так испытал отчаянья порыв,
Что не могу сказать чистосердечно:
Я был счастлив!..
К Нине
(Из Шиллера)
Ах! сокрылась в мрак ненастный
Счастья прошлого мечта!..
По одной звезде прекрасной
Млею, бедный сирота.
Но как блеск звезды моей,
Ложно счастье прежних дней.
…………………………………………
Пусть навек с златым мечтаньем,
Пусть тебе глаза закрыть,
Сохраню тебя страданьем:
Ты для сердца будешь жить.
Но, увы! ты любишь свет:
И любви моей как нет!
…………………………………………
Может ли любви страданье,
Нина! некогда пройти?
Бури света волнованье
Чувств горячих унести?
Иль умрет небесный жар,
Как земли ничтожный дар?..
…………………………………………
К N. N
Ты не хотел! но скоро волю рока
Узнаешь ты и в бездну упадешь;
Проколет грудь раскаяния нож.
Предстану я без горького упрека,
Но ты тогда совсем мой взор поймешь;
Но он тебе, как меч, как яд, опасен;
Захочешь ты проступку вновь помочь;
Нет, поздно, друг, твой будет труд напрасен:
Обратно взор тебя отгонит прочь!..
Я оттолкну униженную руку,
Я вспомню дружбу нашу как во сне;
Никто со мной делить не будет скуку;
Таких друзей не надо больше мне;
Ты хладен был, когда я зрел несчастье
Или удар печальной клеветы;
Но придет час: и будешь в горе ты,
И не пробудится в душе моей участье!..
Наполеон
Где бьет волна о брег высокой,
Где дикий памятник небрежно положен,
В сырой земле и в яме неглубокой —
Там спит герой, друзья! – Наполеон!..
Вещают так и камень одинокой,
И дуб возвышенный, и волн прибрежных стон!..
Но вот полночь свинцовый свой покров
По сводам неба распустила,
И влагу дремлющих валов
С могилой тихою Диана осребрила.
Над ней сюда пришел мечтать
Певец возвышенный, но юный;
Воспоминания стараясь пробуждать,
Он арфу взял, запел, ударил в струны…
«Не ты ли, островок уединенный,
Свидетелем был чистых дней
Героя дивного? Не здесь ли звук мечей
Гремел, носился глас его священный?
Нет! рок хотел отсюда удалить
И честолюбие, и кровь, и гул военный;
А твой удел благословенный:
Принять изгнанника и прах его хранить!
Зачем он так за славою гонялся?
Для чести счастье презирал?
С невинными народами сражался?
И скипетром стальным короны разбивал?
Зачем шутил граждан спокойных кровью,
Презрел и дружбой и любовью
И пред творцом не трепетал?..
Ему, погибельно войною принужденный,
Почти весь свет кричал: ура!
При визге бурного ядра
Уже он был готов – но… воин дерзновенный!..
Творец смешал неколебимый ум,
Ты побежден московскими стенами…
Бежал!.. и скрыл за дальними морями
Следы печальные твоих высоких дум.
…………………………………………
Огнем снедаем угрызений,
Ты здесь безвременно погас.
Покоен ты; и в тихий утра час,
Как над тобой порхнет зефир весенний,
Безвестный гость, дубравный соловей,
Порою издает томительные звуки,
В них слышны: слава прежних дней,
И голос нег, и голос муки!..
Когда уже едва свет дневный отражен
Кристальною играющей волною
И гаснет день: усталою стопою
Идет рыбак брегов на тихий склон,
Несведущий, безмолвно попирает,
Таща изорванную сеть,
Ту землю, где твой прах забытый истлевает,
Не перестав простую песню петь……….
…………………………………………
Вдруг!.. ветерок… луна за тучи забежала…
Умолк певец. Струится в жилах хлад;
Он тайным ужасом объят…
И струны лопнули… и тень ему предстала:
«Умолкни, о певец! – спеши отсюда прочь, —
С хвалой иль язвою упрека:
Мне все равно; в могиле вечно ночь.