Что-то неведомое вытолкнуло его наружу, на улицу, на авениду, к океану… Его влекло навстречу неизбежности.
Волны били его в грудь, а он всего лишь пытался устоять и удержать себя от безрассудства. Он хотел плыть и не мог объяснить самому себе – куда и зачем… Он чувствовал себя песчинкой, бессильной и бесполезной. Но в этом мире был еще один, более беспомощный человечек, его Элиансито. А значит, ему нельзя быть слабым. Ведь он отец…
– Элиан!.. – кричал Хуан Мигель в бесконечную даль, но его голос терялся в рокочущем шуме грозных шеренг. Стройные фаланги волн надвигались, усиливая натиск. Они издевательски подбрасывали его, стараясь поглотить жерновами пенных водоворотов, но он стоял, продолжая звать своего сына.
– Элиан!..
Его мальчик молчал. Он знал, что папа видит его, что он вот-вот протянет руку и спасет. Как тогда… Папа не даст ему утонуть…
Баркаса больше не было. Элисабет разглядела еще одну фигуру, совсем рядом, ярдах в десяти, держась за надутую автомобильную камеру – единственное спасательное приспособление, имевшееся на затонувшем баркасе, плыл Ласаро. Свободной рукой он греб в сторону, противоположную тому месту, где из последних сил барахтался Элиансито.
– Вернись! Назад! – взмолилась Элис, Ласаро находился ближе к ее сыну. Но ее обреченный призыв оставался без ответа. Ласаро продолжал удаляться, не представляя, что безысходность, вдохнувшая в Элис невероятный сгусток энергии, заставила женщину решиться на крайность.
Она уже не плыла, а отталкивалась от воды руками и ногами, стремительно приближаясь. Волны, казалось, подгоняли ее. Расстояние до Ласаро сокращалось. Всего пять ярдов, три, два, один, вот его нога… Она уже схватила ее за щиколотку и с силой дернула на себя. Сама же, дотянувшись до резиновой камеры, подобно метателю молота, развернула ее в сторону, где предположительно находился Элиансито, и что есть мочи вытолкнула от груди единственный шанс на спасение самого дорогого, чем она обладала – ее первенца, ее сыночка.
Где он?! Неужели поздно?! Неужто все кончено? Ее жизнь – ничто, только бы успеть, только бы доплыть до маленького…
Что-то потянуло ее назад. Это была жилистая рука Ласаро. Он вынырнул из закружившего его океанского вихря. Элис повернулась к нему и… получила удар. Мощный удар кулаком в переносицу. Ей не было больно, и хлынувшую струей кровь волна смыла соленым шлепком.
Впервые он ударил ее. Он был сильнее. Но она была мужественнее. Он пытался спасти свою жизнь, а она – жизнь своего ребенка. В этом было ее главное преимущество. Она отключилась лишь на мгновение, а очнувшись, возобновила преследование.
Волны будто шутили над Ласаро, устраивая пляски перед его носом, и мешая определить местоположение спасительной камеры. И это еще что? Опять эта ведьма! Надо было треснуть ее в лоб, чтоб уж наверняка. Она вцепилась в него обеими руками, и что она делает?! Что она надумала?! Он бил ее по голове, колол пальцами глаза, драл волосы… Все, бесполезно.
– Отвяжись от меня!!! – неистово хрипел в паническом ужасе задыхающийся горе-лоцман. Она уже держала мертвой хваткой его кадык и тащила на дно, за собой, потому что твердо решила достичь океанских глубин в мужском сопровождении. Только бы узнать, где там ее мальчик, дотянулся ли он до камеры?.. Она погибала, ликвидируя своей смертью угрозу Элиану.
Тело Ласаро, оторвавшись от рук Элис, нашло приют у большого рогатого коралла-мозговика, окруженного перьями горгоний. Это инородное падение растревожило колонию двухметровых трубчатых губок. Они облепили труп словно пиявки, выделив немереное количество лилового красителя. Красное тело вскоре заметили акулы, но не тронули, посчитав ядовитым. Как не дотронулись и до тела уснувшей вечным сном Элис, примостившейся в труднодоступной для их массивных челюстей уютной ложбине меж черных кораллов, в укромном стойбище спинорогов и морских ангелов – кочевников Атлантики.
Диковинные рыбы что-то шептали спящей красавице, представляя себя стражами, изгоняющими суету и сомнение. Они накладывали макияж безмятежности на ее лик, пытаясь смахнуть с ее лица застывшую пелену необъяснимого страха. "Не тревожься, принцесса…– посвященный прочитал бы их немые излияния по губам, – Это самое красивое из земных захоронений. Здесь покой и умиротворенность…"
Вот только суровый групер как всегда теребит плавниками и виляет хвостом, словно знает что-то важное, что поведает только тогда, когда перед ним расступятся остальные. Что ж, пожалуйста. Донеси свою весть, хвастунишка. Что ты видел там, на высоте, у поверхности лукавых вод?
Какой-то тонущий мальчик из последних сил дотянулся до резиновой камеры, вскорабкался на нее и удержался до наступления штиля. И теперь он спит посреди мерцающей глади океана. И солнце щекочет его ноздри…
И всё? Всего и делов-то…А надулся так, словно знает действительно нечто важное!
"Не хотите слушать – как хотите", – групер сорвался с места, заприметив голубое чудо – хирурговая рыбка зазывающе шмыгнула из-за коралла, намекнув, что в ней групер найдет более благодарного слушателя. Однако не успел групер исчезнуть, как саркастичные спинороги и ироничные морские ангелы ощутили всей своей чешуей, что от тревоги в их тайной ложбине и след простыл, а с лица их принцессы сошла мимика неведомого страха и появилась загадочная улыбка…
Утро, 23 ноября 1999 года
Открытое море, 10 миль от порта Ки Вест, южная оконечность Флориды
– Человек за бортом! – заорал бородатый рыбак, спуская шлюпку на воду.
Чьи-то сильные руки аккуратно погрузили мальчика в лодку и подняли на борт дрейфующего рыболовецкого трейлера, где Элиан сразу очнулся.
– Сорванец, как же ты тут очутился? – не ожидая ответа от обессиленного мальчугана, пережившего Бог знает что, бормотал один из его спасителей.
– Мэ сьенто мареадо*, – дрожащим голоском пропищал распластавшийся на деревянной палубе малыш.
– Что он сказал? – потребовал перевода капитан-ирландец.
– Жалуется, что его укачало, – не оборачиваясь, ответил бородач-кубинец, сразу смекнувший, что пацаненок – его земляк.
В команде кубинцев хватало. Они перебрались в Майами еще во времена Камариоки, в 62-ом после Карибского кризиса, когда Кастро впервые заявил, что построение социализма – дело добровольное, и что он никого не держит. Из кубинского порта Камариока стали курсировать сотни сотни катеров и яхт, перевозя тысячи недовольных, таких, как этот бородач. Он был представителем свободной профессии и надеялся, что ювелирное дело прокормит его в Штатах. Не тут-то было. Золотых и бриллиантовых дел мастер-еврей, исследовав опытным взглядом навыки и манеру "кубинского Фаберже", каковым сам себя мнил переселенец, снисходительно предлагали ему, нет, даже не работу подмастерья, опасаясь, что беженец с голодухи может и на воровство пойти, а платное обучение у какого-то сосунка-очкарика. Неприятный наставник, посмотрев на его изделия, изрек на первом же занятии: "Это безвкусица и примитивизм. Такое никто не купит". И тогда несостоявшийся ювелир хлопнул дверью и стал рыбаком.
Его тянуло туда, где им восхищались, где он был уважаемым человеком, но как говорится – muy pronto en la vida es demasiado tarde*… На родине он теперь принадлежал к "эскория"*, а значит, путь домой ему был заказан. А тут, на трейлере, он хоть чуточку, но был поближе к родным берегам, особенно в сравнении с теми, для кого весь мир теперь ограничивался кварталами Маленькой Гаваны.
– Куаль эс ту номбрэ?* – спросил мальчика добрый рыбак.
– Элиан – молвил малыш.
– Куаль эс ту апейидо?*
– Гонсалес… Тэнго амбрэ*… – прервал допрос Элиансито.
– С ним все будет в порядке, – отрапортовал рыбак, – Он хочет есть. Тащите рис с фасолью! Там, на камбузе, в казанке. Он еще не остыл.
Принесли миску с кангри. Элиан никогда не думал, что обычные "морос и кристианос"* – еда, какую он пробовал сотни раз, может быть такой вкусной. Потом его угостили тостонес – обжаренными в масле ломтиками бананов. Этот десерт был коронным блюдом его любимой мамочки. Она, наверное, где-то рядом, ее нашли другие рыбаки, и скоро они все вместе, он, папа и мама, сядут за обеденный стол, накрытый всевозможными явствами, такими же вкусными, как угощения щедрых рыбаков.
Их, конечно, папа и мама должны обязательно пригласить и накормить до отвала. Мама специально для них приготовит жареного цыпленка и камароне*. А на десерт подаст мармелад из гуаябы. Вкуснятина! Пальчики оближешь! Мальчуган довольно сощурился в предвкушении неминуемых гастрономических восторгов его новых друзей.
______________________________
*Me siento mareado – Меня укачало (исп.)
*muy pronto en la vida es demasiado tarde – очень быстро в жизни бывает слишком поздно (исп.)
*эскория – термин, обозначающий "отбросы" или "грязную пену". Так стали именовать патриотически настроенные кубинцы покидающих страну эмигрантов, считая их предателями Родины.
*Cual es tu nombre? – Как твое имя? (исп.)
*Cual es tu apellido? – Как твоя фамилия? (исп.)
*Tengo hambre – Я проголодался (исп.)
*"морос и кристианос" – "мавры и христиане", черная фасоль с белым рисом. Национальное кубинское блюдо.
*камароне – тушеные кубинские креветки.
– Надо будет дать объявление в "Эль Нуэво Геральд". Думаю, его родственники отзовутся. Не усыновлять же нам его, – размышлял в слух угрюмый капитан, с любопытством взирая на лапоухого волчонка, который проглатывал одну за другой дольки банана, не пережевывая.
– Йес, сэр, – кивнул рыбак, – Уверен, родные отыщутся. Иначе мы разоримся на его пропитании, этот обжора поглощает еду, как элеватор. Постановка на довольствие этого троглодита обернется для команды гибелью от голодной смерти.
Рыбаки захохотали. Они только что спасли человека, и человечек этот был цел и невредим…
Смеялся и Элиан. Он хоть и не понял смысла сказанного, но всем сердцем чувствовал дружелюбную атмосферу и радовался своему спасению. Глаза рыбаков, их веселый нрав излучали искренность. Этого было достаточно. Все было ясно, как Божий день, новый, солнечный и безветренный. Во взглядах рыбаков он отражался сладкой безмятежностью и заразительным спокойствием. Хотя, говорят, даже взрослые не все умеют читать по глазам. Но в этом случае все было просто. Quen no comprende una mirada tampoco comprendera una larga explicacion*…
_________________________________
*Quen no comprende una mirada tampoco comprendera una larga explicacion – Кто не понимает взгляда, тот не поймет и длинных разъяснений (исп.)
2 декабря 1999 года.
Гавана, Куба. Дворец революции, резиденция Председателя Государственного совета Республики Куба Фиделя Кастро Рус
Они беседовали с команданте несколько часов кряду подобно двум старым приятелям. Просто один из них по праву являлся наставником. Мудрым, а значит, добрым. Хуану Мигелю нетерпелось кое-что спросить.
– Фидель, – как-то обреченно прошептал он, – Неужели возможно, что американцы не отдадут мне моего мальчика?
Лидер Кубы с грустью погладил бороду и кивнул.
– Тогда прикажи спецназу выкрасть моего Элиансито, или дай мне оружие, чтобы я сам это сделал! – решительно произнес отец мальчика.
– Нет, стратегия уже выработана. Я выступлю в прямом эфире по национальному телевидению. Я помогу тебе. Куба поможет тебе. Мы поведем борьбу легитимными средствами. Поднимем мировую общественность. Позволь попытаться цивилизованно, как подобает суверенному государству, подойти к этой проблеме и с Божьей помощью победить. Дай нам шанс урегулировать спор процессуальным путем. Тем более, своё не крадут. Своё возвращают…
Мама Элиана погибла. Ты единственный, кто имеет законное право воспитывать мальчика. Но подумай, что ты требуешь. Какими последствиями грозят действия кубинского спецназа на территории враждебного государства? Такое решение было бы ошибкой.
Я понимаю твои чувства, но прошу, пожалей не только себя, но и своих соотечественников. Не надо во всем подражать бесшабашному Фиделю, который готов даже сегодня, будучи глубоким стариком, снова уйти в горы Съерра-Маэстры по малейшему поводу, бродить по непроходимым мангровым зарослям и отбиваться от полчищь москитов, думая, что все без исключения кубинцы такие же сорвиголовы, как их вождь.
Провокации не закончатся никогда. Но мы уже не те, что прежде. Мы не слепые котята и выучились урокам дипломатии, тактике информационного противостояния. Народ давно устал от постоянного напряжения и жаждет мирной жизни. Мечтает о добрососедских отношениях со всеми. И с США в первую очередь. Но там меня уже причислили к легиону чертей вместе с Саддамом, Бен Ладеном, Ким Чен Иром и Лукашенко. Они не хотят договариваться со мной. А мой народ не хочет, чтобы американцы договаривались с кем-либо, кроме меня. Замкнутый круг. Но мы разорвем его силой правды. За своего маленького гражданина вступается не Фидель, а Куба. Они не хотят разговаривать с Кастро?! Тогда им придется вести переговоры со всем кубинским народом, и ты, простой парень из Карденаса, будешь его полномочным представителем…
После этих слов Фидель глубоко вздохнул и доверительно добавил:
– В жизни я совершал много ошибок. В силу собственной неопытности, влияния среды, кажущейся невозможности сделать что-то по-другому. Потом я раскаивался. Иногда было уже поздновато. Как в случае с вторжением советских войск в Чехословакию, которое я не нашел в себе силы осудить. А еще больше – со второй волной национализации, когда мы под советскую копирку начали раскулачивать зажиточных гуахиро. Мы тогда обидели людей. Долго потом расхлебывали. Но самой большой моей ошибкой я считаю одну давнюю историю, которой не было ни в одной хронике. Тогда я был слишком молод, не в меру вспыльчив и эгоистичен. Тебе я расскажу об этом. По очень большому секрету…
Моего сына Феделито увезли в Америку без моего ведома. Это сделала его родная мать, моя первая жена Мирта Баларт. Она была хорошей женщиной и преданной женой. Это ее дядя – приспешник Батисты – заставил ее совершить глупость. Мы тогда отправили в Майами отчаянных ребят. И они доставили на Кубу моего мальчика. Я до сих пор жалею об этом. Нельзя было лишать ребенка материнской ласки. Я обидел женщину, которая искренне меня любила, но так же была предана своему семейству и находилась в тисках своего знатного происхождения.
Она до конца верила, что могла меня образумить. И по научению своей семьи сотворила глупость. И что же я? Я ответил глупостью на глупость, что признаю только теперь, спустя много лет. Я наказан за это.
Когда Феделито вырос, он стал несносным, все время упрекал меня за то, что я не поссчитался с его матерью. Но худшим из наказаний было то, что моя маленькая Мирта никогда, до самой смерти, не позволила себе сказать ни единого дурного слова в мой адрес. Ничего плохого о человеке, навсегда лишившем ее сына. Она не только не заявила о похищении властям, она даже узнавала об успехах своего дитя через чужих, мало знакомых людей, боясь хоть как-то навредить своим вниманием родному чаду. Поэтому эта история не получила широкой огласки.
Другие не упускали случая заработать, обливая грязью Фиделя Кастро. В Америке это делала моя родная сестра Хуана. Из Испании доносились обвинения от родной дочери Алины. Она называла меня сумасшедшим и распространяла невероятные слухи. Молчала только Мирта, единственная женщина, перед которой я действительно был виноват…