– Ябеда, – прошептала я, пытаясь ущипнуть его. – Дрянь.
Джеймс рассмеялся, но сохранил нейтралитет. Неудивительно, что он так мне нравился.
– Прекрати обижать брата, – сказала мама, вероятно, в тысячный раз за всю мою жизнь.
Когда он опустил руки, прикрывая талию, я протянула руку и очень-очень быстро шлепнула его по шее. Он открыл рот и попытался укусить меня.
– Маменькин сынок, – прошептала я, отдергивая руку.
Ухмыляющийся Джонатан наклонил голову в одну, потом в другую сторону, насмехаясь надо мной, как делал обычно, когда мама принимала его сторону. Она всегда принимала его сторону. Этот подлиза был ее любимчиком, несмотря на то что она никогда не признавалась в этом. Но все мы знали, что это так. Я любила обоих своих братьев, но понимала, почему мама любит его больше, чем остальных своих детей. Если не обращать внимания на сходство Джонатана с диснеевским псом Плуто, то все, видя его, улыбались. Такое воздействие оказывали на людей его огромные глаза.
– Малышка, судя по твоему тону, даже мне понятно, что тебя что-то беспокоит. Что случилось? – спросил Джеймс, наклоняясь вперед с таким участливым выражением лица, что оно вызвало у меня значительно большее чувство вины, чем все сказанное мамой или Джоджо.
Мне хотелось рассказать им.
Но…
Я вспомнила, – и, вероятно, это воспоминание никогда не сотрется из моей памяти, – как брат плакал от ярости, когда мы впервые узнали, что я осталась без партнера. Мама никогда не призналась бы, что она тогда была опустошена, но я слишком хорошо знала ее, чтобы не замечать опасных симптомов. Те же самые симптомы я замечала после каждого ее провального брака, не учитывая нынешний, когда она понимала, что жизнь изменилась навсегда и невозможно повернуть все вспять.
Сразу после того, как я прекратила тренировки для участия в соревнованиях – потому что невозможно точно исполнять многие парные элементы, катаясь в одиночку, а я полностью осознавала, насколько слаба моя надежда добиться успеха в одиночном женском фигурном катании, – я большей частью стала оставлять свои чувства при себе. Возможно, правильнее было бы употребить термин «депрессия», но я не хотела думать об этом. Мне было не впервой, я была абсолютной неудачницей.
Ни для кого не секрет, какой несчастной я ощущала себя, видя, как моя мечта ускользает… как зла, и обижена, и расстроена я была. Как зла, и обижена, и расстроена я до сих пор. Честно говоря, отчасти мне казалось, что я никогда не справлюсь с этим. Я, как дворняжка, затаила обиду. Но вся семья преодолевала этот путь вместе со мной, когда на один успех приходилось пять проигрышей, год за годом, снова и снова.
Самое главное, что все они были здесь, со мной, пока я лениво пыталась построить новую жизнь за пределами катка. Они заставляли меня делать всякую ерунду, например ужинать вместе, в то время как мне хотелось лишь одного – отсидеться в своей комнате; они развлекали меня, уговаривая пойти с ними куда-нибудь, они помогали мне забыть о чувстве вины за то, что я делаю что-то непривычное. Они делали это снова и снова до тех пор, пока я не начала чувствовать, что привыкаю. Но настал момент, когда я сказала маме, что ей больше не нужно платить астрономические суммы за тренировки, потому что у меня больше нет тренера. Он тоже меня бросил.
Это одна из причин, объяснявшая мою грусть и смятение, но я не хотела, чтобы они почувствовали то же самое. Никогда больше. До тех пор, пока я в силах предотвратить это.
И я по-прежнему не знала, что делать.
Эгоистичная сторона моего «я» желала новой жизни. Еще бы.
Но другая сторона моего «я», та крохотная частичка, которая не хотела быть эгоистичной мерзавкой, не хотела огорчать этих людей, превращать меня в ту, которой я была прежде. Ту, которой никогда не было рядом. Ту, которой, как все думали, на все наплевать… вероятно, потому, что я была недостаточно внимательна к ним.
Была еще одна целая сторона моего «я», не уверенная в том, что я справлюсь, если все пойдет не так… настолько, что я чувствовала себя тряпкой.
И все дело было в Иване.
Иван. Фу. Мне так сильно хотелось этого, что я не подумала сразу же отказаться от возможности проводить все свои дни с ним, а не с кем-то другим. Вот до чего я докатилась. До возможности проводить время с этим заносчивым недоумком.
Черт побери, я действительно представления не имела, что делать.
Поэтому в тот момент… я соврала.
– Кажется, месячные скоро начнутся.
– Ахх, – произнес в ответ Джонатан, потому что тот факт, что у девушек бывают месячные, давно не был для него новостью. Первые восемнадцать лет своей жизни он делил ванную комнату с тремя сестрами.
Мама, сидящая по другую руку от меня, искоса смотрела на меня пару слишком долгих минут. Таких долгих, что я подумала, будто она собирается уличить меня во лжи, но, как только я предположила это, она пожала плечами, а потом сбросила очередную бомбу:
– Так это правда, что Луков расходится со своей партнершей?
Я моргнула, не понимая, почему так удивилась.
Она всегда все обо всех знала. Каким-то образом, как-то.
Первым громко присвистнул Джеймс. Это имя о чем-то ему говорило. Я помнила, как много лет тому назад Джеймс не имел ни малейшего понятия о фигурном катании. Но теперь он достаточно долго был членом нашей семьи, чтобы разбираться в этом виде спорта больше, и я могла бы в этом поклясться.
– Он избавился от своей партнерши? – оживился Джонатан, поправляя очки на носу так, словно это была лучшая сплетня, услышанная им за последнее время.
Мама, вскинув брови, кивнула:
– Насколько я знаю, несколько дней назад.
Я постаралась засунуть в рот большой кусок курицы, чтобы по моему лицу нельзя было прочитать: случилось совсем не это.
К счастью, мой любопытный тупица-брат зевнул.
– Они же всего пару лет назад начали кататься вместе? – спросил Джоджо, обращая свой вопрос к маме, потому что она была в курсе всех сплетен.
– Угу. Партнерша, которая была до нее, дважды падала на финале Гран-при. Они завоевали бронзу, а с этой девушкой он стал победителем национального чемпионата и чемпионата мира.
Гран-при. Чемпионат мира. Национальное первенство. Три самых престижных соревнования по фигурному катанию. Только Иван мог облажаться и все равно что-то выиграть. Эти мысли должны были вселить в меня уверенность, что я делаю правильный выбор, принимая его предложение, но я лишь озлобилась на саму себя за то, что облажалась и так и не заняла никаких мест.
– Карина ничего тебе не рассказывала? – Мама переключила свое внимание на меня.
Стараясь тщательно пережевать курицу, я покачала головой и проговорила с набитым ртом:
– Она еще в Мехико. – Они знали, что она в колледже.
– Напиши ей и узнай, – посоветовала мне мама.
Я нахмурилась.
– Сама напиши.
Мама ухмыльнулась, словно говоря: ну, давай же.
– Так и сделаю.
– Я всегда забываю, что Карина – его сестра, – заметил Джеймс, наклоняясь через стол. – Он вблизи так же привлекателен? Когда видишь его вживую.
Я хихикнула:
– Нет.
Джоджо усмехнулся:
– Ага. – Но его тон взбесил меня. Я посмотрела в его сторону и увидела, что он облокотился на плечо Джеймса. Этот идиот притворялся, будто пытается говорить шепотом, но, глядя прямо на меня, добавил: – Джесмин всегда с ним флиртовала. Видел бы ты.
Подавившись курицей, я не смогла проглотить ее и закашлялась.
– Что за бред?!
После его «ха!» я тут же показала ему средний палец.
– Даже не прикидывайся. Ты всегда приходила домой и говорила о нем, – заявил мужчина ростом метр шестьдесят восемь, всегда идеально сочетавший в себе качества старшего брата, всегда готового прийти на помощь, и досадной занозы в заднице, не способной вовремя остановиться. – Ты была неравнодушна к нему. Мы все знали. – Посмотрев на Джеймса, он вскинул брови. – Мы знали.
Он издевался надо мной? Он, блин, издевался, да? Я флиртовала с Иваном? С Иваном?
– Нет, – спокойно сказала я только потому, что, прояви я излишнюю агрессию, они бы стали нести всякую чушь. Я знала, как они действуют. – Я не флиртовала с ним. – И специально для того, чтобы Джеймс понял, подчеркнула: – Никогда.
Мама издала звук, который, как правило, означал: «Ну-ну».
Переведя взгляд на нее, я покачала головой:
– Нет. Нет, я не флиртовала. Он хорошо выглядит. – Если бы я сказала, что Иван не в моем вкусе, они бы решили, что я пытаюсь что-то скрыть, а это не так. – Но такого никогда не было. Никогда, ни капельки. Он же придурок. Мы дружим с его сестрой. Вот и все.
– Он не был придурком, – вмешалась мама. – Он всегда очень вежлив. Очень добр к своим поклонникам. Мне кажется, он очень милый мальчик. – Она скользнула по мне взглядом. – И он нравился тебе.
Милый мальчик? Они что, под чем-то?
Да, все любили его, и все превозносили его. Красивый, талантливый Иван Луков, завоевавший весь мир, будучи привлекательным, сверкающим, самоуверенным подростком. Он знал правила игры. Этого у него было не отнять. Но он никогда не нравился мне. Никогда.
– Нет, нет, он мне не нравился, – возразила я, качая головой и не веря, что они пытаются убедить меня в этой херне. Неужели они действительно так считают? – Вы придумываете черт знает что. Мы раз в месяц перекидываемся фразой, обычно язвительной и грубой.
– Некоторые могут счесть это за прелюдию, – начал было мой брат, но я его оборвала.
Я опять зарычала, продолжая качать головой:
– Господи, нет…
Джонатан расхохотался.
– Почему ты так покраснела, Джес? – спросил он, шлепая меня ладонью по макушке, отчего я вздрогнула, не успев отдернуть голову.
– Закрой рот, – сказала я Джоджо, обдумывая десяток разных язвительных замечаний и понимая, что не могу воспользоваться ими, потому что получится так, будто я защищаюсь, а потому буду выглядеть виноватой. Или, что еще хуже, я могла бы рассказать им о предложении, которое мне сделали сегодня утром. – Мне он не нравится, ясно? Не знаю, почему вам обоим это вообще пришло в голову.
Мама хихикнула:
– Нет ничего страшного, если ты признаешься, что была в него влюблена. В мире полно девушек, которые влюблены в Ивана. Возможно, даже я была слегка увлечена им в свое время…
Мы с Джоджо, забыв о том, что находимся по разные стороны баррикад, оба поперхнулись.
Мама проворчала:
– Ой, прекратите! Я совсем не это имела в виду!
Разумеется, женщина, вышедшая замуж за мужчину, который был старше меня даже не на десять лет, должна объясниться. Мама была не просто любительницей молодых мужчин, она была Любительницей с большой буквы. Все остальные такие Любительницы восторгались ею.
– Мам, я сделаю вид, что ты этого не говорила, иначе я не усну, – пробормотал Джоджо, глядя на нее с почти болезненным выражением лица, смена которого явно потребовала физических усилий.
Потом он толкнул меня локтем:
– Обычно ты много говорила о нем, Джес.
Я моргнула:
– Мне тогда было лет семнадцать, и все это только потому, что он – козел.
Мама открыла рот, но я продолжила:
– Да, да. Козел. Клянусь, он был таким. Вы просто никогда не слышали, потому что он старался не попадаться, но это так. Карина знает.
– Что он тебе сделал? – спросил Джеймс, единственный, кто, видимо, все еще оставался на моей стороне. По крайней мере, потому, что не опровергал моих утверждений и казался по-настоящему заинтересованным в том, чтобы услышать правду.
Я собиралась выложить им эту правду, потому что меньше всего хотела, чтобы мама и Джонатан продолжали верить в свою чушь. Тем более учитывая, что может случиться. Могло бы. Возможно.
Поэтому я рассказала им.
* * *
Все пошло наперекосяк, когда Иван Луков надел самый безобразный костюм, который я когда-либо видела.
Мне было шестнадцать, а Ивану только что исполнилось двадцать. Я помнила об этом потому, что меня всегда удивляло, что он старше меня меньше чем на четыре года, но уже так далеко продвинулся в карьере. Он уже выиграл множество чемпионатов как юниор вместе со своей постоянной партнершей, а в семнадцать лет перешел во взрослую категорию. К двадцати годам он обогнал уже многих. Я тогда этого не знала, но в следующие десять лет ничего особенно не изменилось.
К тому времени мы с его сестрой дружили уже несколько лет. Я уже больше пяти раз ночевала у нее дома. Она уже больше пяти раз ночевала у меня. Иван был просто членом ее семьи, которого я видела на днях рождения и от случая к случаю у Карины дома, когда он заходил навестить ее. На самом деле до того момента он ничего не говорил лично мне, разве что с неохотой смотрел на меня, чтобы не разочаровать родителей, которые полагали, что у их сына хорошие манеры.
Итак, в тот день, много лет назад, он выехал на лед, когда я разминалась на полу, и я не сумела скрыть своего отвращения и даже не попыталась это сделать. Его костюм напоминал рекламу бананов. Оборки желтые, красные, зеленые, где-то среди них был даже приколот цветок, и эти отвратительные желтые брюки, в которых его ноги выглядели как настоящие бананы на его тогда еще юном теле.
Костюм был ужасен. Совершенно ужасен. На мне было надето трико, сшитое сестрой, и оно было… своего рода экспериментом, но мне не хотелось оскорблять ее чувства, поэтому я, как бы то ни было, надела его.
Но то, что носила я, было ерундой по сравнению с той хренью, которая была надета на нем в тот день.
Иван начал выступление с партнершей, какой-то девушкой, с которой до этого момента катался несколько лет, но вскоре после этого случая они расстались. Бетани как-то там еще. Впрочем, что бы ни было надето на ней, в любом случае было несравнимо с его уродским нарядом. Я видела их программу урывками, если была не занята на прогонах, и, конечно же, слышала музыку. Но до этого момента я не видела костюмов. Это было все равно что смотреть, как кто-то танцует брейк-данс под Моцарта. Бред. И в моем представлении тот кошмарный костюм, который был на нем надет, отвлекал внимание от исполняемого им и его партнершей фрагмента, уж точно не похожего на мамбо.
Грех за то, что я открыла в тот день рот, я возложила на это. Я думала, что он оказывает медвежью услугу своей программе. То есть мне казалось, что я делаю ему одолжение своим замечанием.
Я точно знаю, что не думала о том, что делаю, до того, как подошла к нему. Иван покидал лед после тренировки, защелкивая чехлы на лезвиях коньков под своими черными ботинками. И первым, что я сказала мальчику-мужчине, который до этого ни разу со мной не заговорил, было:
– Тебе правда нужно сменить костюм.
Он даже не моргнул, повернув голову и посмотрев на меня. А затем произнес одно-единственное вежливое слово, которое вечно адресовал и будет адресовать мне:
– Извини?
Может, стоило обвинить маму или даже своих братьев и сестер за то, что недостаточно давили на меня, чтобы я помалкивала и оставляла свое мнение при себе. Потому что из всех слов, которые я могла бы употребить, чтобы смягчить свое высказывание, я не выбрала ни одного.
– Это уродство, – вот что слетело с моих губ.
Не «Это отвлекает внимание от твоей фигуры и мешает высоко прыгать». Не «Это пестровато».
Я не сказала ничего для того, чтобы мое замечание прозвучало не так по-идиотски.
Потом, чтобы он понял, что это не просто ужасно, я добавила:
– Страшное уродство.
И после этого все изменилось.
Двадцатилетий юноша моргнул, глядя на меня, словно видел впервые, что было не так, а потом отпрянул. Затем низким-низким голосом, исходящим из глубин его мальчишески-мужского тела, он прошипел:
– Ты бы лучше о своем наряде переживала.
Я помню первое, что пришло мне в голову: вот же сука.
Но, прежде чем я успела произнести хоть слово, его черные брови, совсем не похожие на светло-коричневые брови сестры, приподнялись на гладком лбу, напоминая мне о взглядах других девчонок… Они смотрели на меня так, будто я была ниже их, потому что не носила роскошные вещи и не каталась на коньках новых брендов. Моя мама не могла позволить себе этого и по возможности не просила денег у отца… но я всегда думала, что она просто боялась, что он не даст ей денег, ведь они нужны именно для фигурного катания, а не потому, что он жадный. В то время я каталась бы в нижнем белье, лишь бы мне давали время на льду. С тех пор, как мама объяснила мне, что это максимум ее возможностей, я не переживала о роскошных вещах.