Оттого что дамы ныне удобней для работодателей на производстве, на них повышен спрос с повышенной оплатой, из-за этого и в семьях стали меняться отношения. У кого так, у кого эдак, то ли диктатура мужика в семье, то ли диктатура свободной любви. Бабы рожать разучились. Все пьют коктейль безбрачия и живут в таком же коктейле жизни. Может, действительно необходимо систематизировать этот коктейль свободных отношений по значимости личностей в обществе?
То, что эту значимость можно сделать основной скрепой семьи, я тоже считаю возможным. Если женщина способней мужчины и её значимость выше, то ей и наливать больше прав, и пусть мужчина служит ей. Только эту значимость необходимо как-то фиксировать и учитывать в неких моральных договорах как контрактах отношений, о которых и говорила.
– И в этом тоже есть доля правды, – согласился он с её вопросительным монологом. – Но разве не вы, если я не путаю, говорили, что любовь всех равняет?
– Неравенство может сохраняться, если оно будет согласовано и не будет убивать их любовь, – отреагировала она. – Многие к равенству и не стремятся, только его надо соблюдать моральными нормами гармонии. Если мужик хочет чистой любви, то должен равнять даму с собой.
– Это уже другой компот, – восклицал он. – Только кто и как будет определять эту неравную значимость личности? Собственно, разве не об этом я говорил? Может быть, как и говорил, по служению обществу, как и богу, определять социальный статус и правовую значимость каждого. Его можно было бы использовать как право на свободу ошибок в любви, с возможностью его понижения или наоборот. Эта мера могла бы быть рычагом влияния в системе контроля и управления правом на любовь. Может иметь место и налог за отступления от норм принятой обществом морали. Только вот в семье, а не на производстве, если женщина будет только заниматься семьёй, то как быть со статусом и определять его? Это выглядит смешно, но, похоже, без общественной деятельности значимость личности – это утопия.
– Да, в этом есть какая-то сложность, однако успехи детей и успехи мужа, ради которого жена жертвует собой, могут быть частью и её достояния, и это тоже может стать условиями контракта согласия в любой форме семьи. Вот определять статус и контролировать соблюдение допустимого по нему пока действительно некому, – уточнила она его соображение. – Поэтому полезная значимость семьи и личности в ней может определяться и религией по родительской, божественной и общественной полезности.
Он как будто опять не был полностью согласен, но не стал возражать, а встал, и медленно начал ловить вновь появившийся рядом с ним шарик «уко», и, не поймав, с досады произнёс:
– Какой абсурд этот шарик, а вот живёт, как чудо этих стен, в невероятности. Может, – не поймав, с досады произнёс он, – наша религия этим заниматься будет, но, думаю, тоже только по большому чуду. Однако всё может быть, и если вдруг случится такое же чудо, то всё возможно. Вот дамы-кукушки могли бы ею преследоваться за отказ от воспитания своих детей. Однако даже такая же аморальная роль птицам дана самим богом, и как тут быть с осуждением? Если птиц карать за это бог не берётся, знать, они за свою полезность этому миру прощение имеют, а потому нельзя. Значит ли это, что за это надо карать дам? Это хорошо, что они аборты не делают, а просто оставляют детей в роддомах и уходят, бездетным они спасение. Надо учитывать законы природы. Поэтому соглашусь с возможностью и религиозной, и прочей оценки значимости, но для этого она всё-таки должна стать религией природы.
– Не всё, что есть в природе, обязательным должно быть для людей, – возражала она. – Если в дикой природе убивают друг друга, а самец льва, победившего главу прайда, убивает его потомков, то это не значит, что люди должны делать то же самое. У людей есть язык и дары природы, чтобы они не охотились друг за другом, а пользовались её дарами и находили согласие.
– Естественно, и тут главное отличие только в том, что люди могут жертвовать своей жизнью во имя спасения других, а не поедать друг друга, и это являет значимость человека над всей дикой природой. Звание человека этим и определяется.
Она высказалась и вдруг, обернувшись к нему, подала руку. Он в растерянности машинально взял её за запястье, не зная, что делать дальше.
– Вам мои мурашки не перешли? – спросила она его.
Он покачал головой в знак отрицания.
– А во мне они будто бегают под кожей. Порой мне кажется, что со мной говорит другой человек с чужими глазами и мозгами другого понимания. Он потрясает меня своей собранностью рассуждений, отчего у меня даже мурашки ползут по телу. Иногда мне кажется, что с вами говорю не я, а та жертвенная натура, бросающая мне логику для общения с вами.
– Способность жертвовать жизнью во имя того или другого всегда говорит о значимости личности, – продолжил он её намёк на жертвенность некой её внутренней натуры и всего смысла любви и семьи как смысла их беседы. – Правда, не все это осознают, но даже образование семьи – это жертвенность родителей во имя детей. Однако не только каждый человек, а и каждая моральная общность своей полезностью, видимо, должна быть способна иметь и формировать общие статусы значимости, чтобы иметь влияние на своих членов и жертвовать своей значимостью во имя спасения или поддержания своих членов, как и государства своих граждан.
Так, право жертвовать ими и делиться правом свобод в определённых пределах своей значимости, возможно, когда-то будет определять формы свобод каждого как выражения к ним любви их моральной общности. Практически иметь право значит пользоваться чем-то или кем-то как собственностью, пока это право не будет подтверждаться значимостью личности. Только с таким подходом алчность не убьёт благородство, а наоборот.
Только тут он, размышляя над тем, что говорит, стал сомневаться в простоте своего изложения. Ему показалось, что опять говорит сложным и недостаточно доступным ей языком. Как сказать проще, он не знал и стал раздумывать. Однако, не найдясь в своих поисках, признался:
– Я говорю сложно, и если вы не поняли меня, извините и не реагируйте на сказанное. Эта жертвенность хоть и необычна по сути современных отношений, но, может быть, интересна будет когда-то в будущем. Вы же думаете о подобном или вас только интересуют деньги и то, как благородно прикрыть свой доход, с мифическим намерением построения рая на земле, создавая его иллюзии?
– Я вас поняла, не переживайте, но с этим опять я не согласна, но не обижаюсь на вас, – возразила она. – Такая уж я зараза, что думаю порой почти так же, как вы, а порой наоборот, но уверена: то и это можно и сегодня, если осторожно. Ведь по праву значимости можно и ныне построить право не только на любовь, но и на искусственное продление жизни или на посещение некоторых закрытых элитных заведений, путешествий и так далее. Если же значимость будет формироваться не по полезному вкладу в общественное благо, а по пожертвованию богам, то тогда она может определяться святыми от религии любви. Они такой статус значимости могут определять и для отдельного человека, и также для семьи, и даже для какого-то человеческого анклава и клуба, формирующего и поддерживающего мораль того или иного союза. Ими может определяться и значимость морального братства, и их мера коллективной моральной ответственности. Она может быть выражена неким правом, отражённым на различных платёжных карточках. Они могли бы определять доступность к тому или другому виду услуг, и уже не деньги, а право будет определять меру свобод и возможностей.
Он не дал ей высказаться до конца.
– Ну, это почти то же самое, к чему я подвожу вас, хотя может показаться крутой фантазией. Внутренний голос мне говорит, что это не утопично. Один за всех и все за одного! Не этот ли лозунг мушкетёров и коммунистов вы хотите претворить в жизнь, говоря о некой общей ответственности союзов и семей? В развитие этих отношений потребуются моральные общественные суды, а это возможно только в исключительных случаях и в маленьких коллективах с какой-то круговой порукой. Однако это не частная возможность решения данного направления.
Опять же безработная жена, занимающаяся воспитанием и домашним хозяйством, при невозможности какой-то общественной оценки её значимости иметь её не сможет и перед богом по вере. Это может понизить общую оценку семьи, хотя успехи детей и мужа могли бы стать условием для таковой. Таким образом, по логике коллективной ответственности, наказывать за проступки одного придётся и родителей, и детей правами на получение тех или иных благ. Этично ли за нарушение одного наказывать всех, включая детей? Они этого не поймут. Наказывая взрослых, мы так или иначе наказываем и детей, а если за проказы одного наказываются остальные дети, это может спровоцировать спонтанную и неоправданную агрессию детской толпы с необходимостью переноса наказания или поощрения на персональное влияние.
– Сдуру можно и лоб разбить, если кирпичом крестить, – с усмешкой отреагировала она. – Всё надо делать с толком, и все такие девичьи страхи возникать не будут. Да и вообще, зачем нужны эти общественные суды и их решения? По скрижалям предполагаемой некой семейной религии любви, уровень женской значимости может определяться и по значимости мужа. Он и она – одна сатана, потому любовь и семья должна их уравнивать во всех имущественных и моральных правах, когда иное не оговорено моральными контрактами.
– В имущественных правах это и ныне существует, а в моральных это надо уточнять и разъяснять, что, для многих это тёмный лес вопросов, – уточнил он.
– Люд со временем найдёт много способов оценки и ответственности тех и других за моральный ущерб. Почему чувства и поступки не могут быть мерилом совместно всего, если при совместной жизни супруги даже становятся похожими друг на друга? Цена обмана порой может равняться стоимости жизни, и не одной. В конце концов, размер страховки может определять и стоимость обмана и совместной ответственности.
Только заставить женский мир не стесняться наготы легче, чем заставить официально сплотиться в сообщество на некое братство с какой-то единой ответственностью, тем более с ответственностью за мужа. Женщины по своей сути в любви не братские особи, и я хоть и говорю о такой возможности, надеюсь только на силу чувств, способных их толкнуть на жертвенность и солидарность.
– Вот и выходит, что это сложно сделать и в каком-то даже будущем мире, хотя за поступки своих детей родители сообща несут ответственность и ныне, – отреагировал он и стал искать глазами куда-то исчезнувший из виду шарик «уко». Его как будто действительно не было нигде в комнате. – Вот видите, – заметил он, – даже ваш чудо-шарик скрылся от нас, наверно от чувства бессмысленности нашей беседы.