Я часто переживаю за тех, кому в жизни повезло меньше, чем мне.
Я стараюсь понять точку зрения всех противоборствующих сторон, прежде чем принимать собственное решение.
Последние сорок лет специалисты измеряли эмпатию подобными вопросами и собрали данные о десятках тысяч человек. Новости неутешительные. Эмпатия стабильно снижается, и с начала XXI века процесс ускорился. Среднестатистический человек в 2009 году меньше наделен эмпатией, чем 75 % населения в 1979-м[18].
Порой мы малопредсказуемы в проявлении эмпатии. Вспомним историю трехлетнего Айлана Курди. В сентябре 2015 года семья Курди бежала из Сирии и пыталась пересечь Средиземное море, надеясь переправиться из Турции в Грецию. Надувной плот опрокинуло волной, и несчастные больше трех часов провели ночью в воде. Несмотря на все старания отца семейства, маленький Айлан, его брат и мать утонули. «Мне ничего не нужно, – сказал на следующий день сорокалетний Абдулла Курди. – В какую бы страну меня ни пустили – мне все равно. Я потерял самое ценное, что у меня было».
Тела погибших вынесло на берег Турции. Фотограф снял лежащее лицом вниз тельце маленького Айлана.
Полная скорби и боли фотография облетела весь мир как подтверждение гуманитарного кризиса. New York Times сообщила: «В очередной раз не масштаб катастрофы… а трагедия конкретных людей открыла нам глаза»[19]. Рекой полились пожертвования сирийским беженцам. А потом большинство людей забыли обо всем. Кризис продолжался, но благотворительные взносы и новости пошли на спад так же быстро, как нахлынули, и стихли к октябрю.
Смерть Айлана пробудила целый пожар эмпатии. Как и трагичные судьбы других детей. Сострадание намного проще испытывать к конкретным людям, чьи лица и плач потом не выходят из головы, чем к безликим массам. По данным лабораторных исследований, люди больше эмпатизируют отдельным жертвам, чем восьми, десяти или сотням[20].
Для наших предков это имело смысл, но сейчас инстинкт нас подводит. Мы со всех сторон слышим о страданиях: сотни тысяч человек погибли во время землетрясения на Гаити в 2010 году. Пока я пишу эти строки, восемь миллионов человек в Йемене остаются голодными и не знают, когда смогут поесть. Такие числа потрясают, но остаются абстрактными и потому не вызывают эмоционального отклика. Своей массой они раздавливают сострадание в лепешку.
Трайбализм[21] создает еще большие проблемы: далеко ходить не надо, достаточно посмотреть на политические руины Америки. Пятьдесят лет назад республиканцы и демократы разошлись в политических мнениях за ужином, но все же закончили совместную трапезу. Сейчас обе стороны считают друг друга злонамеренными и опасными глупцами. Нейтральные когда-то территории – от уборных до футбольных стадионов – превратились в поля нравственного боя. Враждующие смакуют страдания соперников и постоянным троллингом стараются причинить как можно больший вред. В такой одичалой экосистеме проявление заботы не просто нейтрализуется, а превращается в свою противоположность.
Поэтому неудивительно, что эмпатия попала в центр внимания гражданских лидеров, поэтов и пасторов – всех, кто старается залатать социальную ткань. «В нашей стране много разговоров о дефиците федерального бюджета, – сказал сенатор Барак Обама в 2006 году на церемонии вручения дипломов Северо-Западного университета. – Но стоило бы почаще вспоминать о дефиците эмпатии»[22].
Далее Обама выразил сожаление, что «мы живем в культуре, препятствующей эмпатии». «В культуре, где главной жизненной целью зачастую называют богатство, стройность, молодость, славу, безопасность и развлечения, – сказал он. – В культуре, где авторитетные лица зачастую поощряют эти эгоистичные порывы». По его словам, восстановление эмпатии необходимо для исцеления нации. Философ Джереми Рифкин более категоричен: «Главный вопрос, стоящий перед человечеством, таков: успеем ли мы достигнуть глобальной эмпатии до краха цивилизации и спасти Землю?»[23]
С тех пор как Обама и Рифкин высказали свои опасения, ситуация только ухудшилась. Наша культура прогнила, расползается и трещит по швам. Те же инстинкты, которые стимулировали проявления доброты внутри замкнутых групп, заронили семена страха и ненависти, прорастающие по мере того, как наше окружение становится шире и разнообразнее. Средствам массовой информации и социальным медиа разногласия выгодны. Их продукт – смута, и она пользуется спросом.
Современное общество построено на межличностных связях, и они держатся с трудом. Последнюю дюжину лет я исследовал, как работает эмпатия и зачем она нам нужна. Но сейчас изучающего эмпатию психолога уместно сравнить с изучающим лед климатологом: каждый год собранная информация прибавляет льду ценности, а он тем временем тает.
Должно ли так быть? Этот вопрос я и рассматриваю в книге.
Много столетий ученые и философы утверждали, что эмпатия передается по наследству и прошита в мозгу. Я называю это гипотезой Родденберри, поскольку Джин Родденберри включил ее в лучший сериал всех времен и народов «Звездный путь: следующее поколение». Советник звездолета «Энтерпрайз» Диана Трой известна своей эмпатией по всей Галактике. Эту ее черту Родденберри подчеркнул контрастом с андроидом Дейтой – совершенно глухим к человеческим чувствам (зато он исключительно хорошо играет на скрипке и мастерит модели кораблей).
Гипотеза Родденберри строится на двух предположениях, оба они интеллектуальными корнями уходят в далекое прошлое. Первое заключается в том, что эмпатия – это черта характера, неотъемлемая часть личности: если она есть, то никуда не денется. Диана Трой наполовину человек, а наполовину бетазоид – представитель гуманоидной расы телепатов. Эмпатию она унаследовала с инопланетными генами: это природный дар, не требующий усилий. Человеку ни за что не сравниться с Дианой, это так же невозможно, как дышать под водой или отрастить хвост. Позитронный мозг Дейты в прямом смысле запрограммирован на отсутствие эмпатии. Аналогичным образом и в нас природой заложен определенный «уровень» эмпатии, где-то между Дейтой и Трой. И он остается неизменным, как и рост.
Эту мысль впервые сформулировал Фрэнсис Гальтон – британский ученый, помешанный на расчетах (его девиз: «Считай при любой возможности») и человеческом интеллекте[24]. В 1884 году Гальтон объединил усилия с Международной выставкой здравоохранения в Лондоне и устроил первую в мире ярмарку психологического тестирования. Проходя вдоль узкого длинного стола, лондонцы решали разные задачки: в одной надо было максимально быстро реагировать на вспышки фонарика, в другой – различить близкие тона. Тесты Гальтона не отражали ни уровня интеллекта, ни профессиональных успехов, но он, ничуть не смутившись, свалил это на неточность инструментов. С ним согласились, и к 1920-му появились бесчисленные тесты для оценки интеллекта, личности и характера.
Гальтон, троюродный брат Дарвина, был убежденным генетическим детерминистом. Он ранжировал этнические группы по интеллекту, изобрел термин «евгеника» и грезил об «утопии», где людей селекционируют по интеллектуальным и моральным достоинствам.
Евгеника, как известно, не прошла проверку временем. Но Гальтон повлиял на мышление психологов тех лет, и многие пришли к выводу, что тесты отражают незыблемые «уровни» характера. Если по результатам теста вы обладали средним умом и высокой нервозностью, значит, таким родились и останетесь до самой смерти.
В начале XX века психологи начали изучать эмпатию. Поначалу они придерживались моды на тестирование и разработали десятки заданий[25]. Одни просили людей охарактеризовать эмоции на портретах. Другие рассматривали реакцию испытуемых друг на друга. Насколько подскочило сердцебиение у одного, когда другой на его глазах получил удар током?[26] Насколько человек расстроился, слушая грустную историю про осиротевшего ребенка? На основе тестов психологи описали типичную «эмпатичную личность»: взрослую женщину, интеллектуалку, поклонницу искусств. Некоторые надеялись извлечь из этого практическую ценность, например определять, из кого получится хороший врач или судья. Но все оказалось не так однозначно[27]. Те, кто набирали высокий балл в одном эмпатическом тесте, не проходили другой. Одни тесты прогнозировали доброту, а другие – нет.
Тем не менее мода на тесты не прошла и достигла апогея в 1990 году с развитием концепции эмоционального интеллекта (ЭИ), над которой в те годы трудились психологи Питер Селоуэй и Джон Мейер[28]. Вскоре концепция ЭИ съежилась до поп-культуры, растеряв ряд важных элементов. Селоуэй и Мейер считали, что ЭИ можно целенаправленно развивать, но оборотистые специалисты вызывались подобрать людей с готовым высоким ЭИ работодателям и желающим найти чутких партнеров для личной жизни (пример совета: если партнер не любит собак, поищите кого-нибудь другого). Была принята мысль, что ЭИ – неизменная черта.
Диане Трой необычная эмпатия чаще мешала. Сколько раз при очередной встрече на «Энтерпрайзе» она теряла душевное равновесие под грузом чужих переживаний. Просто выключить свою способность она не могла. В отличие от нее переживания Дейты ограничиваются сарказмом и сожалением о несложившихся романтических отношениях[29]. В блаженном неведении он допускает одну бестактность за другой. Его неумение себя вести – врожденное, как и глубокая чувствительность Трой.
Мы добрались до второй части гипотезы Родденберри: эмпатия не только неизменная черта, но и ее переживание в каждую секунду – это рефлекс, моментальный и непроизвольный. Это представление уходит корнями в древний взгляд на природу эмоций.
В «Федре» Платон уподобляет душу человека колеснице. Возничий – символизирующий логику – с трудом справляется с конями. Один из коней олицетворяет эмоции и описан нелестно: «горбатый, дурно сложен… глаза светлые, полнокровный… еле повинуется бичу и стрекалам»[30]. Платон видел психическую жизнь в виде борьбы разума и страстей, которую мы чаще всего проигрываем.
С этим не все согласны. Философ-стоик Эпиктет считал эмоции продуктом мышления. «Человека расстраивают не события, – писал он, – а его взгляд на них». Вдохновляющее мнение: чтобы изменить чувства, достаточно начать думать иначе. За пределами Запада существовали духовные практики, в том числе буддизм, именно на это и направленные.
Но западные мыслители склонялись к позиции Платона. Они определяли чувства как древние животные импульсы, которые проявляются невольно и провоцируют пьяные потасовки, неудачные вложения и обжирательство мороженым на ночь. Первые философы, заинтересовавшиеся эмпатией, такие как Адам Смит, Теодор Липпс и Эдит Штайн, тоже считали ее машинальной: люди не могут не примерить на себя чужие чувства (или, в случае Дейты, не могут примерить). Эта теория выросла в современное представление о «заразительности» эмоций, их способности передаваться подобно вирусам[31].
Примерно в то же время, когда Селоуэй и Мейер описали ЭИ, исследователи из Пармы в Италии совершенно случайно обнаружили биологические корни эмпатии. Раскладывая на столе еду перед макаками, они изучали, как мозг контролирует движение. В момент, когда животное хватало лакомство, исследователи фиксировали активность нейронов посредством вживленных в череп макаки электродов. Однажды записывающее оборудование забыли выключить на то время, пока экспериментатор раскладывал на столе еду. Когда макака наблюдала за ним, в ее мозге возник всплеск активности, хотя она сидела неподвижно. Непонятное явление повторялось раз за разом у этой обезьяны и у других тоже. Исследователи прозвали активные клетки «зеркальными» нейронами, или, что было бы точнее, «обезьянничающими»[32].
В сотнях исследований – некоторые проводились в моей лаборатории – наличие «зеркальных» нейронов подтвердилось и у людей, и не только для движений, но и для эмоций[33]. Во время наблюдения за тем, как человек испытывает боль, отвращение или удовольствие, у испытуемых активировались те же области, которые были бы активны, если бы они непосредственно переживали то же самое. Вывод прост и одновременно поэтичен. Мы и правда чувствуем боль, радости и страхи друг друга. Более того, физическое проявление эмпатии, судя по всему, вселяло доброту[34]. Те, кто реагировал «зеркальной» активностью на чужую боль, вызывались принять на себя удар током вместо жертвы; те, кто реагировал «зеркальной» активностью на чужую радость, чаще делились деньгами.
Исследования не всегда давали ожидаемый результат. В некоторых случаях активность «зеркальных» нейронов не предвещала добрых поступков и даже ничего не говорила о наличии эмпатии[35]. Работа системы «зеркальных» нейронов до конца не изучена (любознательные читатели могут подробнее узнать об этом в примечаниях)[36]. Тем не менее некоторые исследователи убеждены, что нашли священный Грааль человеческой добродетели. Один нейрофизиолог отразил восторженные настроения того времени, окрестив «зеркальные» клетки «нейронами Ганди»[37]. Для не имеющих отношения к нейробиологии снимки фМРТ послужили бесспорным доказательством наличия эмпатии. Завораживающие разноцветные снимки мозга казались истиной[38]. Люди поверят чему угодно о собственном разуме, если хотя бы мельком упомянуть нейробиологию.
«Зеркальная» теория стала основным подтверждением существования эмпатии и идеально укладывалась в гипотезу Родденберри. Снимки мозга убеждают, что разум человека «запрограммирован»[39] работать строго определенным образом. Вдохновленная компьютерными науками метафора заставляет предположить, что разум поддается изменениям не больше внутренних органов.
От Платона до Фрэнсиса Гальтона и современной психологии и от нейробиологии до шедевра поп-культуры «Звездный путь» – везде напрашивается один и тот же вывод: эмпатия неподвластна контролю. Если это врожденная черта, то нельзя стать эмпатичнее, чем мы есть. А если это рефлекс, степень сочувствия ближнему от нас не зависит.
Это замечательно для естественных проявлений эмпатии: в кругу семьи, друзей и соплеменников. Но для нашего времени вывод неутешительный. Он означает, что когда ресурс эмпатии закончится, мы будем просто стоять и смотреть, как черствеем и разобщаемся.
К счастью, гипотеза Родденберри – вместе с олицетворяемыми ею многовековыми философскими системами – ошибочна. На самом деле эмпатию можно развивать и в результате стать добрее.
Эта идея кажется неожиданной, но за ней стоит не один десяток лет исследований. Труды многих лабораторий, в том числе моей, дают основания предполагать, что эмпатия – это не столько неизменная черта, сколько навык, который можно развивать и адаптировать в соответствии с современностью.
Возьмем, к примеру, диету и физические упражнения. Человек эволюционировал в условиях постоянной нагрузки и ограниченного пропитания. В ответ на это у нас развилось пристрастие к жирам, белкам и отдыху. Сейчас можно набивать живот фастфудом, не прилагая усилий. Если дать волю инстинктам, есть риск раньше времени отправиться на тот свет. Многие уже задумались об этом и борются за здоровье, стараются правильно питаться и ходят в спортзал, потому что знают, что это полезно.