Бук ожил, засветившись дисплеем. Флэшка вошла в разъём, Точинов щёлкнул мышкой, заставляя открыться сразу, а не ждать автозапуска. Когда мелькнуло красное окошечко, и мелодичный женский голос неожиданно запросил пароль для входа, сомневался он не долго. Общее, по-настоящему общее, у них с Сергеем было одно.
Длинные пальцы с жёлтыми следами от никотина быстро пробежали по клавишам, набрав единственное дорогое имя, которое так и осталось навсегда дорогим: Марина. Электронная собеседница немедленно подтвердила, что Точинов не ошибся, и на экран немедленно начала выводиться информация. Графики, таблицы расчётов, аналитические данные, схемы и символы химических соединений. Всё это было свёрнуто в очень сложную систему, давно разработанную умными головами специально для того, чтобы непосвящённый, случайно увидевший ЭТО, так ничего и не понял. Путь, по которому следовало пройти для получения логических переходов, был один, и его вводили в подкорку с помощью гипнограммы. Иначе было нельзя.
Через час после того, как перед ним развернулась объёмная схема того, что содержалось на флэшке, Точинов откинулся на спинку стула, достал сигарету и закурил, жадно и нетерпеливо затягиваясь. Три затяжки, и в пепельнице оказался лишь фильтр. Прикурив вторую, он понял, что пальцы дрожат, крупной, неконтролируемой дрожью. И было с чего.
Он ненавидел объект «Ковчег» за то, что тот смог сделать с тем небольшим городком. Ненавидел Гробового, всё-таки сунувшегося тогда в то место, которое нужно было просто замуровать, а напротив поставить постоянный пост с автоматическими авиационными пушками на дистанционном управлении. И, может быть, тогда бы ничего не произошло, и не было бы всего того, что не давало спать ему по ночам. И ещё Точинов сильнее всего ненавидел самого себя.
За то, что тогда не смог помешать случившемуся. За беременную девушку, которую поместили в лабораторию, и вырастили в ней то, что ему хотелось уничтожить сразу же после рождения. За кадры, которые доставляли военные, и за которые платили своими жизнями. За больше чем пятьдесят тысяч живых и невиновных людей, которых в одну ночь накрыла Волна, изменив и их самих и то, что было для всех них домом. Простить этого себе Точинов не мог, хотя понимал, что всё, что можно было сделать тогда, сделал. Но разве можно заткнуть собственную совесть? То-то, что нет, её нельзя заткнуть и нельзя утопить в алкоголе, как он пытался сделать сразу же после того, как его, орущего матом, выгрузили с борта МЧС, привёзшего в Москву тех, кто тогда был на вечеринке в честь чьего-то там дня рождения. И, только благодаря этому, оказавшимся за десяток километров от Радостного. Города, в котором в тот момент бушевала безумная, прореженная молниями, мощь и зелень Волны. А после неё, что стало с ним и его жителями после неё?!!
А сейчас… Господи ты Боже, что же может произойти сейчас?!! Когда до него полностью дошёл весь ужас, содержащийся на флэшке, по позвоночнику явно и отчётливо пробежала ледяная дрожь. Он долго сидел, невидяще смотря в уже погасший монитор бука, курил и думал о том, что узнал. Решение, которое само возникло в голове, нисколько не удивило Точинова. Потому что оно могло быть абсолютно верным в той ситуации, что сложилась. Профессор встал и грузно потопал в комнату, которая единственная из всех четырёх была обжитой.
Посмотрел на фотографию, стоящую на полке шкафа с книгами. Провёл по ней пальцами, коснувшись подушечками гладкого стекла рамки. Он был старомодным, и не любил всех этих новых объёмных изображений. Тем более что эта была ему особенно дорога. Редкие минуты, когда Точинов был со своим сыном от единственного брака, чаще всего никто не снимал, потому что они всегда были вдвоём. Как тогда в парке оказалась молодая женщина с цифровой «зеркалкой», которая сняла их? Счастливых, довольно смеющихся у стенда с пневматическими винтовками, говорящих о чём-то своём. Кажется, что он хвалил тогда сына, за то, что тот сбил все-все мишени. Но это было и неважно, потому что тот случай был единственным и оказался таким нужным. Они с ней обменялись электронными адресами, и Точинов чуть было не забыл про снимок, когда вдруг, неожиданно пришло письмо с вот этой вот фотографией. Лёшка, Лёшка…
В горле встал комок, но он сдержался. Открыл полку и достал старенький мобильный телефон, который держал постоянно заряженным и с полным счётом. Номеров в нём было мало, и никто не знал про то, что Точинов вообще их знает.
Вызываемый абонент ответил практически сразу. Молодой голос задал всего несколько вопросов, после чего отключился. Чуть позже звякнувший сигнал показал, что на номер поступила «смска». Точинов быстро открыл её, стараясь запомнить номер и имя, вернее кличку. Следом неожиданно свалилась ещё одна, и то, что было в ней, заставило профессора двигаться так быстро, что он успел даже немного удивиться.
Запас денег в мелких и крупных купюрах всегда находился в небольшом сейфе в письменном столе, покрытом густой пылью. Там же, у самой стенки, смазанный, ухоженный и матово отблёскивающий, в небольшой кобуре с зажимом, спал короткий «бесшумник». Один из тех плюсов, что входил в пакет при работе в Институте, и очень жаль, что им наверняка придётся воспользоваться.
Дверной замок мягко щёлкнул за его спиной. Точинов чуть задержался, смотря перед собой и не замечая ничего. Тряхнул головой и быстро побежал по ступенькам вниз, хлопнув подъездной дверью и выходя на улицу. Небо уже стало утренним, прореживаемое светлыми облаками, подсвечиваемыми красноватым солнцем.
Три вокзала на одной площади. Поток людей, спешащих к поездам, или наоборот. Крики, шум машин, запахи фастфуда. Обычный день большого города, в котором уже, наверное, бывшему сотруднику закрытого НИИ, официального места могло и не оказаться. Точинов никогда не считал себя глупым, и жизнь знал хорошо. Конечно, брать билет было бы глупостью, такой же, как и надеяться на безграничную честность сотрудников РЖД. Необходимый ему поезд отправлялся через час с Казанского. Этот час стал для него самым напряжённым, и только желание сделать то, ради чего Сергей пошёл на тот поступок в Кремле, заставила не выдать себя властям самому.
Человеческая природа всегда возьмёт верх над любыми инструкциями. Эта мысль была последней, мелькнувшей в его голове, когда после Рязани он не выдержал, и заснул в купе проводника, укутавшись в одеяло и положив под подушку «бесшумник».
Глава 2: Кротовка – трасса
Ох, ёёшеньки… как спать то хочется!
А думаете очень приятно просыпаться и так-то вот думать? Вот-вот, и я думаю, что не очень хорошо. Как быть в таких ситуациях? Да всё очень просто, нужно порадоваться причине, из-за которой организм натужно орёт о том, что он, дескать, хочет ещё подрыхнуть. Ну да, эгоистичные позывы так и просят не вылезать из-под одеяла, и чего ж, слушаться, что ли их? Тем более что причина, по которой хочется спать… хм, да это, как мне кажется, самая лучшая из всех причинных причин.
Вот она, лежит рядом, раскинув по мягкой ткани свои безумно красивые волосы, которые так и хочется пропустить через пальцы, чтобы ощутить всю их мягкую густоту. И ведь, зараза, уже тоже не спит, лежит и смотрит своими хитрыми и ласковыми глазами. Вот как у неё это получается, скажите мне?!! Я еле-еле встаю, а она уже довольно улыбается своей сказочной улыбкой так, что все плохие мысли улетают в сторону. Дела-а-а, брат Пикассо, видать – стареешь, не иначе.
Всё, милая моя, встаю, иначе знаю я тебя… чуть отодвинешь в сторону одеяло, так, чтобы на свет божий показался бархатный шоколад бедра, и всё… И вот не надо, слышишь, вот не надо ещё и потягиваться по-кошачьи, ну, пожалуйста…
– Новая жизнь, новая жизнь!!! – Хриплый и давно родной голос певца, ушедшего за облака задолго до миллениума, и чьи песни, наверное, никогда не потеряют своей актуальности и сейчас, в жизни ставшей совершенно другой, хотя… так ли это на самом деле?
Вверх-вниз, вверх-вниз, маятником, на сжатых кулаках. Телу нельзя давать расслабляться, иначе сами не заметите, как оно возьмёт над вами верх, и медленно, но верно, станете дряблыми и рыхлыми. Оно надо? Праааильно, тврищ старший лейтенант, оно нам ваааще не нужно. А потому – отжимания, пресс и прочие радости жизни. Как известно: только кач приблизит нас к увольнению в запас. А нам до запаса ещё служить и служить, и звёзд на погоны хочется хотя бы столько же, сколько и у моей красоты, которая сейчас на кухне чем-то слегка грохочет и еле слышно, под нос, ругается. И ещё говорит мне, что я сумасшедший и с вещами разговариваю.
Ну да, разговариваю, правда, так, чтобы никто не слышал и не видел. А можно не верить в то, что у моего АК-103УМ нет души? Если он неоднократно спасал там, где только чудо могло помочь? Не клинил даже после ползания на брюхе в Топи или Дельте? То-то и оно, что всё возможно. Верят же, вернее, верили, краснокожие великие воины навроде Чингачгука в то, что у всего есть своё маниту? Ну вот, я, может, тоже верю в то, что у некоторых вещей оно есть. У оружия-то точно. И по барабану мне на то, что там кто-то про это скажет. Завтракать? Иду уже, иду…
Сегодня среда, а, значит, задачи командиром будут нарезаны серьёзные. Если в понедельник в основном всё планируется исходя из опыта и наработок разведки, то в среду всё встаёт на свои места. Графики перехода групп рейдеров-бандосов, передвижения лояльных парней, лишь чуть нарушающих лицензии, активность Изменённых банд – всё это в среду становится ясным и понятным. Ну, в основном, ведь исключения тоже бывают.
Сколько уже работаю в команде быстрого реагирования? Почти год, почти целый год. Всё-таки не смог поступить по-другому, никак не смог. Зарекался не ходить в Район, да, видно, не смогу без этого больше. А вот с рейдерством всё же смог распрощаться, ведь то, что мне предложили, оказалось выгоднее. Многие меня осудили, это точно, и зря. Да и выгода была не в том, что можно измерить материально, и уж тем более не в денежном эквиваленте.
Мы оперативники и спасатели, закрываем те бреши, что постоянно возникают в Периметре, а не каратели из внешней безопасности, которые занимаются «зачисткой» неблагонадёжных элементов из рейдерской среды. Никто из нас никогда не станет стрелять в бродягу лишь потому, что тот зашёл за какой-то там километр. Наше дело свинец, как говорили персонажи одной старой книжки, и понимали это совершенно также как понимаю и я. Уничтожить группу Изменённых, решивших прорваться в сторону населённых пунктов, и поживиться там чем-нибудь. Или, в случае явной неразумности – просто пожрать от пуза. Принять в несколько стволов «пуритан», так сильно любящих делать свои вылазки в сторону лагерей научников. Выдернуть тех самых учёных из какой-нибудь задницы, вроде Колымы, куда они полезли из-за собственной неуёмной любознательности. Вот это мы запросто. А вот специально отлавливать рейдеров… это не к нам, это вам вон в ту сторону, где на щите кто-то шибко умный архангела изобразил. Тоже мне, спасители человечества, мать их за ногу.
Интересная штука получается, на самом-то деле. Когда год назад мы с сестрой еле-еле выкарабкались из Радостного, оставив под ним своего друга, братьев по оружию и совсем юную девушку из ФСБ, что тогда было главным? Спасти Скопу, и больше ничего. То, что нас подобрали спецназовцы и по какому-то желанию своего командира доставили к тому, о котором ходило столько легенд, было чудом. Танат вытянул её с того света, смог залатать и надолго оставил у себя, погрузив в глубокий сон. Мне тогда ничего не оставалось, как тоже приходить в себя, изредка прогуливаться по окрестностям и общаться с этим странным типом, про которого раньше только слышал.
Разговоры были странными и неожиданными. Мужчина с тёмными провалами глаз, три раза в день осматривавший Скопу, мог, казалось, говорить бесконечно. О том, что творится в городе, о новых фильмах и том, что творится в Северной Америке. О российском футболе и о Изменённых, о рейдерах и о политике, о Большой земле и о Окраине. Ему всё было интересно, и на всё находилась своя, иногда кажущаяся мне абсолютно неожиданной точка зрения. Чего, например, стоила мысль о том, что големы являются не просто ходячими полоумными танками, а входят, как составляющая, в сложный механизм защиты Района от нарушителей границ? И если разобраться, подумав логически, то в чём-то он был прав. Как бы я не любил лязгающих металлом здоровяков, но нельзя было не признать, что иногда их действия явно носили чёткий и направленный характер.
После того, как ему стало ясно, что Скопа выживет, Танат стал иногда пропадать. Один раз ушёл даже на полные сутки, вернувшись с рюкзаком, в котором были необходимые и закончившиеся медикаменты. Нельзя сказать, что в его отсутствие мне было не по себе, но когда он появился, то беспокойство за сестру стало намного меньше. Странное создание, оказавшееся намного более человечным, чем большинство нормальных с виду людей. Ничего из того, что было обычным для меня, не было чуждым и для него. Прекрасно помню один из последних вечеров, перед тем, как мы со Скопой ушли. Это потом до меня дошло, что в течение практически двух с половиной недель здесь никто не появлялся. И только тогда по спине пробежал холодок лёгкого страха из-за того, что всё-таки Танат не был рядовым обитателем Района, а вёл себя с нами так, как будто знал всю свою жизнь.
Мы сидели на небольшой веранде его дома. Танат не был неприхотливым хозяином в быту, несмотря на то, что в Районе понятие «комфорт» – весьма относительно. Не знаю, откуда он смог их притащить, но мы втроём сидели в разных креслах-качалках. Он любил хорошее спиртное, и сейчас вот мы пили «Баллантайн», настоящий шотландский скольки-то там летний самогон из графства Думбартон вприкуску с копчёной натуральной кониной. Адская смесь, надо сказать, но тогда она оказалась самым тем, что было нужно. Да и были мы не на светском рауте, а в бывшем Радостном. Вечер уже вступил в свои законные права, темнело, на небе наконец-то рассеялись низкие тучи и стали видны такие редкие здесь звёзды.
Район… странное место, появившееся вместо моего города. И я люблю его, несмотря на то, что это уже совсем не то место, которое помню с детства. А возможность поговорить с тем, кто живёт здесь, постоянно мелькая в разговорах рейдерской братии как одна из центральных фольклорных фигур… это круто до невероятности.
– Да что ты, Скопа, прям-таки видела бэньши? – Танат заливисто хохотнул. – Не верю, если честно.
– Чего эт ты мне не веришь?!! – Как обычно начала кипятиться Скопа, затягиваясь сигаретой. Думал, что, может, бросит после двух недель лёжки без сознания, да куда там… – С какого перепуга мне тебе врать?
– Ну, я ж не сказал, что ты врёшь… скорее веришь в то, что видела. Эту девушку увидеть и остаться в живых? Уволь, уважаемая пациентка, но так не бывает. Кэт показывается только тому, кто уже не жилец на этом свете.
– А почему Кэт? – Меня это очень заинтересовало. После сфинкса, которого, или которую, мы смогли уничтожить в подземелье, в бэньши невозможно было не верить. – Ты и с ней знаком?
– Можно сказать, что присутствовал при её втором рождении. – Танат откинулся на спинку своей качалки. – Почему, почему… потому что Катя её звали. Тогда, в прошлой жизни, совсем ещё недавно. Мда…
– Ты с самого начала ведь здесь? – Скопа хитро посмотрела на нашего хозяина. – С самой Волны?