Шериф Хендрикс Ректор разослал объявления о розыске, назначив вознаграждение в сорок долларов за помощь в обнаружении, после чего последовал шквал телефонных звонков. В конце концов власти Ноксвилла опознали Бринкли, опираясь, по-видимому, на его связь с настоящим доктором Берке, что и привело к усиленным поисками в Теннеси.
Восьмого декабря 1913 года шериф Ректор защелкнул наручники на новобрачном, принявшемся валить всю вину на Кроуфорда, и отвез его на поезде обратно в Гринвилл. Они ехали всю ночь, сцепленные друг с другом наручниками. В темноте храпели попутчики; иные из них поедали взятые в дорогу припасы либо покупали на остановках, высунувшись из окон, жареных цыплят и пряники. Арестованному еды никто не предлагал.
Гринвиллская тюрьма чаще называемая «Маленькой Сибирью», представляла собой каменное сооружение на заросшем сорняком и заваленном бутылками пустыре. Одно из грязных оконцев, выходивших на улицу, было выломано и заткнуто подушкой, чтобы не дуло. Камеры находились на втором этаже, здесь ветер гулял вовсю, так как стекол в окне не было – одни решетки.
Беглеца обвинили в подделке чеков и занятиях медицинской практикой без лицензии.
Если проводить Рождество, корчась на железной койке вдали от молодой жены, было мучительно горько для Бринкли, то, по крайней мере, страдал он не один. Благодаря предоставленной им информации, Кроуфорда выследили и обнаружили в Канзас-Сити, где тот работал булочником. Через десять дней после водворения в тюрьму Бринкли туда же был доставлен и Кроуфорд, которого поместили в камеру напротив в том же корпусе. Каждому был предложен залог в три тысячи долларов.
Всего четыре месяца, как женился на девушке своей мечты, и вдруг уличен в двоеженстве! Однако не исключено, что Бринкли обладал не меньшей везучестью, чем Скарлетт О’Хара. С этого момента и впредь он чудесным образом избегал тюрьмы.
Глава 4
В 1912 году Моррис Фишбейн окончил Медицинский колледж Раша. В колледже он преуспел, пользуясь благосклонностью такого уважаемого лица, как старший преподаватель доктор Макс Торек, венгр по происхождению, являвшийся главой хирургического отделения крупнейшей больницы Чикаго. Теперь же, после выпуска, молодой человек был готов к тому, чтобы… готов к чему? Он не мог решить. Колеблясь между патологией и педиатрией, он проработал несколько месяцев в штате Института инфекционных болезней Маккормика, так и не выбрав специализации. Но выяснилось, что этого и не требовалось: ему было суждено вскоре навсегда оставить карьеру врача. В августе 1913 года (в месяц, когда состоялась свадьба Бринкли) Фишбейну предложили временную работу помощника редактора журнала Американской медицинской ассоциации, органа АМА – предложили в основном потому, что он хорошо владел стенографией. Эта должность, которую он воспринимал в качестве временной заминки на пути, стала первым шагом в его долгой и неправдоподобно успешной карьере великого гонителя современных ему шарлатанов, а позднее – главного преследователя Бринкли.
В скромное помещение журнала Фишбейн привнес свой живой ум и свою фотографическую память, которые и стал применять в решении самых животрепещущих проблем дня. Говорил он быстро и много. («Это потому, что у меня есть много что сказать».) В ответ на довод, что та или иная тема может показаться читателям скучной, «он лишь удивленно таращил глаза», как вспоминал один из его коллег. Уже лысоватый, с наметившимся брюшком, он при первом же знакомстве вызывал чувство, что перед тобой вундеркинд. «Когда мы впервые встретились, он еще не был главой АМА, но было ясно, что вскоре он непременно им станет».
На самого же Фишбейна впечатление произвел мистер Артур Крамп – человек, которому перед самым началом кампании в «Кольерс» АМА поручила возглавить собственное бюро расследований. Елейно вкрадчивый, педантичный и сдержанный, любивший в свободное время послушать пение птиц, Крамп мог даже показаться человеком, не умеющим отстаивать собственное мнение. Но в Милуоки, где преподавал, он пережил трагедию, потеряв дочь в результате неумелых действия врача-шарлатана, и с тех пор посвятил себя задаче разоблачения преступного сообщества. С 1906 года из-под его пера потоком лились громовые статьи. Но чувство возмущения происходившим в медицине абсурдом у него не иссякало. Прежде чем наброситься на очередную жертву, он любил прочитать главу из «Алисы в Стране чудес». Говорил, что это его настраивает на нужный лад.
Однажды Крамп продемонстрировал помощнику редактора собранную им коллекцию патентованных лекарств. Это стало похоже на экскурсию в пещеру, полную черепов, или винный погреб Джефферсона. Даже Фишбейн потерял дар речи. На письменном столе Крампа стояла бутыль с его последней добычей – «вином Кардена», стопроцентно надежным «успокоительным средством от маточных недугов», борющимся, как утверждалось, с «опущением матки». Двое мужчин занялись совместной работой над статьей для журнала медицинской ассоциации, в которой разоблачали этот обман. Так завязалось сотрудничество, длившееся более двадцати лет. Начав как наставник Фишбейна, Крамп постепенно стал играть при Фишбейне роль, подобную той, что играл Билли Стрэйхорн[4] при Эллингтоне – закулисного альтер эго, кормильца и антрепренера маэстро.
Электролечению между тем пошло на пользу даже количество фальшивых чеков. Юристы объединили все жалобы, предложив гринвиллским торговцам выдвинуть единый иск на общую сумму в несколько тысяч долларов. Те согласились. Бóльшую часть суммы, чтобы удовлетворить истца, заплатил Кроуфорд. Партнер его заплатил минимум или вообще ничего. Две сотни долларов телеграфным переводом прислал отец Минни. Либо его дочери удалось своими мольбами тронуть отцовское сердце, либо он обладал даром предвидения, потому что впоследствии, когда Бринкли добился громадного успеха, он щедро заплатил и старику, и Минни, и ее сестре. Получили ли от него что-либо обманутые им гринвиллские пациенты, неизвестно – их списка не осталось, возможно, потому что те постеснялись объявиться.
Сделка состоялась, и дело было закрыто 31 декабря. Торопясь поскорее убраться из города, как сообщала «Дейли ньюс», Бринкли и Кроуфорд даже забыли об оставленных в тюрьме вещах. Партнерство потерпело фиаско.
В Мемфисе ждала верная, как Джульетта, и твердая, как коготь, Минни. В течение последующих трех лет все еще не совсем законная пара разъезжала по Канзасу и Арканзасу, что позволяло Бринкли как-то наскребать на жизнь в качестве бродячего медика. Мало-помалу, подобно Страшиле из «Волшебника из страны Оз», Бринкли стал обладателем всего необходимого, кроме диплома, который он решил купить.
Седьмого мая 1915 года Медицинский университет травничества в Канзасе вручил ему соответствующий документ за подписью ректора университета доктора Дейта Р. Александера. Стать дипломированным выпускником МУТ’а (охарактеризованного позднее в судебных протоколах как «учебное заведение весьма сомнительного статуса, не имевшее ясных научных принципов и давно почившее») стоило Бринкли сотню долларов, но давало ему лицензию на право лечить в восьми штатах.
Сперва он попытался обосноваться в Джадсонии, Арканзас, в качестве врача общей практики. Для того чтобы наладить дело, он воспользовался маленьким трюком – время от времени арендовал на конюшенном дворе лошадь и бодрым галопом устремлялся из города – якобы по срочному вызову, но хитрость не сработала, и паре нашей вновь пришлось пуститься в путь. Наконец-то состоялся развод, и они с Минни официально стали мужем и женой, узаконив любовные узы, прочность которых впоследствии подтвердили годы их брака.
Некоторую часть 1916 года Бринкли прослужил в Канзас-Сити в качестве «медика и клерка» мясоразделочного предприятия. В долгие часы безделья он наблюдал за тем, как козлы совокупляются в загонах за несколько минут до своего смертного часа – тема, достойная размышлений философа. Его поразило, как заметил он впоследствии, «необыкновенное сладострастие» этих животных. От мясного инспектора он узнал, что козы менее другой скотины подвержены болезням.
Глядя на это, Бринкли мучился неясными порывами. Ему уже тридцать один год, ну когда же наконец он сможет выбраться из непроглядной тьмы? Как мечтал бы он сравняться величием, например, с доктором Абрамсом – Альбертом Абрамсом из Сан-Франциско, колоссом знахарского искусства, служившим примером для подражания всем шарлатанам той эпохи. Обзаведясь вандейковской бородкой и золотым пенсне на черном шнурке, Абрамс прославился, выпустив в 1910 году труд под названием «Спондилотерапия»[5], в котором утверждал, что болезни можно диагностировать и лечить «последовательными и мелкими ударами молотка по позвоночнику». Вскоре к этой теории им была добавлена новая – реостатического активатора, представлявшего собой коробку с проводами, внутрь которой надлежало капнуть кровью пациента. Другие провода подключались к голове здорового человека, повернутого лицом к Западу. Постукивая по брюшному отделу позвоночника здорового человека, доктор Абрамс мог не только диагностировать недуг пациента, но и определить его вероисповедание. Позднее эта машина была заменена осциллоколебателем усиленной мощности, изготовленным доктором собственноручно и даваемым им в аренду другим шарлатанам.
Вот это была область, в которой желал трудиться Бринкли. Отвоевать себе, как он думал, местечко среди груды всего этого хлама – виброметров, спектрохромных гипофизарных стимуляторов и ножных увеличителей объема грудной клетки.
Глава 5
Лейтенант Джон Р. Бринкли лежал на животе в больничной палате госпиталя в Порт-Блиссе, неподалеку от Эль-Пасо, Техас, вопя от тоски.
Летом 1917 года, несмотря на то что никаких варварских орд у порога замечено и не было, Бринкли, к его великому огорчению, призвали в армию и прислали в качестве доктора Шестьдесят четвертого пехотного полка. Как позднее вспоминал Бринкли, служба была крайне тяжелой: «Я выполнял работу, обычно распределяемую человек на десять. Я ведал здоровьем двух тысяч двухсот восьми новобранцев, не имея ни медицинского оборудования, ни соответствующей одежды, ни вообще ничего. Я был единственным офицером медицинской службы и работал день и ночь, пытаясь проводить вакцинацию вверенного мне полка. Солдат косили такие инфекционные болезни, как корь и менингит, а кроме того, мне приходилось оперировать нуждавшихся в оперативном вмешательстве и лечить людей в казармах, навещать госпитализированных, писать отчеты, а вдобавок ко всему этому примерно через каждые три-четыре дня вечером получать приказ к утру быть готовым к передислокации. Учитывая количество обязанностей, выпавших на долю одного-единственного медика, не приходится удивляться тому, что к августу я окончательно обессилел и попал в госпиталь». После выздоровления, как указывал Бринкли, он получил «врачебное удостоверение об инвалидности» и перешел на государственную службу уже как штатский.
В действительности же, согласно документам, из двух месяцев и тринадцати дней, что Бринкли провел в армии, он больше половины всего срока службы провалялся в госпитале «с жалобой на множественные свищи в прямой кишке». В августе он был уволен из армии.
Поиздержавшись до последних долларов, он наткнулся на объявление в газете, гласившее, что городу Милфорду, штат Канзас, и его населению, числом две тысячи человек, требуется доктор. Погрузив пожитки в свой старенький драндулет, он и Минни 7 октября 1917 года прибыли на новое место. На окраине Милфорда Бринкли сделал остановку, драндулет задрожал, и мотор замер. Милфорд им солгал: населяли его не две тысячи, а хорошо если две сотни человек.
Расположенный в девяносто пяти милях севернее Уичито и в десяти милях от центральной географической точки страны, Милфорд мог бы по праву считаться максимально приближенным к самому средоточию американской жизни и представлять интересный предмет наблюдения.
В 1859 году путешественник Хорес Крили писал о стаде бизонов, «поспешно откочевавших с этого места, как только мне пришлось им это предложить». С тех пор город разросся и вытянулся до двух кварталов. Одиноким притязанием на величие стало большое здание, построенное во время Всемирной ярмарки 1904 года. Теперь это здание стояло пустым и заброшенным. Железнодорожный вокзал в хлопковом поле. Едва взглянув на город, Минни разразилась слезами.
Но иного выхода, чем, засучив рукава, приняться за дело, у них не было. Бринкли сняли две комнаты, превратив первую в приемную и поместив железную кровать в заднюю комнату. К этому они добавили и маленькую аптеку. В последующие недели они начали завоевывать себе репутацию. Бринкли неустанно разъезжал по вызовам, не обращая внимания даже на снегопад, Минни же подрабатывала в качестве акушерки. Но и при таком усердии они едва сводили концы с концами.
А затем, в один прекрасный день, на их пороге возник сорокашестилетний фермер Ститтсворт, небритый, с грубым лицом и в мятой шляпе. Его появление напоминало Благовещение не более, нежели сам он напоминал архангела Гавриила. По крайней мере поначалу.
– Неладно со мной что-то, – сказал Ститтсворт, сев, – хоть по виду моему и не скажешь, верно? Глянешь, вроде парень я крепкий, разве не так?
Бринкли кивнул и привычно погладил свою козлиную бородку.
– А на самом-то деле не в порядке я, – осторожно начал посетитель. – Нет во мне бодрости. Весь я как шина спущенная.
Наконец-то он смог это выговорить.
Доктор Бринкли (возможно, желая оставаться на месте подольше) ответил, что в разные годы он испробовал множество «сывороток, лекарств и средств электротерапии», но ничто из перечисленного на данное состояние воздействия не оказывало. Излечить такое невозможно.
Последовала пауза, во время которой оба смотрели в окно.
– Мне бы яйца как у козла, – мечтательно произнес фермер, вспомнив свою скотину.
О том, что произошло затем, ведутся споры. Согласно книге «Жизнь мужчины» Клемента Вуда, фантазийному жизнеописанию, заказанному в тридцатые годы Бринкли Вуду в качестве рекламы его личности, «доктор прикрыл веки и задумался… А потом медленно покачал головой. Внушенные отцом и навсегда усвоенные этические правила запрещали ему производить что-либо, в особенности из области медицинских манипуляций, если это не было всецело честным и открытым».
Фермер умолял и грозил. Бринкли отказывался. А если что-нибудь пойдет не так? Однако пациент не желал мириться с отказом, и в конце концов доктор согласился попробовать.
Такова версия события. Впоследствии семья Ститтсворта ее оспаривала, утверждая, что это Бринкли предложил фермеру несколько сотен долларов за то, чтобы тот согласился быть подвергнутым эксперименту. Так или иначе, произошло то, что, с точки зрения Бринкли, должно было стать его билетом к взлету – в случае удачи. Он всегда подозревал, что для лелеющего амбициозные планы процент людей, страдающих, например, раковыми заболеваниями, ничтожно мал. Зато стимул к действию тут прочен и неизменен, как солнечный свет. Так не разумно ли расположить свою вывеску именно здесь, на столь же прочном столбе?