– Безобразие…
Медленно, но верно свидетели хэппенинга разделялись на две неравные части. Меньшая из них ручейками текла на подмогу пьяной троице и под жужжание «чистой публики» пособляла в поглощении шмурдяков и поисках амурных безмолвий.
Когда на сцене начались взаимные оголения и уже вот-вот была готова грянуть оргия, один из поэтов подошёл к рампе и помочился на первый ряд. Услыхав протестующие визги тех, чья репутация увлажнилась, руководство театра прозрело и вырубило свет…
Мокьюменталь
– Ну, как впечатление? – поинтересовался я у Кота на обратном пути.
– Да как обычно, – ответил он. – Итог таких заигрываний давно известен: те поумнеют, эти поглупеют, остальные – краями.
– А поэты?
– Марионетки. С них спрос невелик.
– Как это? – удивился я, всё ещё находясь под впечатлением от увиденного. Мне казалось, что только что мы стали свидетелями акции, с которой наконец-то начнётся некий новый этап, отсчёт…
– Ты разве не заметил, насколько механичны были все их действия? Движения замедлены, речь без эмоций, как у роботов. Пустые отсутствующие взгляды. Бледность, пониженный уровень энергии. Неужели не видел?
– Так может они чего-нибудь того… приняли перед перфомансом?
– Поверь, я знаю разницу между человеком, принявшим «того», и тем, кто думает, что пляшет в Circus agonius по своей воле, а не под дудку хитреца Агона…
В его дионисийском взгляде мелькнули озорные искры.
– Не просто знаю, а покажу, чтобы и ты знал! – оживился Кот. – И более того, покажу не сомнамбулу, вроде твоих поэтов… Вообще, забавно, что они себя таковыми считают. Впрочем, это заблуждение у них скоро отвалится, как ящерицын хвост. А тебе, юнга, предстоит увидеть плясуна, который, невзирая на ужас своего положения, даже в аду сумел облюбовать тёпленькое местечко и заручиться поддержкой господ, не отбрасывающих тени. Естественно, речь об одном из питомцев послевоенного Голливуда…
Сбитый с толку его последней ремаркой, я спросил:
– Зачем мне на него смотреть?
– Просто увидеть, что бывает и такое.
Забегая вперёд, отмечу, что касательно акции и её организаторов Кот оказался прав. Случившееся в Молодёжном аукнулось эхом в пустых черепах сограждан и вылетело прочь, не вызвав брожения сердец, несварения умов, меряченья сознаний и прочих спецэффектов. А поэты, хотя и оставались ещё некоторое время более-менее молодыми, уже не предпринимали попыток устраивать хэппенинги, да и вообще касаться границ дозволенного. Пополнив милионноротую армию обывателей, они предпочли прилежно обрастать жирком в недрах карьерных лестниц, опутанные кредитами и евроремонтами…
– Раз уж ты здесь, – сказал дядя Олег, заряжая кассету в видеомагнитофон, – покажу тебе одну мою недавнюю находку.
Пользуясь пультом дистанционного управления, он долго перематывал записанный в плохом качестве французский фильм, пока, наконец, не добрался до нужной сцены, в которой на пару секунд возник карикатурного вида месье с магендавидом на груди – зыркающая инфернальным взглядом помесь Гурджиева с Роном Джереми. Кот нажал паузу, зафиксировав загадочного маэстро на стоп-кадре.
– Это комедия «Великолепный» с Бельмондо в главной роли. Снята в 1973-м. Тут любопытна, неожиданно обнаруженная мной, микро-пародия на гениального провокатора, психомага и таролога Алехандро Ходоровски, снимавшего, опять-таки в 73-м, «Священную гору», вскоре ставшую культовой. Гроссмейстер Анатолий Карпов в том же году получил свой первый шахматный «Оскар», а советские зрители, смотревшие фильм в кинотеатрах, даже не догадывались, о ком это ушлый издатель, играющий в картине также роль международного злодея по фамилии Karpoff, кричит в телефонную трубку:
– Вы знаете, кто здесь? Самаэль Витовски, автор книги «Сексуальная революция»! Гений, предтеча!.. Он пробудет в Париже ещё два дня! Пьёт, как лев!
Если присмотреться, то видно, что в руках у «месье Самаэля» детский комикс про ковбоя Лаки Люка, намекающий на мистический вестерн о шерифе Блуберри, нарисованный знаменитым Мёбиусом по сценарию того самого Ходоровски. Известно, что студия «Film d’Art», выкупив права у издательства «Oscar», собиралась экранизировать комикс с молодым Бельмондо в главной роли. Тем паче, что именно с него Мёбиус срисовал образ своего шерифа. Однако, из-за неафишируемых «творческих разногласий» фильм снят не был. А теперь и подавно не будет – Жан Польевич для такой работы уже супер-стар.
– Как видишь, – сказал Зелёный, подводя черту, – совпадений и аналогий немало. И почти все они поддаются рациональному объяснению. Но одно остаётся загадкой: зачем режиссёру лёгкой и немудрёной комедии вдруг понадобилось вставлять в неё совершенно неуместный и по сюжету ничем не оправданный эпизод с месье Самаэлем? Конечно, можно предположить, что он мог понадобиться не режиссёру, а кому-то другому. И если это так, то актуальность вопроса «зачем?» возрастает…
Меняя кассеты, Кот демонстрировал другие находки, сопровождая просмотр рассказами, из которых я узнал много нового. Выяснилась, например, кокаиновая подоплёка одного из первых диснеевских мультфильмов, где имя Белоснежки – жаргонное название «ангельской пыли», а имена и количество гномов – символы этапов наркозависимости. Анимационная лента «Аладдин» оказалась о событиях далёкого будущего, творящихся в мире, пережившем Апокалипсис, поскольку тамошняя «магия» позиционируется, как наследие предыдущей цивилизации, а генно-модифицированный попугай понимает человеческую речь и вспоминает о братьях Маркс и Джеке Николсоне. В фильмах о Джеймсе Бонде имя ключевого действующего лица – это на самом деле переходящий от агента к агенту кодовый титул, равно как «M» и «Q», одним из подтверждений чего является тот факт, что от фильма к фильму меняется исторический антураж, соответствующий времени съёмок, а главный герой не стареет. А уж фильмы Кубрика так и вовсе антология загадок и скрытых посланий.
Невинней всех в этом ряду выглядел триллер 72-го года «Синяя борода», снятый венгерским оператором с фамилией Погань по сценарию итальянца Кончини и под руководством канадца Дмитрика. Но как только Кот вскрыл мистико-эротическое нутро этого фильма, невинность уступила место кошмару похлеще, чем в оригинале Перро.
Наконец, из кладовки была извлечена кассета с фильмом, в котором играл обещанный Котом голливудский питомец. Отмотав на нужный эпизод, Зелёный объявил:
– Рискующих это смотреть, я заранее предупреждаю: все аллегории следует читать между строк задом наперёд, моргая на 25-м кадре, плюя на 26-й и крестясь через левое плечо по часовой стрелке. Готов?
Я кивнул.
– Поехали!..
Из всех записей, которые мы сегодня смотрели, у этой было самое отвратное качество и отсутствовал перевод. Но едва герой запел и затанцевал, моё недовольство словно ветром сдуло. На маленьком участке съёмочной площадки он сыпал огнём, как зажигательная бомба. От пляски артиста во все стороны летели молнии. Юмор фонтанировал искрами, сопровождая его пение и игру на скрипке. Потрясала небрежная лёгкость, с которой он владел телом и голосом, выделывая разнообразные кунштюки. Такой феерии, источником которой был один человек, я ещё не видел.
– Однако!
– Впечатлило?
– Ещё бы!
– Знаешь, что это?
Я отрицательно покачал головой.
– Это, друг мой, знаменитая «Цыганская запойная», она же «Gypsy drinking song». Исполнитель – непревзойдённый трикстер по имени Дэнни Кей. Впервые эта головоломка, полная загадочных намёков и аллюзий, проявилась в Штатах, в снятом, якобы по мотивам «Ревизора», весьма странном киномюзикле 49-го года, отрывок из которого мы сейчас видели. Название у мюзикла ухорезное – «Inspector General». Набор несуразных фактов уже наводит на размышления, не так ли? Личность исполнителя также необычна, она – ключ ко всей шараде, но где же замок, да и стоит ли его открывать перед теми, кто не в теме? – он выразительно посмотрел на меня.
Сохраняя напускное равнодушие, я глядел на него, не мигая. Очевидно, такая реакция устроила Кота Зелёного и он продолжил:
– Золотое дитя Голливуда, предтеча грядущего Ренессанса, иудей с арийской внешностью, с детства блиставший талантами в математике, шахматах, поэзии, игре на музыкальных инструментах, фехтовании, танце, пении (в том числе оперном), и конечно же актёрской игре. Человек, одинаково легко осваивавший иностранные языки и дирижирование симфоническим оркестром – легендарный Дэнни Кей, человек, практически неизвестный на родине его родителей-одесситов – в данном отрывке он блистательно исполняет каскад очень специфичных песен и танцев.
Под личиной комедии от профанных глаз благополучно сокрыта и каббалистическая символика, и енохианское пение – я имею ввиду фрагмент из «Девятнадцатого Ключа», полученного Джоном Ди от ангела Мадима, – и маздеистский «огненный пляс», изящно сплетённый с чардашем, и элементы с саблей из масонского ритуала посвящения Воина, и троекратный отказ от Чаши с отравленным вином, содержащий, помимо прочего, завуалированный намёк на Грааль гностиков…
– Там действительно всё это есть? – недоверчиво спросил я.
– Учись читать язык символов, юнга! Постигай стихию метафор и мир аллегорий, глядя на мир широко закрытыми глазами! Как любил говаривать папа незабвенного Остапа Ибрагимовича, имеющий уши да увидит зорким оком сердца то, что осталось за 25-м кадром, между строк. Ты ведь расслышал, кто из иудушек-гостей, званых на пир, изначально намеревался погасить «вином забвения» всепожирающий огонь вины?..
И верно – я вспомнил, как, вслушиваясь в диалоги, различил выражение «deadly poison» в скороговорке одного из персонажей и, вроде бы даже понял, что этот пойзон он предназначил себе, а не главному герою.
– …А в финале – жертва Бафомету и катарсис, облечённый в комедийную форму, дабы до окончания поры General Silentium о тайном послании, переданном через киноплёнку, знали только господа, не отбрасывающие тени.
– Упомянутый вами «силентиум» – это…
– То, что называют Великим Молчанием. Объявляется некоторыми тайными орденами в период кризиса. Длится до прихода так называемого брата Никодима.
– Это кто?
– Ну, такой… Вроде тебя, – сказал Зелёный с какой-то нервной усмешкой, в которой мне почудилось затаённое раздражение…
Сочтя благоразумным вернуть вектор беседы в прежнее русло, я спросил:
– В чём же заключалось кинопослание, о котором вы упомянули?
– Уверен, что вопрос по адресу? – улыбнулся Колокольников. – Если ты не заметил, тень всё ещё скачет за мной, как нить за иглой.
– Уважаемый дядя Олег, вы сами начали этот разговор. А теперь вдруг решили юлить?
– Ты неправ, юнга. Ну да ладно… Короче говоря, есть такая тема… Для ясности обзовём её туманно, но поэтично: «Запой Диониса». Если кратко, то суть в том, что некая сила для реализации своего замысла пожелала заручиться поддержкой другой силы. И, насколько можно судить по дальнейшим событиям, поддержку получила. А то, что ты видел – маленькая часть грандиозной стратагемы по приманиванию желаемого. Не знаю, как ты, а я сейчас желаю незамедлительно отправиться к близлежащей остановке, где располагается ларёк, из которого меня манит «Слънчев бряг». Надеюсь, ты примешь долевое участие или мне пить самому?..
Карбонарий
На одном из таких, как говорил Колокольников, «мокьюментальных» киносеансов я пересёкся с Карбоном. Рассказывали, что кличку свою он получил ещё в детстве. Будто бы в дождливую погоду маленький Карбон носил не болоньевую куртку из универмага «Детский мир», как другие детишки, а специально сшитую из дефицитной карбоновой ткани плащ-палатку армейского образца, чем и заслужил соответствующее прозвище от старших пацанов с района.
Родители Карбона были вполне приличными людьми, жили скромно. Оба трудились в институте микробиологии, размещавшемся в усадьбе ХІХ века, принадлежавшей загадочному помещику Глебову, за которым, когда он ещё был жив, по городу ходила дурная слава чернокнижника и колдуна.
В 10-м классе у Карбона проявились две тяги: к лицедейству и саморазрушению. Он настолько талантливо копировал интонации, повадки и диалоги своих школьных учителей, что по вечерам его вызывали во двор «представлять». На лавочки в центре двора сходилась не только местная шелупонь. Иногда захаживали блатные. Театр одного актёра зажигал огни и все ухохатывались, глядя на забавные ужимки лопоухого Карбона. После представления ему в знак благодарности подносили угощение: папиросы, пиво, иногда дешёвое вино. Он быстро втянулся и вскоре уже выкуривал по пачке в день, регулярно прикладываясь к бутылке. Дальше – больше. Знакомым порой казалось, что табак и алкоголь – то единственное топливо, на котором работает карбоновский организм.
Бедные родители, прозрев, как-то сразу надломились. И покорно смирились с тем, что их сын прогуливает школу, шатается по городу с разной шпаной, возвращается домой поздно и ночи напролёт слушает какую-то музыкалоподобную дичь. Смирились, что из одежды их сына никакой стиркой не вытравливаются винно-табачные миазмы, а домой он часто приводит опухших растрёпанных женщин неопределённого возраста, пахнущих ещё хуже, чем его одежда.
Так бы и тянулась эта малопримечательная история о пропащем юноше. Но тут грянула перестройка. С её приходом жизнь Карбона резко изменилась.
Первым ударом стало исчезновение родителей. В канун Пасхи 86-го, незадолго до взрыва Чернобыльской атомной станции, они отправились в поход на байдарках по Десне. И не вернулись. Их долго искали с милицейскими собаками и водолазным отрядом, но безрезультатно. Так и не нашли ни тел, ни вещей, ни байдарок, традиционно выпрошенных у знакомого тренера, которому потом здорово нагорело от начальства за махинации с казёнными плавсредствами.
Карбон остался один в двукомнатной клетушке панельной четырёхэтажки на Кругу. Кроме квартиры в наследство ему досталось множество книг, большинство из которых были написаны птичьим языком науки, который ничего не прояснял, а только ещё больше запутывал юношеский разум, придавленный случившимся.
Карбон подался в строительное ПТУ, из которого его вскоре попёрли за прогулы и появление на уроках в нетрезвом виде. Корочки монтажника накрылись бетонной плитой.
Весной того же года судьба подкинула новый сюрприз в виде повестки, обнаруженной в почтовом ящике. В ней сообщалось, что горвоенкомат требует от Карбона уплаты по счетам. «Верни должок Родине, сынок, а иначе…» – сквозила угроза меж строк призывной бумажонки. О том, что может произойти в случае невозврата долга, Карбону думать не хотелось.
Его забрали в армию. Что он там делал, где служил – история умалчивает. Умалчивал и сам Карбон, демобилизовавшийся спустя два года. Казалось, что ни внешне, ни внутренне служба его не изменила. Такой же, как раньше, вертопрах, он быстро вернулся к прежнему образу жизни – пьянки-гулянки, случайные заработки, случайные связи. Жизнь одним днём, без забот, без обязательств.
На теме военщины мы с ним, собственно, и нашли общий язык. Карбону нравилось слушать мои байки об армейских буднях. Ничего удивительного – приколов там хватало. Взять хотя бы присягу: торжественный зимний день, солнышко в спину, лютая морозяка кусает за нос, нервы натянуты и намотаны на кулак, а вокруг суета сует…
Это как раз всё понятно. Неясно другое: почему, когда весь батальон от души гонял по плацу мятущееся эхо, раскатистыми залпами десятков глоток бабахая «ЗДРАВ!!! ЖЕЛАМ!!! ТАИЩ!!! АЛКОВНИК!!!», Лёлик Одесса, стоявший в моей шеренге, грохочущим баритоном вторил «ГАВ!!! ГАВ!!! ГАВ!!! ГАВ!!!». Так и прогавкал всю присягу. В таком случае, кому он, спрашивается, присягнул на верность: псоглавцам или богу Симарглу?