– Дальше.
– Идем дальше. Коровы. Какой нормальный эльф будет выпасать их у себя во дворе? Они только что забрели, ибо вокруг чисто. За день весь двор загадят. У меня дома скарабей живёт – ну, ты помнишь, наследник Хепри, 743-й потомок по линии Солнца. Так мои зaколeбались за ним чистить! Катает свои шары по всем этажам! И где только находит!
– Известно, где, – хохотнул РAN.
– Нет-нет, после той статьи в «Ланцете» у нас с отходами биопсии стало строго, ты же знаешь. Всё моментально утилизируется нано-фагами и вместе с ними распыляется на электроны, которые поглощаются ящиком Теслы и трансформируются в анти-материю. А уж куда она потом транслируется – этого, думаю, и сам Тесла не знал.
DEMO ловким движением мизинца вскрыл упаковку, осторожно принюхался и, брезгливо сморщившись, поставил на бортик. Спиралеобразный фрагмент орнамента, украшавшего края бассейна, беззвучно раскрылся и проглотил коробку.
– Разумеется, внутри тоже дерьмо, – вёл дальше DEMO. – Характерный запах сероводорода. Пить, естественно, невозможно. Но эльф хавает, благодаря рекламе, дабы покорно сраться с утра до полудня и с вечера до утра. Эльфу ведь очень важно хорошенько подрыстать. В этом ему чудится залог здоровья.
– Более-менее приличное и вкусное молоко, – сказал DEMO, возвращаясь к беседе, – то, которое мне с тибетского пастбища шлют. Мастодонтовое.
– Заполярный филиал подсуетился?
– Ага. Провели гематрию с биомассой, надули самочку, осеменили, прогнали сквозь ускоренный курс айургии, и на следующий день она уже топала по лхасской травке. Я теперь каждое утро из карманного телепорта пакет парного достаю, такой – хопа! – впитал и полетел окучивать. Лепота!
– В Тибете я не был и вряд ли побываю. – рассудительно промолвил РAN. – Я сейчас на «Чебаркульское aфигенское» подсел. Чебаркульцы насобачились доить крыс-фрейлин из свиты богини Карни Маты. Специально к индусам в крысиный храм бригаду засылали на стажировку.
DEMO поправил шапку и лукаво улыбнулся.
– Это у них завод, на который «метеорит» упал?
– Упал только фрагмент, с кулак размером. – ответил РAN. – Собственно, кулак и упал – всё, что осталось от статуи богини. Основная масса над Челябинском рванула. Я им сказал: «Это вас, чебаркулята, Карна-Мама о чем-то предупредила». Или пригрозила.
– Предупредила, видать, о том, что нехрен её фрейлин за титьки лапать. Пейте свой Вимм-Биль-Дан, твари!
– Кстати, о них, – усмехнулся РAN. – Которые как раз и делают эльфийское фуфло, о котором мы судили. Знаешь, как появилось это название? Мне JEAR рассказывал, что эльфы, которые просекли, что на молочной теме можно замутить жлобизнес, однажды набухались под горелое мясо. Завели речь про спорт, а именно про вечно налитого теннисиста ELTSа. И по пьяни никто не мог выговорить название лондонского пригорода, где проводят всемирно известный теннисный турнир. Получалось что-то, типа, Ублюдон или Выблядон, а то и ещё хуже. Короче, все над этим поржали и решили назвать свою компанию набором звуков, издаваемых самым пьяным эльфом.
– Ладно, – сказал DEMO, поднимаясь. – Пойдём, брат, Буряка встречать.
– Идём, – охотно согласился PAN. – Всё равно воскресенье, других дел не предвидится.
– А вот и не угадал, – сказал DEMO, радостно улыбаясь. – Когда после всех церемоний Буряк, как обычно, свалит на Алтай – шушукаться со своим любимым шаманом – нам с тобой предстоит поскрипеть извилинами, дружище.
PAN вопросительно приподнял бровь.
– Сегодня мне и тебе на стол легло по экземпляру доклада от директора Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования. Свой я уже пролистал.
– И от чего на сей раз предостерегает наш обер-Нострадамус?
– Напротив, настоятельно советует – обратить пристальное внимание на одного эльфа из-под Киева. Центр несколько лет вёл поиски кандидатов на должности «глашатая эпохи» и «рупора поколения». Так вот, футуристический анализ почти полутора миллиардов сетевых текстов указал на эту особь. Совпадение ключевых критериев, причём по обеим позициям, потрясающее – 99,9%.
– Локация?
– Я ж говорю, откуда-то из-под Киева. Чернигов, по-моему.
– Это там, где у нас подземные архивы? Хм, занятно. Имя?
– Шахов.
– Почему не Матов? Шучу. И то и другое ерунда. Нужен звучный псевдоним, чтобы по всем трём позициям эльфов сразу прошило. Типа Орландо Бар-Борисович Мегатрон или там Султан Магомаевич Атлантов-Мамонтов…
– Нотки среднеазиатской магии – да, подходяще, только нужно ёмче и экстремальнее. К примеру, Амбал Цэдэнбал!
– Да хоть Болт-Бруевич! Суть в другом, ты же знаешь.
– Знаю, только нам сперва его рассказки надо прочесть и вердикт вынести.
– Ну, почитаем. Что он там сочиняет?
– О нас с тобой, например.
Брови РANа удивлённо подпрыгнули.
– Вот как? Процент достоверности?
– Я же говорил – 99 и 9.
РAN на миг задумался, затем сказал:
– Так, сейчас идём смотрим, что привёз Буряк Обамыч, а потом быстренько телепортом ко мне на Фишт, в «Лунную поляну». Надо спокойно сесть и всё внимательно перечитать. Хренасе, про нас он сочиняет! Обалдеть, мля!..
– Очнись! Открой глаза! – прозвучал где-то далеко голос Кота. – Быстро на выход! На выход, юнга!
Картинка с трансляцией из Пандемониума потускнела. С краёв её начало затягивать затемнение, как бывает у финального кинокадра перед появлением слов «Конец фильма». PAN и DEMO синхронно повернули в мою сторону головы, увенчанные остроконечными шапками. Наблюдаемое замигало, уменьшилось и, как сказал персонаж классика украинской драматургии периода размытого социализма, покрылось неизвестным мраком…
Зелёный что-то кричал, хлопал меня по щекам, тормошил, как тряпичную куклу. Я постепенно пришёл в чувство.
– Как ты? – спросил Зелёный.
– Нормально…
– Точно?
Я кивнул.
– Что видел?
Я неопределённо махнул рукой.
– Перевод не требуется?
– Какой перевод?
– С абсурдного. На язык привычных кодов и символов. В теневых Арканах арканавты иногда видят не те константы и сочетания структур, которые им понятны и знакомы с детства, а некие конструкты, трудно поддающиеся описанию.
– Нет, дядя Олег. Требуется другой перевод, алхимический. Из эстетики отвратного в мочу и хорошее настроение.
– Понимаю.
Колокольников налил в пивные бокалы сначала из фиолетовой колбы, затем примерно в равных долях плеснул «Альминской долины», спирта…
– Понемногу, маленькими глотками. Это поможет полностью выйти из того пространства, собрав в картину личности мелкие пазлы, которыми ты мог наследить и ненароком обеспокоить тамошних постояльцев. Что насчёт тревожных моментов?
– Не то, чтобы… Скорее, некоторые неясности.
– Подробнее.
– Те двое… Как будто не из нашего времени. Говорили странно, по фамилии назвали, изучить хотели…
– Раньше с тобой ничего похожего не было?
– Ну, как сказать… Имела место одна ситуация. Не знаю, есть ли тут какая-то связь.
– Рассказывай…
– Случилось это сравнительно недавно: в 97-м году. Один ненавязчивый собутыльник решил привить мне идею о пользе практики Иисусовой молитвы. Про себя он говорил, что давно уже её практикует, правда, спецэффектов, описанных в мудрых книгах, пока не достиг.
От него я получил в подарок чётки и затёртое репринтное издание со старорежимными ерами, ятями и подчёркнутыми карандашом местами, где была описана техническая сторона таинства.
Долгое время рассказы приятеля нисколько меня не трогали. Но вот в некий прекрасный вечер, ближе к ночи, мне вдруг стало любопытно. А почему бы и нет? Решено! Сегодня же!
Начал в полночь, сидя спиной к стене, перебирая чётки, дыша определённым образом. Короче, всё по технологии. Сперва ничего особенного не происходило. Я сидел с закрытыми глазами, выполняя практику, в комнате царила кромешная тьма. Так прошло около десяти минут.
Внезапно я обратил внимание, что мрак перед глазами стал проясняться. Я начал видеть всё, что было вокруг меня. Сквозь закрытые веки. В темноте. Все предметы, находившиеся в комнате, окружало еле заметное сияние. Когда я, не прекращая практики, переносил внимание на какую-нибудь вещь, она начинала фосфоресцировать чуть ярче.
На этом чудеса не закончились. Вскоре, напротив моего лица, на уровне глаз, в воздухе появилась светлая точка. Она начала постепенно увеличиваться, пока не стала похожа на маленькую светящуюся галактику, которая медленно вращалась по часовой стрелке. И вдруг края «галактики» быстро разошлись в стороны и оттуда, из соседнего пространства, на меня глянул огромный Глаз.
Тёмный глубокий зрачок в обрамлении тяжёлых зеленоватых век, склера слегка с желтизной. Возникло любопытное ощущение: чем внимательнее я вглядывался в этот Глаз, тем внимательнее он вглядывался в меня…
Обжигающий пучок энергии, жужжа и вращаясь, стал медленно приближаться ко мне, целя в межбровье. Он исходил от Глаза и был абсолютно безжалостен. Внезапно стало совершенно ясно: ещё мгновение и мне кранты.
Есть такая защитная молитва «Да воскреснет Бог» – её я мысленно не произнёс, а буквально проорал, не размыкая губ.
Сначала медленно отступил горячий пучок энергии. Затем Глаз потускнел, уменьшился. Пространство вокруг него сжалось, превратившись в маленькую светящуюся «галактику». Она покружилась немного, свернулась в точку и пропала без следа.
Расплылись, померкли очертания предметов в комнате. Способность видеть сквозь закрытые веки исчезла.
Я открыл глаза. Тёмная комната. Тишина. Усталости и страха не было, наоборот, присутствовали бодрость и лёгкий кураж.
Назавтра я во всех подробностях рассказал приятелю о происшедшем. Тот слушал недоверчиво и сказал, что, скорей всего, это был какой-то побочный спецэффект. Правда, ему ни о чём подобном читать не доводилось.
Местные астралопитеки, богоеды-надомники и магоборцы-теоретики со своих колоколен и кочек зрения на разные лады, но одинаково неубедительно пробовали растолмачить, что же это всё-таки было. Спектр мнений получился довольно пёстрый: там и «глаз Гора открылся», и «пришельцы вклинились», «страж порога не пустил», «ангел-хранитель уберёг», «канал связи с эгрегором», «энергетически-духовный портал», «седьмое измерение» и тому подобная отсебятина…
– С той поры моя любимая практика – кофейные медитации, – резюмировал я.
Зелёный вздохнул, отхлебнул из бокала и сказал:
– Поздравляю, юнга. Ты влип…
Орден Икара
Дом, в котором тихонько доживал свой век тот, кого в детстве звали «крошка Енох», сам по себе явление уникальное. Другого такого дома больше нет нигде в мире.
Во-первых, это единственный известный человечеству жилой дом, втиснутый, как сосиска хот-дога, между тюрьмой и монастырём. Во-вторых, поначалу он был заселён неприметными работниками особого отдела ЦК, сотрудниками милиции и КГБ. Чуть позже, для социально-алхимической пикантности, провиденциальные силы подмешали туда нескольких представителей новообразования, в советские времена звавшегося интеллигенцией. Сейчас-то там кого только нет, даже криминальные элементы успели затесаться. Впрочем, они осведомлены о должностях и званиях соседей, потому стараются не нарушать устоявшейся атмосферы. И в-третьих, помимо вышеуказанных категорий жильцов, там присутствовали издревле славные люди, титаны духа (как святого, так и противоположного), чьи миссии закодированы на скрижалях более высоких, чем «Моральный кодекс строителя коммунизма».
Подобрался ли такой контингент волей случая или всё же перст Судьбы водил рукой зампредисполкома, подписывавшего ордера – сие доподлинно ведомо лишь в небесной канцелярии. А из открытых источников известно только то, что в 1958 году, когда дом №1 по улице Тихая был сдан в эксплуатацию, в его подъездах вывесили списки жильцов.
К примеру, согласно первому списку, в первом подъезде, на первом этаже, в квартире №1 обитало тихое семейство учителей Вялокукушкиных, ночами слушавшее заезженную пластинку Шаляпина на трофейном немецком патефоне фирмы «Odeon»:
«О, где же вы, дни любви,
сладкие сны,
юные грёзы весны?
Где шум лесов,
пенье птиц,
где цвет полей,
где серп луны,
блеск зарниц?
Всё унесла ты с собой,
и солнца свет,
и любовь, и покой…
Всё, что дышало тобой
лишь одной.
О, вы, дни любви,
сладкие сны,
юные грёзы весны!
В сердце моём
нет надежд следа.
Всё, всё прошло
и навсегда…»
В квартире №2 помещался некто Бобок, о котором было известно только то, что он там помещался.
В квартире №3 под фамилией Кох проживал неуловимый типус незапоминающейся наружности, неопределённого пола, возраста и рода деятельности.
В квартире №4, если верить списку, находился Иванов. Не лишне отметить, что за квартирами №18, 20, 23 были закреплены его однокоренные тёзки: Иваненко, Иванищенко и Иванченко, что читателю, неискушённому в специфике агентурных разработок, разумеется, ни о чём не говорит.
В двухкомнатной квартире №6 царил ответственный секретарь газеты «Нива» товарищ Долбочуб – единственный на весь дом человек, о котором без спецсредств было известно практически всё: и что кушает, и с кем ругается по телефону, как ласкает жену, где и за сколько ботинки чинит, что и в каких количествах пьёт с сапожником после починки. Причиной всеобщей осведомлённости была энергичная и импульсивная натура товарища Долбочуба, любое проявление которой сопровождалось вспышками страстей и шумовыми эффектами.
– О-го-го-го! Приветствую вас, дружище! – оглашал улицу его архиерейский бас, оглушая пешеходов, случайно оказавшихся в зоне звукового поражения. – С утра по блядям-лебедям?
Пока «дружище» разрывался между слабой надеждой юркнуть в ближайшую подворотню и жгучим желанием провалиться в тартарары, внушительная фигура Долбочуба неотвратимо, как крах мирового империализма, приближалась и заключала несчастного в медвежьи объятия, выход из которых был лишь в одну сторону – туда, где около магазина «Горілчані вироби», в прохладном подвальчике на углу Попудренко и Фрунзе, находился пивбар «Волна».
Однако, мы, кажется, отвлеклись? Вернёмся к нашим жильцам.
В квартире №22 проживала семья замначальника отдела рабочего снабжения железной дороги Кабзденко, мечтавшего, чтобы, когда он приходит с работы, у него дома горели свечи в красивых канделябрах, а юная жена, похожая на Бриджит Бардо, в кружевном пеньюаре и высокой причёске «бабетта» играла на фортепьяно ноктюрн Шопена. А он бы одевал шёлковый шейный платок, стёганный халат, мягкие домашние туфли, садился в кресло-качалку, раскуривал трубку хорошего голландского табаку и, закрыв глаза, с наслаждением слушал бы, слушал, слушал…
В реальности дома его ждал компот из сухофруктов, пюре с сарделькой, сын – великовозрастный балбес и вечно недовольная жена, больше похожая на ржавую рельсу, чем на Бардо.
Зато в буддийскую концепцию «бардо умирания» она очень даже вписывалась, являя собой наглядный пример человека, застрявшего в промежуточной стадии между болезнью и смертью. Болезнь называлась тоской. Все симптомы были налицо: бардак, прокуренная квартира и кучка таких же бардошных подруг, сочащихся душевным никотином. Они сутками торчали на кабзденковой кухне, куря, распивая кофеи и обсуждая знакомых, к которым, как им казалось, судьба была неоправданно благосклонна и щедра.
За долгие годы супружеской жизни измученный Кабзденко привык к постоянному присутствию мегер, как к неизбежному злу, и почти смирился. Что его действительно возмущало, так это то, с какой скоростью ядовитые стервозы уничтожали дефицитный бразильский кофе «Pele», который Кабзденко воровал у доверчивых путейцев, рискуя свободой и репутацией.