Историк кивнул на свободный стул.
– Возьми себе чашку кофе и присядь. Только мне надо скоро уйти, чтобы успеть на доклад в Доме, – тем более что читать его должен я. Хочу немного подготовиться. А Хьелль Лоде говорит, что народ уже собирается. Только что звонил. Я и не думал, что на Шпицбергене такой интерес ко Второй мировой. Но несколько минут у нас есть. Так чего, ты говоришь, не хватает?
– Открытки, которую пожилая дама из Йёвика приложила к письму. Её нет в папке.
Историк растерялся.
– Да что ты говоришь? Как странно. Я помню, что открытка в конверте была. Точно помню. Иначе я бы не связал два дела вместе.
– И что ты думаешь? – Кнуту и самому как раз пришла в голову мысль. – Что, если парень, которого ты ищешь, после войны на Большую землю не вернулся, а остался здесь? Тогда среди ветеранов его нет. Но, возможно, он сегодня придёт послушать доклад.
– Напугать меня хочешь, да? Тогда тебе надо идти и слушать самому – а заодно изучать пришедших. Ведь полицейский тут ты. А я просто научный сотрудник.
Однако Сигернес явно был встревожен больше, чем хотел показать.
– Можем поговорить после доклада. Ветераны уедут на шахту, угледобывающая компания «Стуре Ношке» пригласила их посмотреть на современное оборудование. Встретимся тут? Правда, я хочу успеть на Грен-фьорд. Туда пойдёт судно береговой охраны «Анденес». У них с собой телеуправляемый подводный аппарат, будут искать останки тех двух кораблей. Они по-прежнему лежат на дне, просто фантастика! Мне хотелось, чтобы вниз отправили аквалангиста – за бортовым журналом и документами. Но начальник береговой службы сказал, что это и дорого, и небезопасно, да и морская вода наверняка уничтожила бумагу.
Сигернес поднялся.
– Мне пора. Папку можешь пока оставить. Мне она сейчас не нужна. Глядя на то, как всё оборачивается, я уже жалею, что связал эти два дела. Меня-то интересует история полицейского сыска во время войны. Удивительно, насколько его успехи зависели от связей на местах и от сотрудничества с немцами. Но я всё-таки попытаюсь выяснить, кто он, этот убийца, которому, возможно, удалось просочиться на Шпицберген. Бедная женщина, его мать. Что я ей скажу?
Историк двинулся было к выходу, но передумал и вернулся.
– Ты приехал в отель только ради того, чтобы поговорить со мной об этом деле? Что тебя так заинтересовало?
Кнут, скривившись, вздохнул.
– Я сегодня плохо спал. Видел сон, что-то такое про реестр имён. Проснулся, лежал и думал об этом деле.
Историк немного подумал.
– Людей на Шпицберген отправляла угледобывающая компания, летом сорок первого, до эвакуации, их контора была в Харстаде. Думаю, они только и делали, что проверяли людей и имена до бесконечности. Немцам ведь не хотелось, чтобы в Лонгиер отправили постороннего, не связанного с горным делом. Шпиона, например. Наверно, надо спросить в здешнем офисе «Стуре Ношке», не могут ли они разыскать в своих архивах списки людей, нанятых летом сорок первого. Скорее всего, списки утрачены. Когда проводили операцию по эвакуации Шпицбергена, они мало что смогли увезти. А потом большую часть строений сожгли.
«Как всегда, уверены, что они одни, – думал человек, который сидел по другую сторону низкой перегородки, делившей столовую на две части. – Им никогда не приходит в голову, что кто-то может подслушивать?»
Он давно убедился, что по его лицу ничего нельзя понять и в глазах нет и следа замешательства. А всё-таки глупо было ехать на Шпицберген. Нет никакой необходимости мучить себя воспоминаниями о том, что он уже больше пятидесяти лет назад оставил в прошлом.
Его прежней жизни больше не существует, он похоронил её, как дорогого покойника. Как-то раз в семидесятых он приезжал в Йёвик. Зарегистрировался в гостинице, потом бродил по улицам, останавливался у дома своего детства. Белый деревянный дом, совсем не такой большой, как ему помнилось, зажатый между торговым центром и автозаправкой. Столько всего поменялось, старые дома снесли или перестроили до неузнаваемости. Кое-какие улицы даже поменяли своё место и шли совсем не там, где раньше. Город вырос и странным образом помолодел, став более вульгарной и шумной версией самого себя.
Его никто не узнал. Только мать посмотрела на него с подозрением, когда он прошёл мимо. Да и он едва-едва её узнал. Правда, шёлковый шарф с лиловыми розами, который она так любила, по-прежнему был накинут на плечи. Он знал, что отец давно умер. А брат… Ну конечно, он знал, что случилось с братом.
Он выписался из отеля тем же вечером, хотя номер был оплачен до утра. Но он торопился на север. Никто по нему не скучал, никто не мог его узнать. И всё-таки необъяснимая тяжесть в груди давила ещё несколько недель – лишние страдания, от которых никакой пользы. У него теперь другая жизнь.
И всё-таки съездить в город детства было правильным решением. Там он убедился, что ему ничего не угрожает. И был твёрдо в этом уверен все последующие годы. До этого самого дня. До тех пор, пока его мать, которая, очевидно, всё ещё жива, не написала случайному человеку, историку, и не навела его на след событий, у которых не должно быть никакой связи. А историк взял да и обратился в полицию Лонгиера. Однако разговор, который он подслушал, свидетельствовал, что пока никто из них в расследовании далеко не продвинулся.
Он почувствовал, как закипает прежний гнев. И подумал, что устранял людей и раньше, если они начинали его обременять. Чётко и быстро. И не попадался.
– Ты чего сидишь? Пошли, доклад скоро начнётся. – Тур Олуфсен улыбнулся неуклюжему старику, притулившемуся у перегородки, и увёл его к стойке регистрации, где нетерпеливый водитель дожидался последних ветеранов, чтобы отвезти их в Дом.
Глава 7. Ещё один труп
Ленсман поехал осмотреть место, где нашли машину священника. Несмотря на поздний час, над горизонтом тяжёлым серым шёлком переливался свет. А ведь ещё только самое начало весны. Через несколько недель солнце вообще перестанет заходить. Лёд в реке уже трескается. Но ледоход не начался, и реку легко можно перейти. Перебраться на другую сторону, где земля, то вздымаясь грядами лесистых холмов, то опадая, тянется дальше и дальше – через Мурманск, через шахтёрский город Никель, по Кольскому полуострову, через Архангельск и Печору и ещё дальше к востоку на бесчисленные километры – до самого Ледовитого океана. С незапамятных времён это русские земли. Но теперь за рекой финская территория – согласно Тартускому мирному договору, заключённому между Россией и Финляндией в 1920 году. Немцы ведут строительные работы в разных местах, сооружают безопасные переправы. У оккупационных властей явно свои планы.
На берегу реки покой – как благословение в мягком вечернем свете. Ленсмана разрывало от любви и беспомощности. Его дорогая, драгоценная страна. Придёт день, и немцы уйдут – но до тех пор много чего нужно сохранить и защитить и о многом позаботиться.
Ленсман припарковал свою машину довольно далеко на дороге. На земле ещё лежал снег, но сугробы подтаяли и съёжились. Он огляделся и пошёл вдоль следов шин, внимательно глядя себе под ноги: ни единой зацепки, чтобы судить о том, кто первым обнаружил машину. Её хорошо спрятали. Кто-то явно столкнул её вниз, к воде, а она застряла в кустах. Поблизости, справа от машины, видна была только одна цепочка человеческих следов – от съезда с дороги и обратно. Тот или те, кто обнаружил находку, явно торопились отсюда убраться.
Не было сомнений в том, что перед ним автомобиль священника. Номера совпадали, а кроме того, не так много было коричневых фордов в Северной Норвегии, да ещё с газогенератором. Священник пригнал машину с юга, когда получил приход в Киркенесе. Тогда она была под завязку нагружена кухонной утварью, игрушками, одеждой, постельным бельём – всем тем, что берут с собой, переезжая в новый дом. Нынешнему содержимому машины вряд ли кто обрадуется. На переднем пассажирском сиденье сидел мертвец. Одет он был в немецкую солдатскую форму. Стрелял в висок из девятимиллиметрового «люгера», который до сих пор держал в руке. В левой.
– Почему на пассажирском сиденье? – задумался ленсман. Он обошёл машину, раздвигая кусты. Отвёл в сторону ветки и открыл водительскую дверцу. Ключ вставлен в замок зажигания. Так зачем он пересел с водительского сиденья? Что-то здесь не стыкуется. Тело упало вперед, к лобовому стеклу. Ленсман стиснул зубы и откинул его обратно к спинке. Рану в виске окружали чёрные подпалины. Кровь из раны обильно текла на лицо, но не смыла следов пороха. Копоти много, значит, пистолет прижимали к голове.
Кнутсен заставил себя оттянуть убитому веко и посмотреть, какого цвета у того глаза. Голубые. Волосы вполне могли быть светлыми, но из-за грязи и запёкшейся крови определить их цвет было трудно. Лицо тоже было грязным. Возможно, он несколько недель не мылся. Борода отливала рыжиной, как часто бывает у блондинов. Мужчину даже худым назвать было трудно, так он отощал. Скулы туго обтянуты кожей. Руки – не руки, а кости с когтями. Ладони неописуемо грязные, загрубевшие и в ссадинах.
Ленсман выпрямился. Тишина вокруг машины заставляла его нервничать. Он чувствовал спиной чей-то взгляд, хотя был совершенно уверен, что поблизости никого нет. Вытащив ключ зажигания, он захлопнул дверцу машины и запер её на замок. Конечно, взломать её ничего не стоило, но автомобиль был совершенно пуст – если не считать трупа. На заднем сиденье ничего, в бардачке тоже пусто. Никаких тайников в багажнике и под капотом. Ни следа ценностей, украденных из заброшенной русской церкви.
Кнутсен вернулся на дорогу к своей машине. Что ему рассказывать в Киркенесе? Вот проблема. Всё произошедшее в машине и вокруг было довольно ясно. И ещё кое-что он мог сказать точно: несмотря на немецкую форму и пистолет, убитый почти наверняка был норвежцем.
Начальник полиции Киркенеса был до смерти напуган. Меньше чем за сутки его положение из крайне надёжного и определённого превратилось в неопределённое – и зависящее от искусности дипломатических манёвров, на которые он едва ли был способен. Из независимого и облечённого властью человека, которого местное общество боялось и почитало, он превратился в нуждающегося в посторонней помощи. К крайнему его сожалению, автомобиль священника обнаружили не его офицеры и ленсманы, а кто-то из солдат-австрияков, служащих в инженерных войсках. Они наткнулись на него, когда поехали к реке проводить разведработы для строительства моста на финскую сторону. Но, повинуясь хорошо развитому инстинкту не впутываться в дела, которые их не касаются, они немедленно сообщили о находке. О скорчившемся на сиденье мертвеце с залитым кровью лбом и прилипшими к стеклу волосами.
Исчезнувшая икона, разумеется, заинтересовала оккупационные власти. А всё дело целиком, с убийством священника и обнаружением автомобиля, обнажало следующий факт: в Норвегии не так-то легко управлять людьми – к крайнему огорчению государственной полиции. Со стороны кажется, что все шестерёнки в такой малонаселённой стране крутятся как надо. Это впечатление обманчиво. Повсеместный мелкий саботаж и неспешное выполнение приказов делали прогресс в любом деле практически недостижимым. Норвегия оказалась обширной страной с плохими дорогами, неразвитым железнодорожным сообщением, особенно на севере, – и с незлобивым, но зачастую на редкость упрямым народом. Мысль о том, что простой священник мог воспрепятствовать передаче такого церковного достояния, как русская икона, в соответствующую организацию, просто не укладывалась у немецких чиновников в голове.
Необходимо выяснить, где икона. Начальник полиции прекрасно понимал, на кого ляжет ответственность в случае, если она не найдётся. Только при мысли о том, что икона, возможно, вовсе не в машине, его начинала бить дрожь. Поэтому, когда ленсман, несмотря на поздний час, позвонил ему домой, он буквально онемел от облегчения. Рапорт оказался коротким. Ленсман не упомянул о том, что залезал внутрь автомобиля. И не сказал, нашёл он там что-то или нет. Зато подробно описал, какие меры по обеспечению сохранности улик он принял: машина заперта на ключ, на краю дороги перед самым съездом установлен плакат, запрещающий приближаться к месту преступления. Дальнейшее расследование будет проведено завтра рано утром – закончил он.
Обойдя дом и поднявшись на кухонное крыльцо, усталый и голодный Кнутсен обнаружил, что дверь открыта, а в темноте за столом сидит Миккель – и с ним ещё один саам.
– Мне казалось, я дверь запирал, – только и смог сказать Кнутсен.
– Не мог не запереть, – отозвался Миккель. – В наше время лучше двери на запоре держать. Понравилась тебе сельдь? А это мой свояк. Звать его Юусо.
Ленсман слишком устал для светской беседы, поэтому просто пододвинул к себе стул и сел, закинув руки за спинку.
– Налить ленсману кофе? – Миккель налил кофе в чашку и протянул ему.
– Спасибо. – Кнутсен жадно влил в себя горячий горький напиток. – И за сельдь спасибо. Думал передать её кому-нибудь, кому еда нужна больше, чем мне. И за ягоды. Спасибо тому, кто всё это принес.
– Ленсману надо торопиться. Времени у него немного. – Миккель взглянул в окно на тоненькие ёлочки, еле видные в ночном мраке. – Один мой родственник только что вернулся из Гренсе-Якобсельва. Насели на неё. На священникову жену. Разыскивают одну вещь, икону, что была в церкви и пропала.
Почему они решили, что она у той женщины?
Ленсман вздохнул и потёр руками лицо.
– Ничего они не решили. Но им нужно показать, что они что-то делают. Они используют её, чтобы заставить меня лучше работать, – думают, так я быстрее найду икону.
– А ленсман ей родственник? Или не ей, а священнику?
Вопрос был риторический: Миккель прекрасно знал, кто из местных с кем в родстве.
– Ленсман должен срочно что-нибудь сделать. Мальчика её грозят отослать в детский дом в Тромсё. А саму отрядить на общественные работы. Будет в больнице сиделкой. А то ещё отправят с немецкими войсками через границу.
Некоторое время все молчали. Ленсман подошёл к окну и опустил штору. И снова это чувство, словно за тобой следят. Но он понимал, что это просто от страха, а не потому, что за деревьями у дома кто-то есть.
Миккель поднялся, чтобы идти, и другой саам тоже сразу встал.
– Я тут проходил мимо нирюдской фермы. Хозяева сказали, что ты хочешь со мной поговорить. Жена-то мне троюродная, хоть и не хочет этого показывать. У них, кстати, горе – мотоцикл пропал. Стоял в амбаре, с коляской, двадцать третьего года выпуска. С драндулетом, видать, всё в порядке было – тот, кто его взял, преспокойно на нём уехал. Они следы нашли ниже по дороге.
Миккель открыл дверь и вышел. Ленсман вышел следом и остановился на нижней ступеньке. Миккель обернулся в последний раз.
– То, что я ленсману рассказал, должно послужить общей пользе. Мы хотим, чтобы икона вернулась на своё место, в церковь. Ленсман это обещает?
– Обещаю, насколько это будет в моих силах.
– С нас этого довольно.
И они пропали. Свояк с финско-саамским именем Юусо так ни слова и не произнёс.
Никаких новых следов шин в снегу у дороги, никаких отпечатков ног. Ночью автомобиль священника никто не трогал. И ранним утром тоже. Из Киркенеса должен был прибыть офицер. В середине дня ленсману предстояло его встретить возле своей конторы в Сванвике. Машину надлежало отбуксировать грузовиком в Киркенес. Больница обязалась забрать тело и хранить его в морге.
Так что время в запасе было, и ленсман заставил себя спуститься к машине и проверить одежду того, кто в ней сидел. Как он и предполагал, в карманах не нашлось ничего похожего на документы или личные вещи, по которым можно было бы опознать покойника. Спустя час Кнутсен наконец смог распрямить спину. Он немного постоял и подумал. Что здесь произошло, он в общих чертах себе представлял. Но не имел ни малейшего понятия о том, кем был убитый. И кем мог быть убийца.