Удовлетворённо потирая руки, он встал, подошёл к окну и посмотрел вниз. Затем открыл форточку и вдохнул полной грудью.
– Время у нас ещё есть. Давай отметим, что ли, с Вашего позволения, так сказать, контракт. Хи-хи.
Затюкин с ужасом поглядел на сиротливо лежащую пару тюлек. Но толстяк не заметил его взгляда. Он основательно уселся на табурет, нагнулся почти под стол и достал из «дипломата» … арбуз. «Чертовщина какая-то», – подумал Затюкин, – «не может такой большой арбуз поместиться в «дипломате». Да и вообще, всё это какая-то чертовщина. Чего это я с этим мужиком разговариваю. Выпихнуть его надо из квартиры. Ввалился, обои порвал, а они-то моющиеся, французские, по пяти рублей переплачивали. Да о чём это я?»
Тем временем толстяк смахнул с кухонного стола прямо на пол банку с двумя тюлечками, сковородку вместе с крышкой и подставкой, и даже фарфоровый чайник, вытер рукавом дублёнки стол и снова нагнулся к «дипломату». В одну минуту на столе появились необычайные яства, которых и директора универсамов давно уже не видали. Одних колбас сортов десять, и все натуральные, коих и названия-то теперь одни только старожилы помнят. Перепелов, запечённых в тесте, достал парочку прямо вместе с фарфоровыми вазочками для мелкой птицы. Затюкин и названий этих предметов сервиза не знал никогда.
Также неожиданно и быстро появлялись на столе рыба всяческих видов, икра, затем грибочки тушёные и солёные в фарфоровых же пузатеньких соусницах с крышечками. Очень поразил воображение Затюкина хлеб, видимо ещё тёплый, запах которого пересилил все остальные запахи, будто его только что из печи достали. Много ещё чего извлёк из своего «дипломата» толстяк, пока, наконец, не выпрямился и не глянул на стол. Немного подумав, он видимо, сообразил, что чего-то не хватает и, ещё раз нырнув под стол за бутылкой шампанского, аккуратно поставил её около себя и удовлетворённо оглядел всё вокруг.
– Ты на меня осердился, Затюкин, оченно за котлеты. Да я не обидчивый. Налетай, мильонщик! Ха-ха-ха, – снова неприлично громко, но, всё-таки, как-то добродушно засмеялся толстяк.
Он открыл прекрасную фарфоровую с золотисто-голубыми цветами супницу, из которой сразу повалил пар. Несомненно, это была картошка пюре и, причём, горячая, что очень удивило Затюкина. Он всё ещё находился в каком-то тумане. Тем временем гость откупорил шампанское, налил в невесть откуда появившиеся хрустальные бокалы ароматный шипучий напиток. Сам чокнулся с бокалом, который он поставил возле Затюкина и, коротко хохотнув, выпил пузырящийся искрящийся напиток залпом. Затем бросил бокал на пол.
Зачарованный взгляд Затюкина следил, как открывались всяческие фарфоровые посудины и из них появлялись то белые грибочки, то помидорчики, то огурчики. Колбасы и ветчины слетали лепестками с фарфоровых же тарелочек, на одной из которых он увидел Георгия Победоносца, скрещенные шпаги и написанную золотыми вензелями свою фамилию.
Вдруг толстяк замер, к чему-то прислушиваясь, потом, игриво хохотнув, принялся за арбуз. Несколько неуловимых движений ножа – и арбуз распался на толстые дольки. Толстяк, довольный своею работою, взял двумя руками кусок арбуза и, улыбнувшись так, что его толстые губы повторили форму этого же куска арбуза, принялся с шумом уписывать его, выплёвывая в разные стороны арбузные косточки. Кинув полуобглоданную корку в мусорное ведро, однако же, вовсе не оглядываясь, он опять нагнулся под стол. Корка, описав вовсе не физическую траекторию, точно влетела в мусорное ведро, стоявшее под раковиной, но, интересно, и, что особенно поразило Затюкина, дверца мойки была закрыта, однако она распахнулась перед коркой, а когда та удачно улеглась в ведро, аккуратно закрылась.
Пока Затюкин следил за этой арбузной коркой, толстяк уже достал ещё какую-то супницу и поставил её на стол. Весело подмигнув хозяину, гость невесть откуда взявшейся серебряной ложкой стал извлекать из этой супницы мороженое со свежей клубникой.
Вдруг он опять замер, опять к чему-то прислушиваясь. Затем засмеялся, будто задумавший какую-то шалость мальчишка. Высунув язык, облизал одним движением ложку, кинул её в раковину, взял «дипломат» и встал, как-то внутренне собравшись.
– «Satana sum et nihil humanum a me alienum puto». Ха-ха… – снова засмеялся толстяк.
Нет, я всё-таки, должна заметить, хотя это и некорректно с моей стороны, что толстяк этот льстил себе, потому как вовсе не был сатаною, был он всего лишь навсего обыкновеннейшим чёртом.
Несмотря на свою неприязнь, хозяин всё же пошёл проводить гостя, он даже бросился было к балкону, но был остановлен громоподобным хохотом. Справившись с приступами своего заразительного смеха, гость произнёс:
– Спасибо, золотой мой, я и по лестнице неплохо спущусь.
Затюкин, пристыженный и совсем потерянный, пошёл отворять дверь. Толстяк же, на мгновение сосредоточившись, вдруг опять коротко хохотнул, почесал одной ногой другую, вытащил из кармана дублёнки пачку сторублёвок и сунул её в руку Затюкину, затем засвистел весёленький незатейливый мотивчик и уверенно зашагал через распахнутую перед ним дверь.
– Прощай, береги себя, не скучай! Хвост пистолетом! Ха-ха!
Затюкин закрыл дверь. Звонко лязгнул язычок замка, заставив его вздрогнуть. Обрывки фраз, мыслей, образов парили лёгкими облачками в прихожей. Вдруг из-за двери раздался какой-то шум. Затюкин выскочил на лестницу. Многие соседи тоже приоткрыли двери, сначала несмело, а потом, по мере убеждения в своей безопасности и разгорания любопытства всё более и более. Наконец, многие даже вышли из квартир.
Что же они увидели?
Четыре человека в милицейской форме, два впереди и два позади, вели какого-то толстяка, уже в наручниках.
В руках у толстяка был «дипломат». Но, что поразило всех, так это то, что он бесшабашно насвистывал какой-то весёленький мотивчик. Но мало того, он вдруг, поднял руки, стал приветствовать жильцов дома, растянув рот в арбузной своей улыбке, будто бы он – президент какой-нибудь всемирной федерации, ну, например, борцов за право ловли рыбы в Рейне, или борцов за права американских евреев в австралийской пустыне, или ещё каких-либо борцов за что-нибудь. Это ещё не всё, он своим мягким задушевным баритоном стал наполнять подъездное гулкое пространство:
– Товарищи и граждане! Не забывайте, уходя, гасить свет! Не допускайте бесполезного вытекания воды из кранов! Регулярно проводите технические осмотры газовых плит. Берегите детей от влияния улицы! И улицу от влияния ваших детей!
Потом пошло уже и вовсе нечто несусветное, ну к примеру: «Мужья, уезжая в командировку, помните, женщины не любят одиночества!
Жёны! Отправляя мужей в командировку, помните, дискомфорт плохо переносится мужчинами». Ещё какую-то чепуху, даже не совсем пристойную. Выходя же из подъезда, ни с того ни с сего завёл, гримасничая, каким-то козлиным тенором:
«Наши Машки, наши Машки,
Полетели вверх тормашки,
Эх, эх, эх!»
Жильцы, растерянно пожимая плечами, стали расходиться по квартирам, чтобы получше увидеть из окна окончание этой истории. Хотя итак было ясно, что внизу стоит машина, и что дальнейшее зрелище всего-то и будет состоять в том, что этого толстяка впихнут в машину и увезут куда следует. Но не все, не все разошлись. Варвара Никандровна с неизвестно откуда взявшейся прытью выскочила из подъезда вслед за милиционерами.
Вдруг Затюкина пронзило. Он нащупал в кармане хрустящую шелковистую бумажку, а в руке своей увидел пачку сторублёвок.
«Да что же это такое, – пронеслось у него в голове. – Неужто и вправду чёрт это был? Может, ворюга какой-нибудь мне краденое сбагрил? Чертовщина какая-то. Так и в Новинки недолго попасть. Душа моя…»
Что-то холодное, пустое в груди своей почувствовал Затюкин. Страшно. А страха нет.
«Что же это такое?»
Выскочив из подъезда, он чуть не сбил с ног дотошную Варвару Никандровну, приготовившуюся уже осенить всех крестным знамением.
– Душа! Душечка-а-а! – заорал, что было сил, Затюкин вслед удаляющейся к машине процессии.
Люди в форме оглянулись на этот крик. В это мгновение Варвара Никандровна осенила-таки всех крестным знамением и пропела осанну на всякий случай. И в это же мгновение толстяк исчез вместе с наручниками. Раздосадованные ребята в милицейской форме бросились было за угол, да сами удивились своей глупости – следов-то нет! Возбуждённо обсуждая происшедшее, они ещё раз собрались в том месте, где произошло исчезновение толстяка. Варвара Никандровна испуганно сбежала к себе в квартиру, не переставая ни на мгновение креститься. Запершись на все свои засовы и цепочки, она потом ещё две недели не выходила из дома.
Но вернёмся к месту происшествия. Четверо молодых парней ничего не понимая смотрели на оборвавшиеся следы, как вдруг произошло ещё нечто. А именно, в то самое место, где стоял за мгновение до своего исчезновения толстяк, и куда все вместе смотрели вызванные оперативники, упали закрытые наручники. Да, странно. Странный был вызов.
Позвонил некий гражданин Губаревич, сообщил, что видел, как в доме напротив на балконе четвёртого этажа появился подозрительный мужчина, который затем проник в квартиру. Каким образом он появился на балконе, гражданин Губаревич объяснить не мог, так же, как никто из группы задержания не мог объяснить и исчезновения этого толстяка. Страсти улеглись. Машина уехала. Только Затюкин всё ещё стоял на крыльце как был: в домашних тапочках, в стареньких, студенческих ещё, штроксах, в свитере со спущенными кое-где петлями, которые незачем было поднимать по причине ветхости всего свитера. Невидящими, пустыми глазами уставился он в пространство перед собою.
Затихло всё вокруг, только ветер продолжал набирать свою силу и разгонять туман. Медленно, ничего не понимая, поднёс Затюкин к глазам своим пачку сторублёвок.
– Нет, не может быть. Что – это? Я не хотел. Вернись, отдай! Я не хотел! – шептал почти обезумевший Затюкин. Вдруг он бросился на колени и возопил, воздев руки к небу.
– Душа моя! Душечка… Я не хотел!
На крик его, накинув старенькое Галино пальтецо выскочила Дунечка. Она бросилась к нему и испуганно зашептала.
– Я здесь, твоя Дунечка здесь!
Но он не видел и не слышал её. Он бормотал что-то бессвязное и вовсе уж несуразное о каких-то грибочках, колбасках, арбузных корках, фарфоровых супницах, да и ещё, уж воистину – чёрт знает о чём. Дунечка отчаянно пыталась привести его в чувства.
– Тюка, милый, ну что с тобой! Ну прости меня. Я тебя люблю, Тюка. Я всегда тебя любила. Ну очнись, ведь я же рядом, рядом с тобой. Тюка… – молила она.
Ветер развивал её золотистые волосы, пальтецо совсем уже сползло с плеч и, наконец, упало. Она опустилась на колени рядом с Затюкиным, неустанно целуя его и говоря ему всякие нежности, но он не слышал её.
Слёзы покатились у неё из глаз. Она вдруг в отчаянии изо всех сил стала трясти мужа, но тщетно. Он всё нёс какую-то чепуху о свежей клубнике, мороженом и так далее.
– Любимый мой, Тюка, ну вставай, здесь холодно, пойдём домой! Ну что же это с тобой случилось? Ну прости же ты меня! – приговаривала Дунечка, пытаясь поднять мужа на ноги.
Сама она несколько раз падала. Даже разбила коленку, но крови своей не заметила. Наконец, ей таки удалось поднять с колен Затюкина. Она нагнулась, чтобы поднять Галино пальтецо, но вдруг с ужасом застыла согнувшись. У неё на глазах ветер вырвал из обессилевшей кисти Затюкина пачку сторублёвых бумажек и закружил ими хоровод вокруг них. Дунечка распрямилась и испуганно смотрела на этот денежный вихрь. Сторублёвые новенькие бумажки носились повсюду, обозначая места завихрений ветра своим скоплением.
Затюкин, ослабевший от напряжения и от всего пережитого за этот вечер, стоял и бессвязно бормотал что-то необъяснимое о душе, о бланках, о проклятых деньгах. Дунечка, сама изрядно уставшая и поражённая всем произошедшим, крепко обняв Затюкина, поминутно всхлипывая и глядя ничего не понимающими глазами на деньги, пыталась повести домой своего супруга. Он же едва переставлял ноги. На счастье, в этот момент выбежала Галина.
– Далила, ты же замёрзнешь… – начала было она, но вся обомлела при виде бумажного вихря, в котором даже не сразу узнала сторублёвые купюры.
– Что это? Что здесь произошло? – ни к кому не обращаясь, произнесла она растерянно.
– Галя, Галчонок, помоги мне, у него, наверное, жар. Это я, я виновата, он же такой нежный, а я, я, – не переставая всхлипывать, говорила Дунечка. – Он же у меня слабый, ему нельзя болеть… а я… Я – глупая. Ну что с тобой, Тюка, милый, ну ответь мне. Это же я, твоя Дунечка…
Галина бросилась помогать Далиле. Вместе они повели Затюкина, который ещё невесть что возбуждённо бормотал, домой.
– Ты не беспокойся, Далила, за деньги-то. Я девчонок своих выпущу, они вмиг соберут, все до единой бумажки, не волнуйся.
Действительно, отведя вместе с Далилой Затюкина домой, Галина быстро спустилась вниз и, одев потеплее, выпустила своих девчонок. Они, смеясь и падая в мягкие сугробы, гонялись за радужными бумажками, которых раньше никогда не видели. То-то было весело. Но вот они и набегались, пора домой. Румяные, запыхавшиеся от бега и хохота, девчонки захотели непременно сами отдать тёте бумажки.
Галина не устояла, они вместе, всей своей шумной компанией появились в прихожей перед Далилой. Она же, ойкнув, приняла деньги, совершено ничего не понимая и к тому же ещё сражённая тем, что она увидела в своей кухне. Особенно тем, что там были именно грибочки, мороженое и арбуз, о которых упоминал Затюкин. Однако же она приказала всей компании раздеться и повела девчонок на кухню. Галина, с извиняющимся лицом последовала за ними. Весело и особенно не раздумывая, налетели малышки на невиданные ими никогда яства. Особенно понравился им необычный хлеб и мороженое с кусочками шоколада, масла и орехов.
Наевшись и перепачкав изрядно в мороженом свои весёлые румяные с мороза личики, они также шумно и естественно потянулись в прихожую, устроив и там маленький табор. Подталкивая друг друга и успевая при этом играть в догонялочки, они, наконец, оделись и последовали за старшей сестрой, с которой Галина передала мужу, чтобы он всех немедленно уложил спать. Конечно же, Галина ещё успела дать указания насчёт каждой из них: у кого нужно горлышко посмотреть, кого нужно под душем помыть, кому бельё поменять и проч., проч.
Оставшись наконец с Далилой на кухне, она вопросительно посмотрела на посуду, деньги, потом на Далилу. Далила же только пожала плечами. Да, ситуация… Но Галина была женщиной практичной.
– Ты, Далила, возьми завтра в милицию сходи, узнай, не пропадала ли у кого такая сумма? А хотя знаешь, у честного человека такой суммы быть не может. Не ходи никуда. Может, раз в жизни так повезло. Ты положи эти деньги на книжку. Родишь вот ребёночка, ох как пригодятся! Коляска – сто двадцать, кроватка – тридцать, как пелёночка – так рубль, а то и полтора, а одеяльце, а шубка, шапочки! Нет, не носи никуда деньги. Ты только подумай, какие будут расходы! Уж я намаялась, а ботиночки, а сапожки, да ещё хорошо, когда в магазине есть всё, а то не будет. Так переплачивать этим спекулянтам. Сама оденешься, наконец, ты ж молодая женщина, красивая, тебе по моде надо одеваться. Деньги никогда не помешают, – рассудительно говорила Галина. Но, вдруг, осторожно спросила.
– А Затюкин твой что говорит? Чьи деньги?