В «похоронных пирах» участвовали только матёрые женщины. Можно лишь представить, как главная жрица пускала по кругу рог с кровью умершего и начинала погребальный пир у костра. Возможно, в самые отдалённые эпохи ей отдавали «в жертву» и внутренние органы (мозг, сердце, лёгкие, печень и др.). В них, как считалось, содержалась жизненная сила человека, остальное поглощали другие женщины. Впоследствии обескровленные и тем самым «лишённые души» тела попросту зарывали подальше от жилища.
В X–VIII тысячелетиях до н. э., в эпоху неолита были приручены первые домашние животные и возникло земледелие, появились излишки еды и пищевые запреты. Вероятно, детям и женщинам разрешалось есть всё, мужчины не имели права на молочную пищу, а «матерь рода», в чрево которой не должна была попасть животная кровь, община кормила только молочной и растительной едой. Время от времени к ней добавлялась кровь умерших сородичей. Родовая мать являлась, повитухой, всеобщей нянькой и целительницей, давала грудь всем новорожденным прежде их кровных матерей, пресекала попытки кровосмешения, посвящала подростков в зрелую жизнь и вводила их в общину.
Исчезновение палеолитических «венер» в VI–V тысячелетиях до н. э. свидетельствовало об изменении самовосприятия людей – об огромном шаге к очеловечиванию. Свирепый культ «богини-матери» был, в основном, преодолён индоевропейцами уже к III тысячелетию до н. э. Его сменило поклонение «медведице-матери». Умерших оставляли ей «в жертву», чтобы они возродились в её теле, «воскресающем» каждую весну. Образ рождающего лона был перенесён на жилую пещеру, медвежью берлогу и простейшую, покрытую ветками и присыпанную землёй округлую землянку. Курганные захоронения спустя тысячелетия продолжали символически воспроизводить первобытные обряды «погребения в женском (или медвежьем) чреве». Надмогильный холм представлял собою «беременное» лоно земли, в недрах которого умерший покоился в положении зародыша, покрытого киноварью или густо усыпанного красноватой охрой – «земной кровью». Таковыми являлись захоронения ямной культуры IV–III тысячелетий до н. э. в междуречье Волги и Дона.
Первобытное «пожирание смерти» вошло в Древний мир в виде человеческих жертвоприношений женскому божеству, а затем – символических жертв различным богам. Спустя тысячелетия, когда обряд возрождения в женском чреве был давно забыт, древнегреческие орфики истолковывали его смысл на прямо противоположный: о&^а – оц^а «тело – могила».
Общинное сознание не знало страха смерти, люди каменного века были убеждены в перевоплощении душ, непрерывно возрождавшихся в крови рода. Именно на этой вере основывалось возникшее впоследствии почитание родовых предков. Страх небытия явился отправной точкой в пробуждении разума. Прошли тысячелетия прежде чем верования в бессмертие родовой крови сменились верой в бессмертие души. Полу-звериные обряды «поедания смерти» были навсегда отвергнуты в лоне великих мировых религий – иудаизма, христианства, ислама, буддизма.
Медведь-собрат
Давно отмечена «несомненная архаичность мифопоэтических представлений о медведе и связанных с ним культов и исключительная устойчивость взгляда человека на природу медведя и его сакральное значение»; у многих народов существовали верования в небесное происхождение медведя, наделенного божественными качествами.[62] Бурый медведь с русым отливом шкуры, обладавший огромной силой и хитростью, казался сородичем людей, «лесным человеком», каждую весну воскресающим из-под земли. Он жил оседло и достигал сравнимого с человеческим возраста в 30–50 лет. При ходьбе опирался на всю ступню, отпечатки его пятипалых лап походили на след босой ноги. Круглая голова, морда с хитрыми глазами и способность передвигаться на задних конечностях усиливали его «человекоподобие».
Упоминания в древнейших, в частности, хеттских текстах, о «людях-медведях» отсылают к широко распространённому среди народов Евразии мифу о кровной связи медведя с человеческим родом: «медведь – предок людей, их старший родственник, наконец, тотем», известны «медвежьи» имена валлийского царя Arthge (от *аrto-genos, «сын медведя») и первого польского князя Mieszko. Лесной богине Артемиде-Медведице (от древнегреческого Ἄρτεμις «медвежья богиня») приносили в жертву медведя, при её храме находился приручённый медведь, а жрецы во время праздника облачались в медвежьи шкуры и исполняли культовую пляску медведя. Нимфа Каллисто, спутница Артемиды, была обращена ею в медведицу, после чего перенесена Зевсом на небо в виде созвездия Большой Медведицы.[63]
Отдельными чертами древнейший образ медведя может быть сближен с эллинским Орфеем. Античный герой покорял богов и людей пением и игрой на форминге, древним русам в медвежьем рычании слышались речения божественного первосущества. Представления о «божественности медведя» проявлялись в ряде в восточнославянских верований: превращение человека в медведя «в наказание за провинности», «происхождение медведя из человека», сожительство медведя и человека, существование медведей-оборотней и «колдунов, принимающих медвежий облик».[64] Сибирские старообрядцы до середины XX столетия сохраняли предание о превращении Христом человека в медведя за непочтение.
Васильковский курганный могильник. Владимирская область. Х – XI вв.
Древнерусские погребальные обереги в виде медвежьих лап и кольцевидных обережных даров – «баранок».
Археологические находки в Верхнем Поволжье, Приладожье и Ярославской области погребальных сосудов со следами медвежьей крови, амулетов из медвежьих клыков, когтей и когтевых фаланг, глиняных медвежьих лап и морд, подтверждают существование стойких обрядов почитания медведя со времён Фатьяновской культуры III–II тысячелетий до н. э. В древнерусских Владимирских курганах VIII–IX веков вместе с прахом сожжённых хоронили медвежьи лапы.[65] Часто их заменяли изображения лап вместе с которыми погребали глиняные кольца – «символическое подношение медведю».[66] Они воспроизводили солнцевидный оберег проторусов и их потомков: бо́ронь, оборо́нь. Его выпекали в виде обрядового печенья, сохранившего древнее название баранка (на болгарском абара́нак, на польском obarzanek). Вероятно, по праздникам подростки носили этот оберег на запястьях наподобие съедобных обережных поручей.
По всей видимости, медвежьи черепа в древнерусских святилищах соотносили с подземным, земным и небесным мирами.[67] «Медвежьим» по происхождению являлось древнерусское название Плеяд (Волосыни). Имена Велес и Волос сближаются по смыслу с «волосатым» медведем. Связанное с почитанием медведя жилище прарусов (землянка с плоской или насыпной крышей) разительно отличалось от юрты кочевников или бревенчатого дома и воспроизводила образ берлоги или ещё более ранний – погребального кургана. Об этом свидетельствует само её название хата, родственное авестийскому kata «дом, яма» и нижненемецкому kate «хижина». В противоположность хате могильные сооружения прарусы называли дом, домовина.
Медведя отождествляли с Велесом,[68] считали покровителем охоты, оставляли ему на пнях и стволах деревьев часть добычи. Он являлся единственным из лесных зверей, которого упорно и почти безуспешно пытались приручить. Медвежьи клыки, когти, лапы, шкура, шерсть, а также кровь, жир, мясо считались важнейшими оберегами людей и скота. Череп медведя хранили в пчельнике для оберега пчёл. В свадебных обрядах жениха с невестой усаживали на медвежью шкуру и именовали «медведем» с «медведицей», а дружку (родственника жениха) «медведником», в древнейшую эпоху он являл собой медведя-собрата, кума. В предсвадебном причитании невеста иногда называла свёкра со свекровью «медведями». На Руси веками сохранялось убеждение, что «медведь – от Бога». В Средневековье для преодоления остатков медвежьего культа вводились запреты на употребление в пищу медвежатины и ношение медвежины «одежды из медвежьей шкуры».[69]
Русская устная словесность свидетельствует о стойкости почитания медведя. В сказках «Ивашка Медвежье Ушко», «Царь-медведь», «Миша косолапый», «Девушка и медведь» и др. кровная связь медведя и человека считается естественной, даёт невиданную силу и неизменно служит ко благу. В сказке «Иванко Медведко» герой предстаёт всесильным лесным «родичем» и полноправным членом семьи – человеко-медведем. Память о «воскрешающей» силе медведя сохранилась в полусказочной былине «Михайло Поток». Она повествует о том, как богатырь спускается в могилу вместе с мёртвой женой, избавляет её от смерти, побеждая подземного змея, и вновь выходит на волю. Имя Михайло намекает на очеловеченный образ медведя, победителя смерти, а прозвище Пото́к (Потык) истолковывается как «заточник» – от старорусского пото́къ «изгнание, заточение», родственного глаголу точить. Это прозвище родственно слову по́ток (в северных говорах «топот, топотня»),[70]оно сближает имя героя с обережным прозвищем медведя «Потап», «Потапыч». Название сказки «Михайло Поток» следует понимать, как «Михайло Заточник», «Михайло Топтыгин» – «тяжелоходящий».
В сказке «Про волшебную мельницу», записанной в Пудожском краю, медведица помогает героям в противостоянии черту, даёт свою кровь, чтобы помазать ею и исцелить заболевшую, вручает людям своего «медвежонка-сынка» для спасения жизни, и тот хитростью сжигает черта в бане. В конце сказки именно медведь оживляет раздобытой живою водой главного героя и его спутников-животных.[71] В русских сказках медведь является несокрушимым победителем змея, однако сюжет их поединка отсутствует.[72] Роль змееборца в сказках играют «медвежьи дети» (Иванко-Медведко, Иван Медвежье Ушко и др.), в качестве их противника выступает змея-ведьма «из-под камня», подземный «мужичок с ноготок» и Баба-яга.
А.Н. Афанасьев сближал образы человеко-медведя и сказочного богатыря Зорьки, прозванного Светозором, утверждая, что их следует воспринимать, как «различные прозвания громовика», сокрушителя туч.[73] Если принять это предположение, то индоевропейский Первомиф о битве небесного громовержца со змеем превращается у прарусов в поединок со змеем медведеподобного порождения Сварога-Перуна. Следами его молниеносных ударов считались рассыпанные по земле «громовые стрелы» (белемниты).
Почитание прарусами и их потомками медведя в качестве священного существа и старшего собрата объясняется убеждением в небесном происхождении этого первого сварожича, которого всемогущий световидный бог наделил сверхчеловеческой силой и способностью преодолевать смерть.
Медвежье коло
Трёхчастный год
В доисторические времена наиболее глубокое воздействие на сознание вызывали явления, в которых проявлялся закон умирания и возвращения к жизни. Идея метемпсихоза, свойственная религиозным представлениям народов юга Евразии с тёплой зимой, во время которой всё живое продолжало жить, в северных землях сменилась верой в ежегодное осенне-зимнее умирание и весенне-летнее оживание природного мира. Человек чувствовал себя частью природы, но существом особым, обладающим даром мысли, слова и созидания. Превосходил его лишь медведь, способный каждую весну «воскресать от смерти». В СевероВосточной Европе он оживал и восставал из-под земли после самой жестокой зимы. Ему поклонялись, с ним старались породниться, чтобы стать бессмертными. Круговые движения солнца и луны были важны куда менее, нежели чередование жизни, смерти и воскресения под землёй – в медвежьей берлоге и в первобытной родовой пещере.
Восприятие «круговращения бытия» древними охотниками и собирателями воплотилось в доземледельческом трёхчастном вычислительном календаре, условно называемом медвежье коло. Он существовал в эпохи неолита и ранней бронзы и соответствовал архаическим представлениям о годовом чередовании периодов яви и сна. Счёт времени вёлся пятидневками (по пальцам) и «лунами», разница между полным лунным кругом в 29,5 суток и шестью пятидневками, или одной «луной» составляла половину суток. Год делился на три части по 120 дней, по четыре «луны» или по 24 пятидневки. Остаток в пять дней, исключался из счёта и воспринимался как особое время «конца-начала» годового круга. При исчислении времени «лунными кругами», от новолуния до новолуния, погрешность в месячном счёте оказывалась незаметной, а в годовом круге, состоявшем из «двенадцати лун» или 73 пятидневок, она сводились лишь к четверти суток, как и в современном календаре.
О древнейшем трёхчастном делении года свидетельствуют археологические находки медного и бронзового веков. Жизнь человека и природы была религиозно осмыслена в чередовании трети и двух третей года. В культурах италиков, кельтов, скандинавов, германцев, славян были распространены украшения с мотивами трёхлучевой звёзды (с прямыми, загнутыми или ломаными лучами), трилистника, триквестра, треугольника в круге, треугольной плетёнки и др. В лунном календаре древних кельтов сменялись две неравные части (по стюл. ст.): треть года с 1 мая по 1 августа считалась «тёплой», а две трети с 1 августа по 1 мая «холодными», обе части делились ровно пополам 1 ноября и 1 февраля.[74]
В русской устной словесности сохранилось предание о сказочном Лукоморье, жители которого обмирали на зиму и оживали весной. Их сон и явь проходили «между двумя Егориями» – Егорием-зимним (26 ноября) и Егорием-вешним (23 апреля). Это значило, что более трети года (149 дней) они спали, а около двух третей (216 дней) бодрствовали. В более тёплых краях Западной Европы сходные поверья относили к медведю. Считалось, что он засыпал 28 ноября, с наступлением католического Адвента (Рождественского поста), а просыпался 25 марта на Благовещение и таким образом проводил в берлоге около трети года: 117 дней или 13 древних девятин. Уборка летнего урожая на земледельческом юге Европы по обычаю также завершалась через одну треть года после весеннего сева. Древние греки считали это время «сроком Деметры». Образ античной богини земледелия и посевов являлся олицетворением зерна, которое треть года находится в земле, затем прорастает из «царства мёртвых» и оставшиеся две трети года существует в виде стебля, колоса и сжатых хлебов. Медвежьи обряды у народов Юго-Западной и СевероВосточной Европы соответствовали либо южной, либо северной версиям медвежьего коло. Возникавшие при этом календарные различия не считались важными и в обоих случаях оставались связаны с природным круговрвщением и верой в чередование жизни и смерти.
После перехода к солнечной религии древние европейцы перенесли начало годового счёта на весеннее равноденствие, когда свет побеждал тьму, а из-под снега и земли «воскресала» медведица. На Масленицу в западноевропейских странах совершали обряды «поисков лесного человека», «пробуждения медведя» и его «вождения» по деревне. В Германии чествовали «лесного человека» (Waldmann), который «просыпался» в берлоге и затем выходил из неё, «воскресал», в Пиренеях сохранился обычай «охоты на медведя», в Швейцарии «майского медведя» наряжали в зелень, в Словакии устраивали пляски с медведем, сулившие плодородие, в Македонии ряженого «медведя» «звали на ужин», а в Восточной Польше на второй день после Пасхи рядились медведем, который «болел», но «оживал», после того, как его поливали водой.
По русскому средневековому (старостильному) календарю на Сретенье (2 февраля) отмечалось «первое пробуждение медведя», а на церковную Масленицу (февраль – начало марта) совершали обряды «встречи» и «вождения» медведя. Считалось, что на Благовещенье (25 марта) он «просыпается», на св. Егория-вешнего (23 апреля) или на Радоницу (1 мая) «встаёт» из берлоги и выводит из улья пчелу, из земли – змею и червя-щура, а из воды – лягушку. В Воздвиженье (14 октября) медведь «начинает укладываться» на зиму (и с ним засыпают его спутники), а на Кузьминки (1 ноября) или на св. Егория-осеннего (26 ноября) «крепко засыпает». Считалось также, что на св. Спиридона-солноворота (12 декабря) он «поворачивается в берлоге с боку на бок».