Любава испуганно замерла.
Настала пугающая тишина и даже переговоров дружинных и фырканья коней не раздавалось. Тихо-тихо… Да так, что не слышно птиц, шелеста деревьев, даже мухи с комарами и те куда-то подевались.
– Почему так… – начала Любава, но Боянка предостерегающе закрыла ей рот ладошкой.
Послышалась возня. Кони испуганно рваной волной то копытами били, то коротко ржали. Над обозом сгущалась беда, и она страхом окутала девиц, жавшихся друг к другу.
– Оружие, – мрачно пророкотал Добродько, и тишину тотчас нарушил жуткий скрежет вынимаемых из ножен мечей, топоров и ножей.
– Всё! Мы – трупы, – обречённо процедила сквозь зубы Боянка. – Говорила же я, дурная затея… Нас каждый разбойник будет рад ограбить!
– У нас дюжина дружинных, – шепотом огрызнулась Любава.– Сколько нужно разбойников супротив хотя бы одного нашего?
– Хм, тогда может и выкрутимся, – рассудила боярышня без особой уверенности.
За пределами повозки свист раздался, хруст, топот, звон металла, жуткие стоны, клокот, истошное ржание коней… Любава содрогалась от шквала звуков и кусала испуганно губы, а когда померещился стон Иванко, не выдержала и украдкой, одним глазом, припала к порезу в брезенте.
Сначала не поверила, но в ужасе выхватывая общую картинку, насчитала больше двух десятков грязных разбойников в мешковатых, подранных одеждах. Они отчаянно кидались на дружинных, сомкнувших вокруг главной повозки защитное кольцо.
От ужаса Любава плохо различала поединки, всё смешивалось в общую жуткую схватку, где разбойники не казались такими уж неумелыми. И даже вместо рогатин, мечи сверкали в лучах заходящего солнца.
Земля – усеянная телами, как своих, так и чужих. Кровь, отдельные конечности, хрипы… Аж в глазах мутнеть начало. Но когда всё же совладала со слабостью и отыскала взглядом Иванко, даже безотчётно комкать брезент начала. Хотелось выскочить из повозки и встать плечом к плечу с любимым. Пусть увидит, что она не боится! Что доверяет ему свою жизнь! Честь…
Митятич яростно отбивался от двух: крупного и невысокого. Разбойники были быстры и проворны. У одного меч короткий, а у другого к клинку и нож прилагался. Матёрые, хитрые… Не шибко на лесных грабителей смахивающие… И от этого озарения дурнее стало. Неужто прознал Ратмир о том, что она по его землям шла?
Большого Иванко успел мечом рубануть, но тут со спины на него напал ещё один – коренастый, кривоногий. Закинул нож высоким размахом и прыгнул на Митятича.
– Сзади!!! – не выдержала ужаса Любава. Завопила так громко, что не только мужики обернулись, но и Боянка с Марфой на пол ухнули:
– Дура! – запричитала боярышня. – Выдала нас! – истерично принялась качаться, напоминая маятник. – Убьют! Снасильничают!!! – едва не драла на голове волосы, подвывая подруга.
Любава сама в ступор впала. Не привыкла, что вот так… всё… безысходно и страшно, но от очередного звона железа шарахнулась вглубь повозки, где истерила боярышня и всхлипывала челядина, пока совсем рядом не раздался хриплый ор:
– Девку! Девку схватите!!!
Марфа вытаращила обречённо глазищи, а Боянка побледнела, словно мертвец:
– Вниз! – ухнула на колени Любава и, обдирая ногти, усердно засопела, подцепляя секретную створку лаза под пол телеги. Прикусила губу от натуги, ведь девичьих сил не хватало. Слава богу, подруга очнулась – бросилась на помощь и вдвоём они смогли открыть ход:
– Быстрее! – кивнула Боянка княжне. Любава проворно юркнула в проём. Терпеливо дождалась, пока спустится подруга, которая усердно дёргала следом Марфу. И только они оказались на земле, аккуратно сокрыли лаз.
Выползать из-под телеги сейчас – в пик, когда народу тьма – нельзя. Надобно схорониться, чуть обождать, и как только ног поменьше мельтешить будет – можно и дёру дать. Прокрасться, по земле постелиться, а там…
Любава села… обхватила колени руками и испуганно таращилась в никуда, вздрагивая от каждого стука, крика и жутких угроз. Вокруг мельтешили ноги, раздавался звон оружия, отборная ругань, сопение, охи, предсмертные хрипы и стоны.
Но всхлипнуть себе позволила лишь, когда под колёса телеги рухнул разбойник. Тошнотворная картина… Расширенные от ужаса и боли холодные глаза мужика, до сих пор сжимающего топор в руке, медленно стекленели. Из рассечённого от груди до живота тела буйно вытекала кровь, быстро впитываясь в землю. Ошмётки одежды промокли от тёмной жижи… а от вида кишок, робко показавшихся из глубокой раны… хотелось блевануть.
Любава безотчётно прикрыла рукой рот, сглатывая рвотный позыв.
Покидающим сознанием разбойник цеплялся за жизнь, а поймав взглядом княжну, натужно не то захрипел, не то замычал. Говорить уже не мог – изо рта булькала и пенилась кровь, просачиваясь через бурую, куцую бородёнку.
– Чего уселась? – зашипела Боянка, ощутимо толкая нерасторопную княжну в бок.
– Ой, – пискнула княжна, стукнувшись макушкой о низ повозки и тотчас пригибаясь к земле.
– А, вот ты где? – прохрипел басовито незнакомый голос, прогнав по телу волну безотчётного страха. – Ого, да вас тут трое?! – и в следующий миг Любаву дёрнули за щиколотку. Княжна шмякнулась лицом в землю, а пока отплёвывалась, её потянули резко и настойчиво. Она рьяно брыкалась, в ужасе цепляясь за кочки и землю буравя пальцами, но мужик, словно не замечая сопротивления, выволок жертву на свет божий.
Позади истошно визжала Боянка, ей высоко подвывала Марфа.
Грудь яро вздымалась, дыхание заходилось. Сердце лихорадочно скакало в животе, отдаваясь гулким эхом в голове. Любава извернулась и прытко лягнула разбойника, что есть сил, пытаясь освободиться от железной хватки. Но когда встретилась с глазами мужика, остро поняла, что влипла.
Оставаясь в хлипкой рубахе с задранным подолом, растрепанная и напуганная, она представляла собой – то ещё зрелище, и что самое ужасное, оно пришлось по вкусу разбойнику. Несмотря на окровавленную рожу и множественные раны, он похабненько ухмылялся и похотливо пожирал её взглядом. Жадно сглотнул, облизал пересохшие губы.
– Какая кобылка молодая да спелая! – хрипло прошептал, нагло ущипнув до боли ягодицу княжны. – Люблю таких объезжать!
Любава взвизгнула и вновь дёрнулась, свободной ногой заехав в мягкий живот разбойника. Очередная попытка освободиться провалилась, и даже хват не ослабила. Княжна отчаянно зажмурилась, понимая, что заскуливший от боли мужик, выходки не простит.
– Ах ты, су*! – над Любавой склонилась перекошенная от злобы свирепая мужская рожа, а в следующую секунду его огромный кулак прилетел в нежное лицо. Разноцветные искры полетели из глаз, мир окрасился чёрным. Никто никогда не смел притронуться к княжне и пальцем, так что неземные ощущения она испытывала впервые, а они в свою очередь, принесли небывалое чувство безмятежной свободы в нигде…
Глава 1
22 года назад
История Твердомира
Род Радомира Минского: жена Зорица, сын Твердомир
Матушка Твердомира умерла, не выдержав десятых родов, начавшихся прежде времени. Ни Домовой, ни священный Огонь очага в этот раз не пришли к ней на помощь. Рождение, как и смерть, открывало невидимую границу между миром мёртвых и миром живых. И Зорице там оказалось куда спокойней, вот она и решила не возвращаться, оставив на руках безутешного князя ещё одного сына.
Княжич родился хилым, мелким, с тонкой, синеватой кожей. Дышал на ладан, так и не издав звука, приветствуя свой новый мир. Повитуха устало скривилась. Отошла, брезгливо вытирая ладони о подол выпачканного кровью передника, всем видом показывая, что младший княжич – не жилец.
В этот раз не поднялась у князя рука на слабого младенца. Плюнул в сердцах, перерезал пуповину на топорище, и передал сына в руки главного своего телохранителя. Кто в трудный час не оставлял своего князя наедине с горем.
Возможно именно страшное оружие и мощь воина-наставника дало младшему княжичу силу жизни. А может судьба уже писала в книге судеб очередную историю СИЛЬНОГО человека.
«Каков князь, таковы и воины!» – рассуждали крестьяне. Радомир норовом был строг, но справедлив. Правда, лишний раз за советом или за помощью к нему обращаться не спешили, стараясь с мелкими проблемами справляться сами. Сыновей князь воспитывал в строгости, вот только мальца видеть не желал. Своим видом он напоминал любимую жену, расковыривая рану в сердце и душе.
Теперь вот не только доверил сыновей, а вообще отдал заморыша, предпочитая забыть тупую боль от потери жены. Предпочитая не видеть знакомых серых глаз, смотревших с лица сына. Как передал мальца Богдану, так с горя и забыл о Твердомире на несколько лет, перепоручив воспитание другу.
Богдан – был мужик неразговорчивый, на ласку скупой, на доброе слово и того хуже. Нерусь одним словом. Да и внешность под стать – как у Велеса – чёрного бога, владыки смерти. Тёмные глаза смотрели холодно, будто мишень выискивая, кого забрать с собой в подземное царство. Смоляные волосы всегда были туго затянуты в хвост, подтягивая и без того узкие глаза к вискам, выбритым до гладкости кожи. Тонкий нос с хищными ноздрями, плотно сжатые губы, жёлтая кожа, темнеющая летом и слегка светлеющая зимой. Невысокий, гибкий, да обманчиво хрупкий.
Радомир поначалу тоже усмехался, что за воин такой… шаман иноземный. Да вскоре улыбку спрятал и назначил дикаря своим главным охранником. Воеводе Степаку Игоревичу наказал у иноземца уроки брать, да дружинных новым хитростям обучать. Благо, новоявленный охранник таинства своих навыков не блюл, потому воины князя по малёхоньку новые приёмы оттачивали.
Первое время Богдана народ стороной обходил. Девки шарахались, дети плакали, а потом ничего – попривыкли к иноземцу. Тем более нрав у Неруса спокойный. Никто не слышал, чтобы он голос повышал, когда злился, но вместе с тем, никто не слышал, как радовался победам дружины и князя.
Радомир привез его в княжество сломленного не только телом, но и духом. Сам лечил его раны – выхаживал, часами разговаривая и не давая впасть в забытье. И Нерус постепенно оправился, хотя шрамы в душе остались навсегда.
В прошлой жизни Богдан звался Фенгджи, и поклонялся птице Феникс. Но однажды не восстала из пепла самая главная в его жизни птица, и тогда он проклял своего бога и отрёкся от служения ему.
Феникс добротой не блистала: не пришёлся ей по нраву поступок Фенгджа. Она привыкла ко всеобщей любви и поклонению, поэтому решила проучить, и послала на его земли новую напасть…
Радомир впервые отправился в дальние края. На восток, в загадочные земли и край диких народов. Отец доверил старшему сыну ведение войны, и будущему князю Минскому нужен был сильный союзник. Договорился успешно. А сейчас мчался к своему войску, чтобы поведать о стратегии, которую они обсудили с узкоглазым.
На Чёрный отряд налетели случайно, не разглядев в темноте опасности. Княжич был молод и горяч, поэтому разбираться не стал – наши – чужие. Сразу же ввязался в драку, порешив небольшой отряд в три приёма.
Собрался было уже уезжать, когда внимание привлекла клетка из тонких, но прочных стволов молодых деревьев – бамбука, как нарекли его местные.
Несколько секунд всматривался в темноту, и всё же разглядел на полу, в самом углу жалкое подобие человека. Никогда до сего момента Радомир не знал такого чувства как жалость, но теперь… дрогнула его душа.
Высветил факелом спутанные чёрные волосы. Узкие глаза, молящие о смерти. Цветной рисунок птицы на ключице. Покрытые ритуальными картинками руки, ноги…
Таких наколок никогда не видел княжич. Но слыхал, что в этих диких землях шаманов помечали специальными символами. И то не каждого – только у истинно-отмеченных загадочной птицей Феникс.
Шаманы опасные люди.
Князь задумчиво покачал в руке меч. Опять уставился на пленного.
За спиной ворчали его преданные люди, не понимая, почему княжич медлит. Да он и сам не понимал.
Убить шамана было гораздо правильнее, чем выхаживать, но нутро противилось. Рука не желала рубить с плеча, и Радомир велел:
– Освободить и перевязать раны. Не сможет идти, ко мне! На моего коня!
Немногим позже, когда княжич Минской не брезговал и сам перевязывал раны шамана, отказывающегося есть и пить, княжич пытался достучаться до сути умирающего. До его здравого ума. На своём языке, ломано на языке узкоглазых дикарей. Теми отдельными, корявыми звуками, которые успевал заучить, пока ехал по чужим землям. Слово за слово, упрёк за упрёком, совет за советом, и шаман стал откликаться.
Также нелепо и обрывисто, как и Радомир на его языке, шаман ронял звуки, понятные княжичу и его людям. Сначала они бурчали, потом посмеивались, а затем даже начинали переговариваться с дикарём.
И когда шаман чуть окреп, а отряд князя Минского попал в засаду, между ними и закрепилась кровная связь. Отбиваясь от врагов, Радомир и шаман, стоя спиной к спине, отражали атаки противников, пока к ним не подоспело основное войско.
Вот тогда, все в крови, поту и задыхающиеся после продолжительной бойни, уткнувшись лоб в лоб, они стояли и улыбались друг другу. Совсем не похожие: разных миров, богов, языков… Слушали бой сердец, хватая ртами воздух и уже понимали, как близки по духу.
– Не знаю, что ты натворил. Не знаю, за что прогневал своих богов, но отныне ты мой побратим! Если потерял смысл в жизни, предлагаю своё плечо и свой кров. Не навязываю своих богов и своих врагов, но если и дальше пойдёшь со мной, я обещаю тебе… не осуждать.
Фенгджи кивнул. Не всё понял, но доверился страсти, с которой говорил Русич. Ощутил силу и пошёл в новый мир.
С тех пор ни разу не предал. Плечо к плечу, спина к спине. Всегда с Радомиром и за него!
А теперь вот… ещё и сына своего князь ему доверил!
Главным телохранителем значился, был воином и человеком дела, а не хозяйства и семьи. Несколько мгновений смотрел на сопящее недоразумение. Кое-как закутал в княжью рубаху и отнёс в избу, где сам проживал аскетом близь казармы дружины. Молодые, крепкие, ловкие мужи, знающие о выносливости, силе, оружии больше других. Умеющие воевать, охранять и убивать. Другой семьи у Неруса не было.
И не стремился он к ней… До сих пор не мог смириться с болью молодости.
Уже любил когда-то давным-давно. Любил, да защитить не смог. И ежели б не князь – сам был бы в подземных мирах, раздумывая, как воротиться. Вот только с тех пор, как отрезало. На девиц только по надобности смотрел, а мысли о семье запер на амбарный замок.
Так и было, так и есть, только оказался в его огромных ручищах никому не нужный едва живой комочек, так душу и затопила нерастраченная отцовская нежность.
В скромной хижине огляделся хмуро: скамья, стол, да печь – вот и всё убранство, и, не раздумывая, на стол куль положил. Осторожно развернул.
Хм, а ничего, вроде, налился молочным цветом малец. И сон крепкий. Ткнул аккуратно пальцем в мягкий животик. Мелкий сморщился, закряхтел. Взял за ножку и поднял вверх тормашками. Мальчишка ручки растопырил… да как рот открыл.
– То-то же! А то – не жилец, – хмыкнул Нерус, но уже через несколько минут пожалел о поступке. Мальчишка от натуги аж покраснел…
***
Как воспитывать детей, Богдан ведать не ведал, потому подошёл к этому делу по-своему, по-мужски. Крестьяне дивились ухищрениям нерадивого приёмного отца. Передавали из уст в уста жуткие истории. Мол, вместо того, чтобы укачивать ребенка в колыбели, главный телохранитель князя эту колыбель с младенцем о стену шарахал с такой силы, что бревна пообтесались. Что в сугробе маленькое тельце валял, да обтирал снегом. Что в прорубь с ним нырял. Пробежки поутру, а младший княжич то на спине Неруса, то на груди…