– Да. Есть. Я думала тебе на обед оставить. Больше же нет ничего?
– А мы на обед с тобой в одно место в гости пойдём, но это уж после экзамена. Ты сможешь его быстро сдать, одной из первых? Или слабо? – Ларик помнил, как его городская интеллигентная бабушка Лира говорила: «Чтобы человек почувствовал себя в гостях свободно и не смущался, нужно его привлечь к полезным и простым делам, чтобы голова у него работала в нужном направлении, отвлекаясь и от смущения, и всего ненужного», – вот этим Ларик интуитивно и занимался: привлекал, отвлекал и поручал.
– Смогу. Я всегда одной из первых сдаю. Не люблю растягивать. Это, как у зубного, всё равно придется лечить. Чего тянуть? – Настя улыбнулась, а Ларик с уважением посмотрел на неё: «А я тяну до последнего. Боюсь. Как услышу звук бормашинки – всё, капец, пропал мужчина в расцвете сил!» – они дружно рассмеялись, представив дрожащего Ларика. Настюша почти бодро встала и начала накрывать на стол «чин-чинарём», как у бабушек.
Следы от пальцев на шее у Настюхи багровели: «Не дай Бог и синяки ещё останутся», – тревожно подумал Ларик, открывая шифоньер в спальне родителей, на перекладине дверцы висел материн газовый платочек, прозрачный изящный и голубой, прям в цвет Настюхиному ситцевому платьишку.
Форменку свою он аккуратно сложил и убрал на полку, засунув бескозырку в старую наволочку. Натянув трико и рубашку, достал коробочку с деньгами, сунул сиреневую «двадцатьпятку» в нагрудный карман. Много денег ему не оставляли: «если что – у Эли возьмёшь, и всё будет под контролем», – Ларик усмехнулся наивности родителей, да если надо, он за одну ночь двадцать заработает на разгрузке арбузов, например, или дынь. И ещё с собой вкусноты прихватит.
Ларика всегда удивляло: и куда эти фрукты-ягоды деваются? Редко где продают, но то там, то сям люди тащат и дыни, и арбузы. А очередей почти нигде не видно. Очереди сразу выстраивались, когда что-нибудь вкусненькое появлялось, например, болгарские помидорки. «И кто их так тщательно укладывал в эту синюю бумажку? Каждую помидорку в отдельности?» – этих ящиков с помидорами Ларик за свою недолгую грузчицкую жизнь тоже перетаскал немало. Их бы и так раскупили, и без упаковки такой. Они были все одинакового размера, сладковатыми на вкус и плотная кожица звонко лопалась, когда помидорку надкусывали. Ларик сглотнул слюну от воспоминаний. До помидоров ещё надо было дожить.
– На, Насть, надень. К платью подходит, и ссадин не видно будет, – Ларик подал Насте платок. Девушка взяла косыночку, даже не взглянув на Ларика. Шея болела.
– Ну, и что ты тут наприготовляла? Во, нормально. Теперь берём ложку мороженого и опускаем в горячий кофе. И сразу пьём понемногу. Вот так, – Ларик, показывая, втянул слишком сильно и обжегся, смешно выплюнув всё обратно.
– Фу ты, горячий гад какой! Я думал, что похолодней будет. Не рассчитал.
– А ты часто так кофе пьёшь? – с улыбкой, сипя, как простуженная, спросила Настя, пытаясь, как могла, поддержать настрой разговора, как-будто и не было ничего…
– Так? Так первый раз, но много раз слышал. Ничо особенного. Холодный кусочек, вернее лужица среди кипятка. Да ерунда это всё. Давай пей, как хочешь, и съешь, хоть кусочек чего-нить, главное. Не боишься экзамена-то?
– Экзамена? Да нет. Я хорошо подготовилась. Только из головы всё вылетело, – Настя опять опустила виновато голову.
– Слышь, Настёна, а я фокус один знаю. Если попросить другого человека назвать тебе цифру или открыть страницу учебника наугад, то он тебе точно назовёт или номер билета твоего, или тему. Хочешь попробовать?
– Хочу, – просипела Настя. – А кого попросить надо?
– Ну, кого? Ну, меня попроси. Я же тоже «другой». Не сдаю же? Ну, давай проси,… – Ларик, сложив руки на груди, сделал серьёзный вид и важно насупился.
– Ларик, слушай, а как у тебя полное имя?
– Илларион Николаевич. Давай, проси!
– Илларион Николаевич, откройте, пожалуйста, вот эту книгу на какой-нибудь странице?
– Хорошо, давайте, – Ларик на полном серьёзе закрыл глаза и протянул руку, к учебнику, потом крепко схватив корешок, резко открыл книгу.
– «Мой город!» – улыбнулась Настя, – Я наизусть помню этот текст и вопросы к этому билету тоже.
– Вы знаете, девушка, – это усыпляющая простота. Мне, кажется, вы совсем нечетко знаете ответ на одиннадцатый вопрос, – Ларик «лепил горбатого», чтобы только отвлечь её, сбить с той трагической печали, что застыла в её глазах.
– На одиннадцатый билет? Или на одиннадцатый вопрос по тексту? – Настя невольно увлеклась игрой.
– И то, и то повторите на всякий случай. И если я окажусь прав, вы выполните одну мою просьбу.
– Какую?
– А это мы узнаем после экзамена. То есть, это вы узнаете, я-то сам знаю. Короче, у тебя час всего. Давай, чеши мозги по-быстрому. Я в магазин слетаю. Сжег штаны-то. Совсем не ношенные, от костюма выпускного. А в форменке не везде пойдёшь. В общем так, ты за хозяйку остаёшься, на телефон не отвечай. Окна не закрывай, пусть продувает гарь эту. К двери не подходи. Вопросы есть? Вопросов нет. Я – одна нога там, другая – уже здесь, – Ларик снова закрыл её на ключ снаружи, прислушался прижав ухо к двери. За дверью было тихо.
Вовремя Ларик вышел за штанами. В магазинчике на углу выбросили в продажу «техасы», некоторые шутники их ещё называли «чухасы». Так назывались штаны из толстой жесткой бязи. Все карманы были укреплены по углам блестящими заклепками, все швы отстрочены грубой и рельефной строчкой. В американских боевиках такие показывали. И почти такими же, только синего цвета фарцевали в Одессе на Привозе ребята, те, кто приходил из загранки. Но стоили они гораздо дороже, чем весь его выходной костюм. Он, увидев такие, тогда лишь присвистнул: «Это кто же такие покупает-то?»
Эти же, попавшиеся ему на пути поисков подходящих штанов, собрали толпу зевак. Они, эти случайно выкинутые в свободную продажу штаны, были прекрасны. Но были они яркого оранжевого цвета. Потому их и выкинули, наверное, как «неликвид», в свободную продажу.
Толпа собралась, видимо, чтобы первыми увидеть смельчака, который такие штаны не побоится купить. И их терпение было вознаграждено. Этот парень не побоялся. Мало того, что не побоялся, он купил их даже две штуки, утверждаясь в своём намерении носить только их. А ещё этот выпендрёжник купил себе – на оставшиеся одиннадцать рублей – «штормовку» светло-серого, тоже пижонистого диковатого цвета. Обычные, привычные для нормальных людей «штормовки» были тогда цвета защитного, как в обычном кино.
–Эй, пацан, ты бы ещё розовые трусы купил в придачу, – крикнул кто-то из толпы. Но Ларик на дураков и сроду внимания не обращал.
– Так он клоуном устроился, я видел, – подхватил шутку другой мужик.
– Точно, он и ботинки с носами кувырдесятого размера купил. Я тоже видел, – зашелся смехом третий зевака.
– А это ты видел, – перед носом задиры образовался кулак, он у Ларика был очень большой и увесистый. – Закрой пасть и займись делом, болтун, – Ларик не торопясь взгромоздился на «Яву» и, сделав плавный поворот, отъехал, оставив толпу в недоумении: неужели этот придурок действительно натянет на себя эти штаны?
Ларик сам себе не поверил, эти штаны, за которые «там» брали сотню, а то и две, здесь стоили всего семь рублей! Правда, те «там» были темно-синими, и бывали они только на Привозе, и уж оттуда добирались до редких счастливчиков, но уже за «двести рябчиков». Ну и что, что эти оранжевые?!
Настя не успела дойти до конца темы, а Ларик уже вернулся, довольный и даже, можно сказать, счастливый. Он молча прошел в свою комнату и переоделся.
– Шик! – серая рубашечка с коротким рукавом и серая ветровка, если, наконец, придёт прохлада, решали все вопросы его очень даже стильного гардеробчика. – Вот бы Алька обрадовалась! – писем от Альки не было уже две недели. – Надо написать. Может, случилось что? Вот сегодня утрясу вопрос с Настей и напишу, – решил Ларик, надевая «рубашку на каждый день» брусничного цвета и с карманами, что было очень удобно. А Настю он решил до вечера одну не оставлять, там мать её придёт, пусть и решают, как им быть с этим ублюдком.
– Ну, как я выгляжу? – Ларик прошелся, как по подиуму, перед Настеной. Она выпучила глаза и вдруг хрипло расхохоталась. Чего, чего, а такой реакции Ларик не ожидал.
–Ты чо ржешь, как ненормальная? Это модно сейчас там, на западе. Там все так ходят, – но Настя не унималась. Тогда Ларик насупился: «Деревня ты необразованная. Давай собирайся, в школу пора», – но про себя Ларик возликовал: «Настена вроде в порядке пока, а про голос скажет, что простыла, и всё тут».
После экзамена он её ждал на другой стороне улицы, в тени густых лиственничных посадок. Эти деревья он с классом сажал, ещё когда был в первом классе. Седьмая лиственница была его. Он её нес из питомника, он сам для неё яму копал, сам кол вбивал, сам привязывал и поливал водой из придорожной канавы. Теперь она была метров семи в высоту.
Настя вышла из школы быстро, оглянулась и остановилась в растерянности. Она не увидела Ларика за деревьями. Он подкатил на мотоцикле с выключенным двигателем, здесь ехать было под горку, и сам поймал себя на мысли, что ведет себя, как мальчишка. Настя отпрыгнула от неожиданности, но тут же улыбнулась, увидев своего оранжево-красно-бордового мотоциклетного друга.
– Ну? Как?
–Нормально. Пятерка. Да! Ты представляешь, Ларик, действительно был одиннадцатый билет! Но я и другие все знаю, – как бы оправдываясь сказала она, всё ещё сипя. – Ты знаешь, мне директор сказала, что у меня будет медаль. Только у меня есть одна четверка. Не знаю, будет ли ещё медаль-то?
– А по какому у тебя четверка?
– По рисованию.
– Ну! Это серьёзно. Могут и не дать. Как пить дать – не дадут. Может… взятку предложить? – тихо проговорил Ларик. Настя вытаращилась на него и смотрела, пока он не прыснул, не выдержав её наивной и возмущенной им серьёзности.
– Фу ты! Ларик, ты вообще уже…
– Неужели поверила?
– Нет, но…
– Поверила, значит, в мою испорченность. А я тебе сюрприз приготовил, ты обещала выполнить мою просьбу, если я правильно номер билета угадаю. А я угадал.
– Какую просьбу?
– Так это,… поехали на чертовом колесе, что ли, покатаемся. На карусели. Ещё куда-нибудь сходим, там раньше комната смеха была… последний же экзамен сдала? – Ларик смотрел, как Настя мрачнеет и грустнеет.
– Ты мне об этом сюрпризе сказать хотел дома у тебя?
– Да нет вообще-то. Но и об этом же можно подумать?
– А о чём ты хотел сказать?
– Да я хотел тебя покатать просто, куда захочешь, туда и поедем.
– Точно? Ты не врешь? – глаза девочки засветились какой-то надеждой.
– Точно. Хочешь куда-то?
– Да. Только это место, – Настя потупилась, как бы не решаясь сказать.
– Да говори. У нас ещё два часа до званого обеда.
– Я на кладбище к папе хочу съездить. Я уже год там не была. И мама на родительский день не была у него. Могилку надо прибрать. Там и веник у нас есть. То есть был… наверное. И грабельцы детские мои… маленькие, – неуверенно добавила она, глядя на то, как изменилось лицо Ларика. Что-что, а на кладбище сегодня он никак не планировал ехать. Но слово не воробей. И Настька, как в воду опущенная, стоит.
– Так поехали. Ты там ориентируешься? – он ободряюще взглянул на девчонку.
– Да, квартал третий, вторая дорожка. Там памятник приметный есть такой. Я всегда находила.
–Ну, лады. Кладбище, так кладбище.
Большие, давным-давно посаженые тополя были бы настоящим лесом, если бы не их строгие ряды, заваленные их же сучьями, легко ломающихся от порывов ветра, самых распространенных и быстрорастущих дешевых деревьев. Железная пирамидка, покрашенная голубой краской, с красной звездой на вершинке – вот и всё, что осталось от Петра Алексеевича, командира разведроты, отчаянного красавца, смельчака и весельчака, пока осколок не попал ему в глаз и не застрял там, в черепной коробке, мучительно царапая и разрушая мозг. И сейчас его любимая дочка, старательно обтирала пирамидку от пыли, от стручков тополиного пуха, застрявшего в лучах красной звездочки, подметала облезшим старым веником площадку внутри оградки и о чем-то шепталась с отцом. Ларик отошёл подальше, чтобы не смущать её, и только видел, как шевелятся её губы, то улыбаются, то кривятся в попытке сдержать слёзы. Он отвернулся.
Этого никто не должен видеть – это святые минуты.
– Ларик, я всё закончила, можно ехать. Хорошо, что мусору немного. Кто-то и дорожку промел около папы, – Настя понесла случайно подобранный большой бумажный мешок с собранными ветками к ближайшей свалке, которые тут нагребали после каждого родительского дня. – Мне бы только руки сполоснуть. Где тут вода есть, интересно?
– Нет тут воды нигде. В сторожке спросим, может у сторожа есть. Пьёт же он что-нибудь? И руки моет тоже.
Сторож, пожилой дядька с внимательными глазами, казалось заглядывающими к тебе прямо в душу, показал Насте, где висит летний уличный рукомойник за домиком.
– Слышь, парень? Ты её не обижай. Она у тебя, чо-то, как без кожи. У меня, аж, сердце зашлось, как на неё посмотрел. А я таких за километр чую. Чо с ней это такое?
– К отцу привозил. Хороший он мужик был. Разведчик. Нам, пацанам в школе часто про войну рассказывал. А у неё мать в дом привела кабана вонючего. Вот сейчас и надо мне её куда-то пристроить, – Ларик поделился с этим стариком своей заботой, как иногда делятся со случайным попутчиком в поезде самыми насущными проблемами.
– Твоя, что ли?
– Да нет. Просто с детства знакомы. Она же маленькая совсем. У меня другая. Приедет скоро, – Ларик улыбнулся, представив Альку, всегда такую неунывающую и неожиданную.
– Ну, ты этой горя не добавь. Человек он, знаешь, не железный. Терпит, терпит, а потом вот такая капелюшечка упадет – и всё. Как раз и хватит, чтобы убить нахрен, – сторож показал на кончике пальца, какая капелюшечка иногда убить может, потом отвернулся, и Ларику показалось, что голос у него дрогнул.
– Ладно, езжайте. Аккуратно, гляди, – не оборачиваясь и сгорбившись, мужик вошел в сторожку и прикрыл за собой дверь. Ларик ощутимо почувствовал, до холодного ветерка на затылке, что только что тут пронеслось воспоминание о большой беде.
У каждой могилы своя история беды.
До города доехали за полчаса. Дорога была неплохой, ехали в основном по полевой, заросшей травой дороге, идущей параллельно основной. На ней и ровнее, не так трясет, и не так пыльно, как на большой, посыпанной дресвой и выровненной грейдером.
Эля ждала Ларика с приятелем. Он по телефону сообщил, что приедет не один и просил не сильно удивляться. Эля очень удивилась и сразу послала его за квасом к бочке, стоявшей на пятачке около магазина, всучив ему в руки алюминиевый бидон с крышкой.
Очередь шла быстро, кто-то пил стаканчик, кто пивную кружку, квас шел нарасхват, рядом стояла уже следующая привезенная бочка. И каждый спрашивал у отходящего: «Ну, хороший, или подкисший?» – квас был хорошим, свежим, без переброда. Когда он вернулся, выпив большую кружку сладковато-кислого щиплющего за язык кваса, Эля с Настей уже заканчивали крошить овощи на окрошку. Ничто другое в такую жару просто не лезло в горло.
Поели, и Настя, чтобы не мешать брату и сестре, и хоть как-то отблагодарить их, вызвалась мыть посуду, тут уж какой труд – под проточной-то водой. Это не то, что у бабулек было: налей – вылей, налей – вылей. И так, – пока не заблестит всё.
Впрочем, Насте у бабулечек нравилось всё, даже их старенький, мятый и не до конца выправленный алюминиевый тазик, для мытья посуды отчаянно и наивно блестевший, как бы извиняясь за свою помятость и неказистость. Сейчас, их домик вспоминался ей, как пряничный чистенький игрушечный домик, пахнувший подошедшим на оладушки тестом, мёдом и парным молоком. И тулупом на полатях. Тулуп пах чем-то основательным, теплым, надежным.
– Настюшка, нам с Лариком поговорить тут надо на семейные темы, ты с мальчишками не сходишь погулять во двор? – Эля сложила руки лодочкой в просьбе.