Марта проверила край юбки, выровнила его спереди и сзади. Что-то упало на пол, и Марта молча щелчком указала мне: булавка! Я присела на корточки и принялась водить по полу тыльной стороной ладони, как учила бабушка. Наконец нашарила булавку и подняла ее. Вспомнила, как говорит бабушка: «Увидишь булавку – не ленись поднять, вместе с ней удачу поднимешь». Я слушала, как Марта выслушивает комплименты за мою работу, и мне очень хотелось всадить эту булавку ей в руку. Но вместо этого я просто протянула ее Марте.
– Это платье изумительно подходит для субботнего концерта, – продолжала восхищаться Карла. – Правда, я ничего не понимаю в скрипке, но все равно хочу выглядеть привлекательно. И благодаря тебе – буду.
– Нижний край я подрублю в течение часа, – сказала Марта, выпрямляясь и с удовольствием рассматривая «свою» работу.
– Да… – Карла перестала крутиться и внимательно посмотрела на себя в зеркало.
– Что-то не так? – нахмурилась Марта.
Мне очень хотелось сделать шаг вперед и сказать: «Да, не так. Это не Марта, а я сшила платье, которое вы так нахваливаете!» И, если хватило бы решимости, добавила бы, что с самим платьем все так.
Карла снова хлопнула в ладоши:
– Поняла! Плечики. Плечики добавят пикантности. И пояс. Хорошенький поясок в горошек. Я видела такой в одном из ваших модных журналов, можно взять его за основу. И, может быть, бант на вырезе? Или это будет уже слишком?
Бабушка часто приходит после работы в примерочной и жалуется, что у некоторых ее заказчиц чувство вкуса как у половой швабры. Но что поделаешь? Пока платят, приходится делать то, что им хочется. И добавляет, пожимая плечами: «Но это не значит, что тебе должна нравиться такая безвкусица».
Кажется, заказчицы в Биркенау мало отличались от бабушкиных. Марта покорно кивала, выслушивая эти ужасные предложения.
И тут Карла заметила выражение моего лица. Замолчала, прищурилась, переводя взгляд с меня на Марту. Она смотрела хитро, хотя до этого вела себя как деревенская дурочка, на которую внезапно свалились богатство и слава. Карла поняла, что Марта лгала ей, что не она сшила платье.
– Стой! – воскликнула Карла. – Забудь. Все забудь. Сделай мне к этому платью жакет… – Она посмотрела на меня, гадая, понравился ли мне такой выбор. И то, что она увидела, придало ей уверенности. – Точно, жакет-болеро с рукавами в три четверти. Из той же ткани. На подкладке. Может быть, даже с вышивкой. С твоим талантом это для тебя раз плюнуть. Все, решено. А теперь помоги мне скорее снять платье. Пора на работу. Труба зовет!
Она вновь надела униформу, подхватила свой хлыст и, похлопывая им по голенищу сапога, удалилась, напевая себе под нос какую-то танцевальную мелодию.
– Молчи, ни слова! – Марта ткнула меня в грудь своим костлявым пальцем, как только за Карлой закрылась дверь, и мы остались одни.
– Но…
– Ну, ладно. Ты так кипятишься потому, что эта кабаниха думает, что я сшила для нее платье, а не ты?
– Ну, да…
– Потрясающе. Но ты ведь сделаешь все, что тебе прикажут, чтобы выжить здесь, так?
Я медленно кивнула. Быстро учусь. Если выживу, смогу когда-нибудь вернуться домой.
– Когда я смогу отправить моей бабушке письмо и сообщить, что со мной все в порядке? Этой весной она болела, а дедушке трудно за ней ухаживать. Я возвращалась домой из школы, когда меня схватили и увезли. Она, должно быть, очень волнуется за меня.
– Серьезно? Ты действительно такая наивная, да, – вздохнула Марта. – Сколько времени ты здесь?
– Три недели.
– Тогда неудивительно, что ты такая бестолковая. Шок еще не прошел. Я дам тебе кое-что. – Она вытащила из кармана картонную коробочку, встряхнула, и из нее выскочили две тонкие сигареты. – Вот, возьми. И сделай мне жакет-болеро для Карлы.
– Спасибо, не курю.
– Говорю же, бестолковая! В Биркенау сигареты – это деньги. Купи на них себе еды или друзей, все равно.
– А отправить отсюда письмо на них можно?
– Не надейся. Здесь фабрика смерти. Ты думаешь, Они хотят, чтобы остальной мир узнал о том, что это за место? Прими мой совет, школьница, забудь о своей семье. Забудь обо всем, что по ту сторону колючей проволоки. Сейчас во всем мире есть лишь один человек, о котором тебе стоит беспокоиться, и это я. Так что, прежде чем что-то сделать, спроси себя: «А как на моем месте поступила бы Марта?» И сразу поймешь, права ты или нет.
Я смотрела на свернутые из папиросной бумаги трубочки с торчащими на концах коричневыми ниточками табака. Дедушка любил делать самокрутки. У него такие же ловкие пальцы, как у меня, только пожелтевшие от табака. Когда дедушка начинал сильно кашлять, особенно по ночам, я тайком брала его кисет и спускала весь табак в туалет. Утром, обнаружив это, он смеялся, ерошил мои волосы и посылал меня в лавочку купить новую пачку табака. Я ненавидела сигареты, одежда впитывает едкий табачный дым.
– Мы договорились? – Марта оценивающе взглянула на меня.
Я взяла сигареты.
И они не были единственным, что я прихватила в то утро из примерочной.
– Элла… Эй, Элла! – прошептал кто-то прямо мне в ухо.
Я была мыслями далеко отсюда, прикидывала, как скроить лацканы на жакете, чтобы он лучше сидел на Карле. Бабушка бы сказала, что это проще, чем испечь шарлотку. Шарлотка… или вишневый пирог, или слоеный с персиком. Рот начал наполняться слюной.
Бабушки здесь не было. К счастью.
Меня звала Роза.
– Что такое? – шепнула я в ответ.
– Остановись. Сейчас будет ужин.
Про ужин она сказала так, словно нас ждал большой, накрытый белоснежной скатертью стол, с подсвечниками и салфетками в серебряных кольцах, с огромными тарелками дымящейся еды. Может, в ее доме так и было.
– Минутку, – проворчала я. – Мне нужно решить.
Роза досадливо поморщилась, но не ушла, а протянула руку к жакету и принялась выворачивать его воротничок то в одну сторону, то в другую.
– Послушай, можно же сделать просто маленькие надрезы вот здесь и здесь, чтобы ткань не натягивалась. Тогда и лацканы хорошо будут смотреться.
Я моргнула. Ну, конечно! Я такая идиотка, что не додумалась сама.
– Ножницы! – крикнула я.
Я сделала надрезы. Лацканы сразу же прекратили сопротивляться и легли на место.
За соседними столами девушки и женщины заканчивали работу, возвращали выданные им булавки. Двигались медленно, потирая затекшие плечи, шею, разминали руки и поясницу. Это был долгий день. Изматывающий. Но, несмотря на это, никто не спешил покидать мирный, безопасный мирок мастерской. Снаружи лаяли собаки.
– Свали, принцесса! – сказала неожиданно появившаяся Марта. Роза так и сделала.
– Неплохо, – заметила Марта, потыкав в мой жакет своими длинными пальцами. – Карла просила украсить его. Ты умеешь вышивать?
Умею ли я вышивать? Хороший вопрос. И Марта, нетерпеливо постукивая ногой по полу, ждала ответа.
«Как поступила бы Марта? – мысленно спросила я себя. – Солгала бы».
– Я очень хорошо вышиваю, – ответила я.
– Замечательно. Вышей бабочек или цветочки, что-нибудь миленькое и простенькое.
И Марта ушла. Я тяжело вздохнула. Ненавижу вышивать. Дурацкие петельки, стежки, узелочки.
За ужином я искала взглядом Розу, но она затерялась среди тысяч женщин в полосатых робах, хлебавших из оловянных мисок водичку под названием «суп». Еще не поздно ее найти до отбоя. Свет здесь гасят в девять часов вечера. (Подъем в четыре тридцать утра.) После ужина я отправилась в свой барак, забралась на нары. Барак – это длинное, низкое, жалкое на вид строение, в которое втискивают около пяти сотен заключенных. Здесь мы спим на влажной древесине полок, которые тремя ярусами занимают место от пола до потолка. Полки делятся на койки с соломенными матрасами, на которых спят по двое. Никакой другой мебели, кроме ночных ведер, нет. Этим вечером моя соседка по матрасу не появилась. Я не стала спрашивать почему. Есть такие вопросы, на которые не хочешь знать ответа.
Я услышала шум внизу и свесилась с полки. Старшая по бараку со своими помощниками загнали Розу в угол. Я даже не знала, что она тоже в нашем бараке, и ей не повезло привлечь к себе внимание старшей. И хотя капо – это те же заключенные, часто они ведут себя не лучше надзирателей.
Они – элита в мастерской. И используют свое положение, чтобы получать больше еды, занимать лучшие койки и выполнять самую легкую работу. Старшую по блоку звали Герда, и была она такой кряжистой, что быстро получила кличку «Балка», прочный металлический профиль, который используют в строительстве мостов или возведении потолочных опор. Ее мускулистые руки действительно были сделаны как будто из сварного металла, и она обнимала ими своих многочисленных подруг. Я старалась держаться от нее подальше. Ее номер был коротким, она этим гордилась. Это значило, что Балка в лагере не несколько недель, как я, а несколько лет. Мало кто жил здесь так долго.
Роза не была стальной, она была мягкотелой. Балка и ее банда прижали ее к печке в самом центре барака. Они еще не были с ней грубы. Пока нет. Это была проверка, прощупывание.
– Тебе негде спать, малышка? Ну, не плачь. Ты же не хочешь испортить свое прелестное личико, да?
Роза не плакала. Просто стояла и беспомощно оглядывалась по сторонам, терпела тычки. Разве она до сих пор ничему не научилась здесь? Не поняла, что нельзя позволять людям толкать тебя? Уверена, Марту бы никто не тронул в ее бараке. Скорее всего, там она тоже главная.
Как сейчас поступила бы Марта?
Примкнула бы к Балке и ее шайке.
Балка выдохнула Розе прямо в лицо облачко сигаретного дыма. Я уже догадывалась о том, что последует дальше – сигарета Балки прожжет обнаженную кожу на руке Розы. Лучше не вмешиваться. Не стоит попадать в ее черный список. Ведь она следит за ежедневной нарезкой и раздачей хлеба. И такими обязанностями, как, кому тащить котел с супом с кухни или выносить туалетное ведро.
Но, с другой стороны, лучше делить матрас с Розой, чем с совершенно незнакомым человеком…
– Эй, Роза! Поднимайся сюда! – Я похлопала по своему тощему матрасу.
Роза засияла ярче, чем единственная лампочка, висевшая у нас в проходе между нарами, и махнула рукой Балке и ее компании, чтобы те расступились. Они были так удивлены, что позволили Розе пройти.
– Благодарю вас, – сказала Роза с таким величественным видом, будто эти бандитки были гостями, случайно попавшими в число приглашенных на чай. Хотя ручки Розы были тоненькие и слабенькие, как полоски лапши, она сумела забраться ко мне на третий ярус. Балка несколько раз сделала вид, будто хватает Розу за юбку, но не всерьез, просто чтобы спасти репутацию. Я же на секундочку погрузилась в мечты о лапше с базиликом и густым томатным соусом. Такую лапшу нужно есть смачно, чувствуя, как пятна от соуса остаются на лице…
– Уф! Ты здесь не стала страдать боязнью высоты? – спросила Роза, переваливаясь на мой матрас.
– Голову береги…
Поздно. Роза успела удариться макушкой о потолок, который был здесь таким низким, что сесть, выпрямив спину, было невозможно.
Я подвинулась, чтобы освободить место.
– Зато здесь воздуха больше.
Больше из-за ветра, дующего сквозь дырявую крышу.
– И никто через тебя ночью не полезет, если приспичило в туалет. Хотя, с другой стороны, если приспичит тебе, придется спускаться и подниматься в кромешной темноте.
– Спасибо, что позвала к себе, – сказала Роза, потирая голову. – Мое прежнее место кто-то занял. Там было не так классно, как здесь.
– Классно?
– Ну, мы же теперь вместе, не так ли? – Она улыбнулась.
Теперь у меня появилась компания, и проблема вместе с ней. Я обменяла одну из сигарет, что дала мне Марта, на кусок хлеба с маргарином. И как мне теперь есть его на глазах у Розы? Я собиралась приберечь этот кусочек на утро, надеясь, что никто не украдет его, пока я сплю, и крысы до него не доберутся. Крысы на верхних балках, которые питались лучше заключенных на нарах под ними.
Но голод оказался сильнее вежливости. Я вытащила хлеб и начала осторожно откусывать корочку. Я старалась жевать как можно тише. Но бесполезно. Роза сглотнула и деликатно отвернулась.
– Вот, возьми немного, – сказала я ей.
– Ты это мне? О, спасибо, я сыта, – солгала она. – Ни крошки больше проглотить не смогу.
– Не глупи.
– Ну, если ты настаиваешь…
Дальше мы старались жевать тихо вместе. Я подбирала каждую крошку, упавшую на платье, Роза их стряхивала.
Затем я скрючилась, чтобы стащить свои дурацкие башмаки. Помимо того, что они натирали до жутких волдырей, они служили подушкой.
Роза вдруг подняла голову, как белочка, которая проверяет орех, пытаясь определить, целый он или гнилой.
– Слышишь хруст? – спросила она.
– Крысы.
– Нет, – покачала головой Роза. – Не крысы и не клопы.
Я повернулась, пытаясь устроиться поудобнее.
– Это ты! – сказала Роза. – Это ты хрустишь.
– Да нет же!
– А я говорю, хрустишь.
– У тебя разыгралось воображение.
– Ну, если так…
– А кто сказал, что хрустеть – преступление? – рассердилась я. – Могу хрустеть, сколько захочу.
– Совершенно верно. Но если я слышу, как хрустит модный журнал из примерочной, значит, и кто-то еще тоже это слышит.
Я покраснела от смущения и вытащила из рукава «Модный календарь», который пролежал там целый день.
– А тебе известно, что Они с тобой сделают, если поймают тебя на этой краже?
Я не знала точно, каким должно быть наказание за мой проступок, но понимала, что оно будет малоприятным.
– Да ладно, всего лишь журнал, – притворно заулыбалась я.
– Все равно воровство.
– Здесь это не воровство, а заимствование.
– Воровство.
– Ну и что?
– Как это что? Тебя никогда не учили, что воровать нехорошо?
Я едва не расхохоталась в ответ. Конечно, я знала, что воровать нехорошо, и, между прочим, я никогда ничего не оставляю себе, когда меня посылают в лавку. Никогда не крала ничего, кроме пары катушек ниток из бабушкиной коробки. Хотя был случай, когда она поймала меня со своим кошельком в руках и прочитала мне длинную лекцию об уважении чужой собственности. Я напрасно пыталась объяснить, что взяла поиграть ее кошелек, и это была чистая правда. Кошелек был из крокодиловой кожи со звонко щелкавшими застежками снаружи, красной подкладкой внутри и слегка заржавевшей «молнией» на кармашке для мелочи. Крокодил, опасный зверь, стремительный, способный проглотить все что угодно.
– Они украли все, что у меня было, – сказала я. – Это тоже нехорошо. Ты собираешься доложить обо мне?
– Конечно, нет! – брезгливо откликнулась Роза, а после небольшой паузы спросила со своим неподражаемым аристократическим акцентом: – Разве ты не хочешь взглянуть на него, прежде чем вернуть обратно?
– Если я верну его обратно, – уточнила я, передавая журнал Розе.
Она нежно погладила глянцевую обложку.
– Моя мама была в отчаянии от того, что я читаю эту ерунду, так она его назвала. Говорила, что мне стоит читать хорошие книги или писать их.
– Твоя мама называла «Модный календарь» ерундой? Здесь же пишут обо всех новых фасонах, печатают обзоры и письма читателей, прикладывают выкройки и фотографии…
– Да знаю! – рассмеялась Роза. – Классный журнал. И там есть другие цвета, кроме коричневого.
– Гасим свет! – завопила снизу Балка.
Из коричневого в черное, во тьму. Что теперь делать с журналом? Я начала бояться, что меня обвинят в воровстве… Что они сделают дальше? Ничего хорошего. До сих пор я знала только одну главную, и Марта казалась еще человечной.
Быстро-быстро думай о чем-нибудь другом, о шитье.
– Эй, Роза, – тихонько сказала я. – Спасибо тебе за сегодняшний совет насчет лацканов.
– Пожалуйста.
– Где ты научилась шить?
– Я? К нам во дворец приходила одна леди, чтобы давать уроки, вот у нее и научилась. Когда я была маленькой, то мечтала стать хозяйкой салона модной одежды. Или книжного магазина. Или владелицей зоопарка. Желания быстро менялись.