При этих словах старик изумленно подвинулся ближе к говорившей, но не смог как следует разглядеть молодую женщину: она сидела с опущенными глазами, говорила очень тихо и грустно.
– Ты, быть может, права в том, что говоришь о старухе, – ответил он. – Фаустина в действительности не была счастлива при дворе Тиверия, и все же кажется удивительным, что она оставила императора в его старости, после того как у нее хватало терпения оставаться с ним в течение всей жизни.
– Что ты говоришь?! – воскликнул виноградарь. – Старая Фаустина покинула императора?
– Она скрылась с острова Капри, никому не сказав ни слова, – ответил путник. – Она ушла такой же нищей, какой и пришла. Она не взяла с собой ничего из своих сокровищ.
– И император в самом деле не знает, почему она ушла? – спросила молодая женщина.
– Нет, – ответил старик, – император не знает причину. Ведь не может же он поверить, что она покинула его потому, что он как-то раз сказал ей, что она служит ему, чтобы получать плату и подарки, как и все прочие. Она ведь знает, что он никогда не сомневался в ее бескорыстии. Он все еще надеется, что она добровольно к нему вернется, потому что никто лучше ее не знает, что он теперь совсем не имеет друзей.
– Я не знаю ее, – сказала молодая женщина, – но думаю, что могу все-таки предположить, почему она ушла от императора. Она была воспитана в простоте и благочестии, и ее, может быть, всегда влекло назад, в прошлую жизнь. Но все же она никогда не оставила бы его, если бы он ее не оскорбил. И я понимаю, что после обидных слов она наконец сочла себя вправе подумать о себе самой, так как дни ее уже близятся к концу. Если бы я была бедной жительницей гор, то, вероятно, так же поступила бы, как и она. Я сказала бы себе, что я довольно сделала, прослужив моему господину всю жизнь. Я ушла бы наконец от роскоши и царской милости, чтобы дать душе насладиться истинной правдой, перед тем как моя душа оставит меня и начнет свой длинный путь.
Старик окинул молодую женщину мрачным и печальным взглядом:
– И ты не думаешь о том, что жизнь императора станет теперь мрачнее, чем когда бы то ни было; теперь, когда не стало никого, кто мог бы его успокоить, когда им овладевает недоверие и презрение к людям? Ведь только подумать, – и старик взглядом впился в глаза молодой женщины, – во всем мире нет теперь человека, которого бы он не ненавидел, которого бы он не презирал. Ни одного!..
Когда он произнес эти слова горького отчаяния, старуха вдруг сделала резкое движение и обернулась к старику. Посмотрев ему прямо в глаза, она ответила:
– Тиверий знает, что Фаустина снова вернется к нему, как только он этого пожелает. Но она должна раньше знать, что старые глаза ее не будут видеть при дворе его порок и бесстыдство.
При этих словах все трое обитателей хижины поднялись, но виноградарь и его жена встали впереди старухи, как бы защищая ее. Старик не произнес больше ни одного слова, но смотрел на старуху вопросительным взглядом. «И это твое последнее слово?» – казалось, говорил этот взгляд. Губы старой кормилицы дрожали, и слова уже не могли сходить с них.
– Если император любит свою старую прислужницу, то он должен предоставить ей покой в последние ее дни, – сказала молодая женщина.
Путник медлил еще, но вдруг его мрачное лицо просветлело.
– Друзья мои, – сказал он, – что бы ни говорили о Тиверии, но есть одно, чему он научился лучше всех других: самоотречение. Еще одно я должен вам сказать: если старая кормилица, о которой мы говорили, придет в эту хижину, примите ее хорошо. Милость императора постигнет всякого, кто поможет Фаустине.
При этих словах он завернулся в свой дорожный плащ и ушел той же горной тропой, по которой пришел.
После этого случая виноградарь и его жена никогда больше не говорили со своей гостьей об императоре. В беседах же между собой они удивлялись, что, несмотря на глубокую старость, она нашла в себе силы отказаться от роскоши и влияния, к которым давно привыкла.
«Не вернется ли она снова скоро к Тиверию? – спрашивали они себя. – Она, конечно, все еще любит его. Ведь она оставила его в надежде, что это образумит его и заставит отказаться от безумной жестокости…»
– Такой старый человек, как император, никогда уже не начнет новой жизни, – говорил муж.
– Как сможешь ты отнять у него беспредельное презрение к людям? – отвечала жена. – Кто позволил бы себе выступить перед ним и научить его любви к человечеству? А пока этого не случится, он не сможет исцелиться от своего упрямства и тирании. Ты знаешь, что есть только один Человек на всем свете, Который действительно был бы в силах это сделать. Я часто думаю о том, что было бы, если бы эти двое встретились. Однако пути Господни непостижимы…
А тем временем их гостья окончательно освоилась в доме и уже не чувствовала каких-либо лишений и не испытывала никакой потребности вернуться к своей прежней жизни. И, когда через некоторое время жена виноградаря родила дитя, старуха стала ходить за малюткой и казалась такой жизнерадостной и счастливой, что, казалось, совсем забыла о своем горе.
Раз в полгода, закутавшись в свой длинный серый плащ, она обыкновенно отправлялась в Рим. Но там Фаустина ни к кому не заходила, а пробиралась прямо на форум6. Она останавливалась перед небольшим храмом, который помещался на одной из сторон великолепно украшенной площади. Этот храм состоял собственно из очень большого алтаря под открытым небом на дворике, выложенном мрамором. На алтаре восседала Фортуна – богиня счастья. А у подножия стояла статуя Тиверия. Кругом двора шли помещения для жрецов, кладовые для дров и стойла для жертвенных животных.
Странствования старой Фаустины не шли никогда дальше этого храма, посещаемого всеми желавшими молиться о счастье Тиверия. Заглянув в храм и увидев, что статуи богини и императора украшены цветами, что жертвенный огонь пылает, а толпы благоговейно молящихся людей собираются вокруг алтаря, послушав тихие гимны жрецов, она выходила из храма и возвращалась в горы. Так, не проронив ни с кем ни одного слова, узнавала старая кормилица, что Тиверий еще жив и у него все благополучно.
Но однажды, когда она в третий раз спустилась с Сабинских гор и совершила путешествие, то нашла в городе нечто необыкновенное. Приближаясь к храму, она заметила, что он заброшен и пуст. Перед башней не было ни одного светильника, а в храме не было молящихся. На одной из стен алтаря висело еще несколько сухих венков, но это было все, что осталось от былой пышности. Жрецы исчезли, а статуя императора, более никем не охраняемая, была попорчена и стояла в пыли.
Старуха обратилась к первому встречному:
– Что должно это означать? – спросила она. – Разве Тиверий умер? Или у нас уже другой император?
– Нет, – ответил римлянин, – Тиверий все еще император, но мы перестали молиться о нем. Наши молитвы больше ему не помогают.
– Друг мой, – сказала Фаустина, – я живу далеко отсюда, в горах, где никто ничего не знает о том, что делается на свете. Не будешь ли так добр сказать мне, какое несчастье постигло императора?
– Самое ужасное несчастье обрушилось на Тиверия, – ответил тот. – Его поразила болезнь, которая до сих пор в Италии была неизвестна, однако она, говорят, нередкая на востоке. Болезнь так изуродовала императора, что его голос стал похож на рычание зверя, а пальцы на руках и ногах разъели язвы. И от этой болезни будто бы нет никакого лекарства. Многие думают, что через несколько недель он умрет. Если же не умрет, то придется лишить его трона – несчастный не может больше царствовать. Ты понимаешь теперь, что его императорской судьбе пришел конец. И бесполезно сейчас молить богов о даровании ему счастья. Да и не стоит, – прибавил римлянин с легкой усмешкой. – Нечего теперь заискивать перед ним. Да и к чему же нам трепетать о нем?
С этими словами он поклонился Фаустине и отошел, а она застыла на месте, ошеломленная словами незнакомца. В первый раз в своей жизни она почувствовала себя пораженной; она ощущала теперь себя дряхлой, сгорбленной старухой, придавленной тяжкими страданиями. Она стояла, несчастная и немощная, с трясущейся головой, и руки ее что-то бессильно ловили в воздухе… Ей захотелось поскорее уйти с этого места, но ноги ее сами по себе подкосились, и, пошатываясь, едва передвигаясь вперед, она искала взглядом любую опору, на которую могла бы опереться.
Через несколько минут после невероятных усилий ей удалось наконец преодолеть внезапный упадок сил. Она выпрямилась во весь рост и буквально заставила себя пойти твердыми шагами по переполненным людьми улицам – она возвращалась в горы.
Но уже через неделю старая Фаустина вновь взбиралась по крутым утесам острова Капри. Был жаркий день, и удручающее чувство старости и слабость снова овладели ею, пока она плелась по вьющимся дорожкам и ступенькам, прорубленным в скалах на пути к вилле Тиверия. Это чувство особенно усиливалось оттого, что она заметила, как сильно все изменилось вокруг за время ее отсутствия. Прежде здесь всегда встречались целые толпы людей, которые живо взбирались и спускались по ступеням императорской виллы. Здесь толпились сенаторы, которых принесли сюда на специальных носилках великаны-ливийцы; чиновники из всех провинций, являвшиеся в сопровождении длинного ряда рабов; искатели должностей и званые люди, приглашенные на пир к императору. А теперь все лестницы и переходы виллы опустели. Серо-зеленые ящерицы были единственными живыми существами, которых Фаустина встретила на своем пути. Она поражалась тому, как скоро все может приходить в упадок.
Со времени заболевания императора прошло лишь несколько недель, а между тем сквозь щели между мраморными плитами виллы уже пробивалась сорная трава. Благородные растения в прекрасных вазах давно засохли, а наглые и вездесущие придворные, не встречая никакой помехи, в нескольких местах проломили ограду императорской виллы.
Но больше всего ее поразило совершенное отсутствие людей. Хотя посторонним запрещено было появляться на острове, но все же еще должны были быть здесь остатки когда-то бесчисленных толп дворцовой стражи, танцовщиц и музыкантов, поваров и прислужников за столом, садовников и рабов, которые все принадлежали ко дворцу императора.
Только дойдя до самой верхней террасы, Фаустина увидела двух старых рабов, сидевших на ступенях лестницы, которая вела к вилле. При ее приближении рабы встали и склонились перед ней в низком поклоне.
– Привет тебе, Фаустина, – сказал один из них, – боги посылают тебя, чтобы смягчить наши несчастья.
– Что это значит, Милон? – спросила Фаустина. – Почему здесь все так запущено? Ведь мне сказали, что Тиверий еще на Капри.
– Император разогнал своих рабов, потому что подозревает, будто один из нас дал ему отравленного вина и это вызвало его болезнь. Он прогнал бы и нас, если бы мы не отказались подчиниться ему. Ты же знаешь, что всю нашу жизнь мы служили императору и его матери.
– Я спрашиваю не только о рабах, – сказал Фаустина. – Где сенаторы и полководцы, где приближенные императора и все льстивые придворные прихлебатели?
– Тиверий не желает теперь показываться посторонним, – ответил раб. – Сенатор Люций и Макрон, начальник личной императорской стражи, являются сюда каждый день и получают приказания. Кроме них, никто не смеет видеть Тиверия.
Фаустина поднялась по лестнице к вилле; раб шел впереди ее, и на ходу она его спросила:
– Что говорят врачи о болезни императора?
– Никто из них не умеет лечить эту болезнь; они даже не знают, медленно ли она убивает или скоро. Но одно я тебе могу сказать, Фаустина: что Тиверий может умереть, если он и дальше будет отказываться от пищи из боязни быть отравленным. И я знаю, больной человек не может вынести бодрствования днем и ночью, как это делает Тиверий, боясь быть убитым во сне. Если он захочет довериться тебе, как в прежние годы, то тебе, может быть, удастся уговорить его есть и спать. Этим ты можешь продлить его жизнь на многие дни.
Поборов себя, Фаустина взошла на террасу и с ужасом увидела там отвратительное существо с распухшим лицом со звериными чертами. Руки и ноги несчастного были завернуты в белые бинты, и сквозь эти гнойные повязки видны были наполовину изъеденные болезнью пальцы рук и ног. Одежда этого человека была в пыли и грязи. Видно было, что он не в состоянии держаться на ногах и вынужден передвигаться по террасе только ползком. Сейчас он лежал с закрытыми глазами у самого края и не двигался, когда вошли раб и Фаустина. Но она шепнула рабу: «Однако, Милон, как посмел этот человек забраться на императорскую террасу, поторопись-ка выпроводить его…».
Но не успела она договорить, как увидела, что раб склонился к земле перед этим жалким человеком:
– Цезарь Тиверий, наконец могу принести тебе радостную весть!
И тотчас раб обернулся к Фаустине, но вдруг отскочил от нее, пораженный, и не смог более произнести ни одного слова. Он не узнал гордой матроны, которая за миг до этого выглядела такой могучей, что казалось, что она доживет до лет Сибиллы7. В это мгновение она поддалась бессильной старческой дряхлости и раб видел перед собой не гордую матрону, а согбенную старуху с померкшим взглядом и беспомощно трясущимися руками. Несмотря на то, что Фаустина была предупреждена, что больной император ужасно изменился, все же она ни одной минуты не переставала представлять его себе крепким человеком, каким он был, когда она видела его в последний раз. Она слышала от кого-то, что болезнь, поразившая Тиверия, изменяет человека медленно и что нужны целые годы, чтобы она изуродовала человека до неузнаваемости. Но здесь болезнь пошла вперед с такой силой, что обезобразила цезаря за довольно короткое время. Спотыкаясь, добрела Фаустина до императора. Она не в силах была говорить и молча плакала, стоя возле Тиверия.
– Ты пришла наконец, Фаустина, – промолвил он, не открывая глаз. – Я давно лежу тут, и мне все чудится, будто ты стоишь рядом и плачешь обо мне; и я не решаюсь взглянуть на тебя лишь из боязни, что это только обман моего больного воображения.
Тогда старуха рухнула около Тиверия, с нежностью приподняла его голову и, обхватив ее обеими руками, спрятала на своей груди. Но император продолжал тихо лежать и даже не взглянул на Фаустину; чувство тихого умиротворения наполнило его, и он тотчас погрузился в спокойный сон…
Спустя несколько недель один из рабов императора шел по направлению к хижине в Сабинских горах. Наступал вечер, и виноградарь с женой стояли в дверях и глядели на заходящее на далеком западе солнце. Раб свернул с дороги, подошел к хижине и приветствовал их. Затем он вытащил небольшой, но тяжелый мешок, спрятанный за поясом, и вложил его в руку виноградаря.
– Это шлет тебе кормилица императора Фаустина, старая женщина, к которой вы были так добры, – сказал раб. – Она велела мне сказать тебе, чтобы ты купил на эти деньги виноградник и построил себе жилище не так высоко в горах, как твое орлиное гнездо.
– Значит, старая Фаустина еще жива? – спросил виноградарь. – Мы искали ее во всех обрывах и болотах, когда она однажды не вернулась. Я думал, она погибла в какой-то пропасти или заблудилась в горах.
– Помнишь, – сказала жена виноградарю, – я все не хотела верить, что она умерла? Разве я не говорила тебе, что она вернулась к императору?
– Да, – подтвердил виноградарь, – ты действительно говорила это, и я радуюсь, что ты была права. Радуюсь не только тому, что Фаустина снова стала богатой и может спасти нас от бедности, но также – за бедного императора.