– Кирилл, – произнесла Саша и парень, и все наблюдатели вздохнули с долей облегчения, но все еще никто не верил, что сцена вот так вот закончится. Он улыбнулся и ждал, когда Саша скажет что-нибудь дальше, если она, конечно же, соизволит говорить дальше. – Расскажи мне о грозе, – она взглянула на его лицо.
Кирилл нахмурился и, приоткрыв рот, будто приготовился сказать что-то, молча уставился на девушку. Саша улыбалась, глядя на него, но ее лицо, ее глаза по-прежнему оставались ледяными, как скалы на полюсах нашей земли. Ее глаза и улыбка были словно на разных лицах.
– О грозе? – спросил Кирилл, ничего не понимая, но тут же вспоминая недавнюю грозу, когда прямо перед ним грохнулся огромный дуб, пострадавший от удара разъяренной молнии.
– Друзья, давайте начинать, – Мария Федоровна поднялась с места и вышла на середину класса, – я думаю, что больше никто не придет, а те, кому надо, уже здесь…
Впервые Кирилл был чрезмерно благодарен преподавательнице русского и литературы за то, что она начала лекцию и ему нельзя больше разговаривать. Кирилл испытал настоящее счастье и, с непреодолимым удовольствием последовав запрету болтать на парах, замолчал.
– Расскажи мне о грозе, – Саша повторила, игнорируя его вопрос. Парень терялся в разбросе собственных мыслей.
– Гроза – это природное явление, – смущенно зашептал он, подняв удивленно брови.
– Нет, – покачала головой Саша, – нет. О той грозе, когда сводит ноги от страха, когда лицо становится бледным, потому что кровь отступает. Куда, кстати, она девается? – загадочно спросила Саша и замолчала на секунду-другую, но тут же, снова прищурившись, продолжила, – о той грозе, когда хочется бежать, но гордость и страх прослыть трусом среди своих друзей не позволяют, о той, когда становится наплевать и думаешь только о себе, мечтая спрятаться, закрыться бетонными стенами, лишь бы не слышать ужасающих звуков гремящего грома и не видеть сверкающей молнии…
– Александра! – Мария Федоровна отважилась сделать замечание слишком громко болтающей с ней в унисон девушке, – в чем дело?
Саша замолчала и медленно, с едва заметной агрессией перевела взгляд на преподавателя. «Давай, спроси меня о Тургеневе», улыбнулась Саша.
– Вы все знаете о Тургеневе? – спросила Мария Федоровна, сдвинув брови на переносице, поглядывая то на Сашу, то на Кирилла.
– Достаточно, – Саша впилась в нее грозным взглядом, – спрашивайте.
– Я спрошу на экзамене через неделю, – Мария Фёдоровна ответила строгим взглядом, чувствуя, как внутри поднимается стена, за которой ей хотелось спрятаться.
– Я знаю, – Саша приподняла уголок губ. Мария Федоровна решила, что сейчас самое время прервать странный диалог с не менее странной девчонкой. Она – просто больной ребенок.
Кирилл сидел с удивленным лицом. Краем уха он слышал диалог Саши и преподавателя, но не особо-то обращал внимания на него. Все его мысли были заняты вопросом о грозе и чувствах, которые описывала Саша. Чувствах, которые он на самом деле испытывал в момент бури в тот день, когда перед ним упало дерево. Что за дьявол? Почему сумасшедшая говорит так? Она следит за ним? Откуда она могла знать о том, о чем Кирилл сам узнал только, когда оказался в безопасности и когда черное небо стало проясняться?
Оля, пришедшая на 15 минут позднее, после того как началась консультация, в первые секунды была ошарашена тем, что увидела Кирилла, сидящего рядом с этой, которую все жалели за моральную убогость. Она, едва зайдя в кабинет и наткнувшись взглядом на них двоих, глотнула такой большой глоток нездоровой ревности, что даже поперхнулась. Дав себе несколько минут прийти в себя, Оля смирилась с планом Кирилла посмеяться над Сашей. Дурочка должна была влюбиться в него, а он, воспользовавшись своим положением, хорошенько вытереть об нее ноги. Для преподавателей Саша всегда была немного отсталым ребенком, а для одноклассников и потом уже для одногруппников – зазнавшимся отсталым ребенком.
Кирилл испытывал непреодолимое желание вовлечь Сашу в любовную авантюру и сделать из нее посмешище. Просто так. Без причины. Хотя, может причина крылась в том, что Саша вызывала у него не просто антипатию, а даже отвращение. Может, потому что ему хотелось утвердиться, отдав жертву на растерзание. Для укрепления своих позиций всегда нужна жертва – всем известный, печальный факт. И жертвой, как правило, выбирают самого слабого, беззащитного. Саша была именно той жертвой в глазах Кирилла. Оля понимала это. Кирилл много раз рассказывал ей о своих планах и действиях, как и что он будет делать. Но Ольга плохо слышала его. Ее слух портился, как только ее глаза находили его губы, шепчущие о чем-то. Какая разница о чем? Просто посмотрите, как красиво они шепчут! Ее мысли и логика впадали в мгновенную летаргию, когда глаза питались его лицом, черты которого Оля в прямом смысле обожествляла. Какая разница, о чем он говорит, когда морщинки на внешних уголках его глаз так красиво улыбаются? Оля не была слушателем, она была почитателем Кирилла.
И в тот день она пришла на консультацию только из-за того, что знала, что Кирилл тоже придет. Она пришла смотреть на него. Слышать его голос. Поклоняться ему. Боготворить. Впереди лето: одинокое, пустое, горькое, отравленное беспощадным вакуумом. Лето без Кирилла и его лица!
Она хотела сесть рядом с ним, чтобы чувствовать его наивкуснейший парфюм, порой перемешанный с запахом табака. В ее глазах он был юным, но уже мужчиной.
Но рядом с ним сидела эта сомнительная персона. Интересно, как же так получилось? Она села к нему? Или он к ней? И та, и другая мысли были страшны для Оли.
Шмыгнув носом, не отрывая взгляда от парты на галерке, Оля прошла в аудиторию и села в средний ряд на последнюю парту, чтобы быть ближе к тому, ради кого она пришла. Но Кирилл не замечал ее. Он никогда не замечал ее. Как, в принципе, и других девчонок. Воспитываемый отцом, озлобленным на весь женский пол в связи с изменой любимой супруги, матери Кирилла, отец с детства внушал сыну о бездарности женщины. Он говорил, что мужчина имеет право любить игры, охоту, рыбалку и водку, но не женщину. Это одушевленный предмет, созданный для удовлетворения мужчины, но не для любви. Женщин нельзя любить. И Кирилл вырос, ведомый словами отца.
Но в тот момент Кирилл не замечал Светы не потому, что строго следовал советам отца, а потому что его только что огорошили и даже напугали.
6
– Слав! – Макс сидел напротив, потягивая ледяную газировку, шипящую в горле, – защита и прощай лечфак! Представляешь? Черт возьми, до сих пор не могу поверить!
Святослав оторвался от своих мыслей и его губы исказила фальшивая улыбка.
– Да, – промямлил он, взглянув на учебники по психиатрии, лежащие на столе, – и мы – врачи, – подытожил он печально, – убийцы.
– Да брось! – Макс, впитавший в себя весь цинизм черного юмора за 10 лет обучения медицине, не смог не улыбнуться, – не такие уж мы и неучи. Посмотри вон на Иванову! Ума не приложу, как она доучилась до 6 курса, дотянула до защиты! Вот уж действительно не дай бог попасть к такому врачу! Лучше просто лечь и умереть, хотя бы мучиться не будешь.
– Совсем плоха? – спросил Слава, вспоминая Иванову из параллельной потока лечфака. Кто это? Фамилия знакомая. Он точно слышал о ней, но не принял во внимание. Зачем? Святослав никогда не обращал внимания на то, что связано с университетом, только на предметы.
– Плоха – это слишком позитивный эпитет, описывающий ее компетенции, – Макс усмехнулся и поморщился после очередного глотка газировки из-за «пузырьков», ударивших в нос. – Неделю назад она без стыда, во всеуслышание, хохоча, рассказывала, что была уверена, что моляры – это те, кто красит стены и никак не могла понять, почему ее стоматолог говорит о малярах, осматривая ее ротовую полость, да еще и неправильно ударение ставит. Она несколько раз поправила его, акцентируя внимание на том, что правильно маляр, а не моляр, и стоматолог спросил у нее, дескать, вы сейчас действительно заканчиваете лечфак. Иванова гордо заявила, что так оно и есть, но несмотря на это, у нее твердая четверка по русскому языку и она абсолютно точно знает, как правильно пишется слово маляр, – Макс покачал головой, в очередной раз поражаясь рассказу, который он уже рассказывал не первому человеку.
– Чему удивляться? – спросил Слава, явно не ожидая ответа от Макса, – у нас полгруппы таких, практически дипломированные специалисты, врачи, те, кто спасает жизни, а по факту эта половина до сих пор жопу с головой путает не то, что моляры с малярами. – Слава отодвинул недоеденный суп в сторону, скомкав салфетку, бросил ее рядом с тарелкой на столе. Он злился. Его раздражало печальное осознание зловещей реальности и невозможность ничего исправить со своей стороны. А хотел ли он исправлять что-либо?
– Слишком пессимистично, – Макс снова усмехнулся, – главное, что ты знаешь все, что должен знать, что ты никого не убьешь потому, что не знаешь, где находится жопа, а где – голова.
– Да, Макс, – Святослав взглянул на друга, – вот и происходит в жизни главное то, что ты, а что остальное – плевать. Разве тебя успокаивает то, что мы с тобой знаем то, что должны, а они, – Славка кивнул на идущую мимо группу студентов с параллельного потока, – нет? Ты чувствуешь себя лучше от этого знания?
Макс молчал, понимая к чему клонит друг. Да они оба прекрасно понимали, что выпускаются из медицинского университета и получают специальность практически вершителей судьб.
– Да, – Макс снова усмехнулся, – ты прав. Мне не легче. Мне все равно, что там у других. Для меня главное, что у меня, моих близких и друзей. Меня не хватит на все человечество, чтобы думать и беспокоиться обо всем, что происходит с другими. Я могу сопереживать и сочувствовать, я не тотально безразличен, но дать им более я не могу. Я уже сочувствую тем пациентам, которые придут к таким, как Иванова или тем, кто не может отличить голову от жопы. – Макс замолчал. На его смуглом лице все еще была добрая улыбка, что-то значащая для Максима, да и для Славки. Но ни один из них не задумывался о ее значении, так как оба слишком глубоко задумались о значении слов, сказанных друг другу.
– Как Сашка? – Макс решил перевести тему. – Закрыла сессию? Все хорошо?
Славка совсем помрачнел. Его лицо сжалось, словно кожа стремилась к одной единственной точке на его лице, находящейся в середине переносицы.
Он был зол на свою сестру. За последние несколько дней она дел натворила, что до сих пор расхлебывает все семейство, а ей самой хоть бы хны. Ходит, улыбается дальше, творит свои странные деяния и говорит не менее странные вещи, от которых кровь в жилах стынет.
Конечно, уже несколько дней весь поселок, близлежащий к Москве, где у Славки был частный коттедж, обменивался слухами, что девчонка вон из того богатого домика, где врачи живут, разгуливала после грозы голая. «А сиськи-то ничего!», «А задницу видел?», «С ее фигуркой мне бы ее на ночку, я бы даже не посмотрел на то, что она чокнутая», – вот, что то и дело слышал Слава от местных парней, да и своих ровесников, работающих на тракторах в полях. «Да проститутка она!», «Конечно, денег у родителей много, вот с жиру и бесится», «Такие родители благопристойные, а дети-то!», – это то, что Славка слышал от бабок, осуждающих его сестру. Деды воздерживались, молчали, думали о своем или говорили своим бабкам, мол хватит трепаться. Если семью Славы знал еще не весь поселок, то после прогулки Саши в обнаженном виде, их семья стала известна каждому. Абсолютно. И эта популярность не играла на руку их семье. Ирину Ильиничну то и дело расспрашивали о Саше и ее поведении, подшучивали над Славкой, интересуясь доступностью его сестры. Буквально даже позавчера Святослав сцепился с одним совсем наглым шутником. Вначале словесно, а потом оба вовлеклись в драку. Славка как мог пытался доказать людям, что его сестра не такая, как они о ней думают. В такие моменты он всегда хотел сказать, что Саша – умственно отсталая, что окружение должно делать ей скидку из-за этого. Но у него язык не поворачивался говорить так о своей сестре. К тому же, ни один врач не подтвердил наличие каких-либо заболеваний у Саши. А потом он уже просто хотел, чтобы его и его семью оставили в покое, прекратили обсуждать и цеплять. Но получилось вовсе не так как он хотел. Его реакция наоборот распыляла интерес общественности.
Вчера Саша рассказала Лизе, девушке Славы прям при брате, о том, что людям не стоит прикрываться платьем опрятности и послушания, завешивая природную распущенность и любвеобильность. Саша сказала обезличенными предложениями о том, что, когда люди стремятся к чужим деньгам, продавая за них свою любовь, случаются плохие вещи.
Лиза – девушка, с которой Слава начал встречаться пару месяцев назад, которую вчера впервые решил пригласить в гости познакомиться с Ириной Ильиничной. С отцом он планировал познакомить их через неделю, когда тот вернется с конференции хирургов из США. Главное, чтобы Лиза понравилась маме. Николай Борисович держал нейтральную позицию по отношению к пассиям своего сына. У него все было закономерно и просто: нравится? Встречайся. Не нравится? Извинись и закончи отношения. И если Слава спрашивал более детального совета, Николай Борисыч всегда отвечал: «Что? зачем ты спрашиваешь меня? Разве мне с ней жить?». В этот раз Славе не пришлось знакомить Лизу с отцом. Слава, несмотря на свои чувства, порвал с ней после встречи у него дома. Лиза не понимала, почему Слава поступил так и винила во всем Ирину Ильиничну, думая, что мать настроила сына против его девушки. А Слав, услышав то, что говорила Саша, понял суть сказанного. И он злился на сестру из-за этого. Злился из-за того, что она всегда говорит странные вещи, которые оказываются правдой. Славка единственный из всей семьи, кто знал наверняка, что слова Саши – не пустые и бессмысленные вещи, терзающие разум сумасшедшего. Он был единственным, кто не верил, что Саша умственно отсталая. Она со странностями, но не больная.
– Конечно, закрыла, – Слава, наконец, ответил. Макс смущенно рассматривал выражение лица своего друга. Почему его вопрос вызвал столь долгое молчание? Почему Слава нахмурился, словно речь шла не о его сестре, а о необратимой катастрофе? Макс знал Славку 10 лет и тоже уже давно заметил странности его сестры. Но он, как и все другие, быстро списал все это на психиатрический диагноз, и его отношение сразу смягчалось и многое прощалось. Он всегда относился к ней, как к маленькому ребенку, беззащитному и неразумному. До того момента, пока не усадил ее голую в свою машину, закутанную в его куртку. Тогда он заметил, что беззащитный ребенок на самом деле юная девушка с потрясающей фигурой, с томными черными глазами с золотистым отливом, с черными ресницами, с черными длинными волосами, с белой, чрезмерно белой кожей. И с того момента у него никак не клеилось два факта: притягательная и сумасшедшая. Он не мог утверждать, что Саша отличалась сказочной красотой, но именно ее фигура вскружила парню голову и он никак не мог вырвать из памяти ее обнаженную спину, очерченные лопатки, плавно двигающиеся вместе с движением рук; узкую талию, нежную, которую так хочется поскорее сжать в руках, чтобы не только увидеть, но и почувствовать на физическом уровне ее природную грацию и гибкость; округлые бедра и их изгибы, опускающиеся вниз, словно дуги, описывающие их вершины, их плавные движения при легкой поступи; ноги, дарящие чужим взглядам скользящую походку. Саша привлекала к своей персоне желание. И самое неловкое для Макса то, что девушка знала точно, какие эмоции вызывала у парня. А еще она знала, что ничего подобного Макс никогда не чувствовал к своей девушке, ни тем более к другим.
– Слушай, – Макс перестал улыбаться, опустил взгляд, – тогда, когда я привез ее домой в таком виде… – Макс запнулся, почувствовав волну смущения и продолжил щепетильную тему, – ты не спрашивал у нее, почему она решила идти вот так вот?