«Где ты? Когда ты опять появишься?» – пыталась она произнести в слух и не могла.
Потом на нее напал какой-то слизкий полу-оборотень. Она почувствовала его присутствие, когда перестало хватать дыхание и по всему телу прошел холодный озноб.
«Я должна дойти до тебя», – снова промелькнуло в сознании, и она ухватилась за эту мысль, как будто бы она была единственно спасительная.
Снова вспомнила, как будто бы во вспышке, яркой вспышке памяти, как было лето, дуло теплым соленым воздухом с моря, и она, скинув рубашку и свитер, бежала к нему на встречу вдоль берега. Было жарко и необыкновенно хорошо. Как давно это было? Очень давно… Очень давно…
Снова эти птицы, потом небольшие кабанчики, совсем маленькие, неопасные, она снова и снова тыкались своими пяточками в ее ноги, оставляя тоже гадостное ощущение по всем теле присутствия чего-то незнакомого, сильного, убивающего, мучающего.
Потом она сидела в поезде и бездумно смотрела в окно на проходящие дома, уютные, милые, такие далекие, которые, как ей казалось, совершенно не имели отношения к ее жизни.
Потом ей чудилось, как кого-то душили, рядом, били, были странные крики, шепот, детский плач, как будто все человечество, люди, костяные останки, вставные челюсти и грязные ветки в один миг обрушивались на нее, не давая идти дальше.
Она снова шла, ноги одеревенели и отяжели. Снова шла, вспоминая тот день на пирсе, когда, наконец, приехала к нему, и жизнь снова приобрела смысл и наполненность.
Он тогда улыбался спокойнее и счастливее обычного. Улыбался, как будто показывая, что счастье, наполненность, радость – возможны. Еще возможны. Она так верила в эту возможность, постоянное понимания, гармонии, внутреннего счастья при встрече с ним, которое, как ей казалось, способно было существовать вне времени и пространства.
«Агу-га-га», – снова кричали птицы, как будто бы заглушая всю фальшь, ложь, агрессию, которые ее теперь окружали, все то фальшивое и ненужное, что сулила ей окружающая атмосфера каждодневной жизни. Ложь и нелюбовь.
«Дойду. Обязательно дойду», – говорила она сама себе, как будто бы снова и снова пыталась убедить себя, что есть смысл этому склизкому существованию вдоль ночного, кишащего насекомыми, леса.
Свет появился уже когда заплетались ноги. Он был тусклый, но появился ясно и четко сквозь кроны деревьев.
«Я дойду», – снова и снова повторяла она себе, не в силах отряхнуть те давящие эпизоды, которые один за одним проносились в ее голове.
«Я обязательно должна их полюбить», – снова и снова думала она о каждом встреченном ею человеке, и чем страннее звучали эти слова, гулко отдающие эхом и пульсом в ее голове, тем больше она была уверена, что именно это она и должна сделать. Принять и полюбить.
Полюбить вон того зверя, из пасти которого шла аморфная жижа, при взгляде на него все внутри сжалось, и она почувствовала, как по ее лбу что-то потекло. Кровь. Чем больше крови текло по ее лбу, тем меньше слюны или жижи шло из пасти этого странного зверя, слегка похожего на тигра.
Полить вон ту лисичку – тень, рыжая тень метнулась, лишь на мгновение показавшись среди деревьев в дали. По лбу снова покатились капля за каплей, и она почувствовала соленый вкус во рту, уже не проверяя цвет пота.
Сердце снова стало пульсировать и на мгновение сжалось и остановилось. Она почувствовала, как воздуха снова не хватало, и как одна за одной, все картины прошедших событий, быстро сменяя друг друга, проносились перед глазами.
Он снова шел к ней по пирсу, загорелый, помолодевший, уже без одежды, только в накрахмаленной белой рубашке и серых шортах. Белокурые волосы развевались по ветру, и она снова чувствовала запах песка и соли.
«Должна дойти и вернуться», – мысль как будто не своя, а совершенно чужая, вновь и вновь пульсировала и била в виски.
Она чувствовала себя совсем усталой, а потом вдруг совершенно невесомой и легкой, как в детстве, без единственного намека на тяжесть, удрученность и боль.
В какой-то момент все внутри похолодело, как будто бы жизненные силы взяли и оставили насовсем. Затем пульс вернулся. Раз-два, раз-два, убыстряясь возвращал странные капли, что текли со лба на щеки. Она в ужасе провела рукой по щеке, с удивлением обнаружив, что это была вовсе не кровь, а просто вода или слезы.
«Ты мой дружок», – снова и снова повторяла она, гладя и целую его шевелюру и теплые, сильные, такие родные руки.
«Я буду всегда любить тебя», – снова повторила она и проснулась, с удивлением обнаружив, что рядом никого не было, а солнце уже светило в окно, радужно возвещая, что давно полдень.
Изумрудная судьба с металлически-зеркальным оттенком звучания
Облака нависали над английскими полями, растворяя в пуховой белизне серо-металлические зеркальные осколки. Она ехала в поезде, быстро-быстро ехала, не оборачиваясь. Совсем на замечая, что уже давно не пасмурно, а светит солнце. Яркое. Почти летнее. Нежаркое, но совершенно отчетливо очерченное солнце.
Ей об этом солнце перед отъездом все рассказали. И лично, и по телефону. Рассказывали, что в эти дни в Великобритании неожиданно ярко светит солнце. Зеленовато-голубоватые поля с отливом радостно распростерты ярко-желтому диску, а говор кругом – особый: легкий, беглый, неспешный, гортанные иностранные звуки фоном. Небо – вдруг – белоснежно – прозрачное, голубое, чуть салатное по цвету, в перине облаков, как бывает только на картинах старинных мастеров, где-нибудь на расписном потолке известного и чинного музея в провинциальном городке. Из какого-нибудь такого-вот музея или облака появляется вдруг смешной пузатый карапуз-ангел, и грозно направляет свои стрелы куда-нибудь – в-о-о-о-н туда! Он натягивает лук, а шея болит от закинутый головы, что пытается согнуться и дать посмотреть на ангела этого!
“Мне нравится балет! Very!” – взахлеб говорит англичанка, сидящая напротив нее. Молодой человек, одетый в спортивную куртку, пузатый и скучный, рассказывает что-то, что может показаться его спутнице – интересным.