– Залпом давай! Не будем тянуть…
Харитон послушался девушку – в три глотка осушил стакан и громко поставил его на стойку.
– Подойди к сцене, – сказала Твения, вернувшись к микрофону.
Парень встал и медленно подошел, ибо количество выпитого алкоголя уже ударяло по организму.
Твения окинула Харитона взглядом сверху вниз, после чего громко объявила:
– А теперь я покажу, что от всех скрывает этот парень!
Дальше Харитон не сразу понял, что произошло – Твения коснулась ногтем указательного пальца воротника плаща и резким движением чиркнула им вниз до живота. Плащ слез вниз, завершив свое «падение» где-то в районе локтей – не в последнюю очередь потому, что Харитон вовремя выставил локти так, чтобы плащ удержался. И повод для опаски у парня был, ибо Твения показала, что под плащом у Харитона ничего не было – по крайней мере, верхняя часть туловища была оголена, за что его в принципе можно было прозвать эксгибиционистом. Поразило всех присутствующих совершенно иное обстоятельство.
Прямо посреди груди Харитона зияла заметная, аккуратная и вгоняющая случайных зрителей в обморок дыра.
Народ вскочил со стульев. Хелена и Кассандра, не сговариваясь, ахнули. Бармен выронил из рук стакан, который с заметным «Дзынь!» разбился, стукнувшись о пол.
Отмер один из мужчин, окружающих Кассандру:
– Как это вообще возможно? Ты же не можешь жить с таким ранением! И почему у тебя не течет кровь… И… У тебя же позвонки отсутствуют! Как ты… Как ты пьешь-то?
– Это все, что тебя интересует? – удивился Харитон. – А не интересует, КТО мне нанес такое повреждение?
– Быть того не может… – ахнула Хелена.
– Может, Хелена, может. Ты и Кассандра медленно разъедали меня своим равнодушием, перешедшим в презрение. Вот чего вы добились… И да – тут прозвучало хорошее замечание, что я не могу жить с такой дырой. А кто сказал, что я живу? Я существую, а это – две совершенно разные вещи…
– И сможете ли вы ему залечить эту рану, которую сами и нанесли? Я думаю, нет… – заявила Твения.
Тут отмер кто-то из подвыпивших мужиков, воскликнув:
– Да вы серьезно все ведетесь на такой дешевый прикол?
– Прикол, говоришь? – усмехнулась Твения, после чего просунула руку сквозь грудь Харитона, показав, что определенная часть тела парня и вправду отсутствует. Скептик, завидев это, бухнулся на стул и пораженно произнес:
– Вот черт…
– Но сейчас на ваших глазах я верну ему то, чего он лишился, – сказала Твения, провела изнутри дыры рукой, после чего вытащила ее из тела Харитона и щелкнула пальцами.
– Будто какое-то магическое представление… – раздалось среди зрителей.
И параллель была уместной, ибо Харитон почувствовал, что отсутствовавшие позвонки вырастают из существующих и медленно соединяются между собой, возвращая позвоночник в прежнее состояние. Парень сжал зубы, ибо было неприятно, но почему-то терпимо – когда он взглянул на Твению, то та указала пальцем на барную стойку, и Харитон понял, для чего певица угостила его неизвестным видом виски. Народ снова ахнул, когда вслед за костями начала восстанавливаться плоть – мясо, в отличие от костной ткани, нарастало с куда большей скоростью. Несмотря на то, что дыра находилась в середине груди, внутренние органы были практически не задеты, что, судя по всему, заметно облегчало процесс регенерации. Еще быстрее все прошло с кожей – та покрыла плоть буквально за пару мгновений, причем с обеих сторон.
Харитон прерывисто вдохнул воздух в грудь.
– Все ли нормально? – спросила Твения.
– Вроде бы… – ответил он, как понял, что встал на одно колено, а костяшки пальцев правой руки упираются в пол.
– Что за… – начал бармен.
– Харитон, не соглашайся ни на что! – воскликнула Кассандра.
– Он уже согласился, – усмехнулась Твения, затем посмотрела на Харитона и сказала: – Теперь ты принадлежишь мне как слуга, который должен будет исполнить любую мою волю. Ты меня понял?
– Как прикажешь, – кивнул Харитон, однако Твения оказалась недовольна ответом:
– Попробуй еще раз.
– Как прикажете… – произнес парень, прокашлявшись.
– Не совсем верно, но пока простительно, – вновь не одобрила Твения.
В горле Харитона пересохло, но он смог преодолеть царапающее чувство и глухо произнес:
– Как прикажете, госпожа Твения.
– Молодец, – искренне улыбнулась Твения и протянула руку Харитону. Когда тот за нее взялся, в «Старкойоте» погас свет.
Бармен спешно побежал разбираться с щитком и искать запасной генератор. Поклонники Кассандры включили фонарики на телефонах:
– Где Харитон?
– Где Твения?
– Не вижу их!
– Что, уже сбежали?
– Ага, сбежали! Так тихо, что ли? Мы б услышали!
Бесполезные крики раздавались еще пару минут, и свет наконец-таки включился.
В одном кричащие оказались правы – Харитон и Твения исчезли, но как, никто толком не понял.
Хелена, допив вишневое пиво, со злостью посмотрела на Кассандру и прошипела:
– Это ты виновата…
– Неужели я? На себя бы посмотрела, тварь! – огрызнулась Кассандра.
– Что-о-о?!?
– Девочки, давайте не будем…
Было поздно – Хелена и Кассандра вцепились друг другу в волосы, а все остальные пытались их разнять.
Сбылась одна из грез Харитона – только жаль, что он этого не увидел.
«Вне времени и тела»
Oboete imasu ka – me to me ga atta toki wo?
Oboete imasu ka – te to te ga fureatta toki?
(Ты помнишь, как встретились наши глаза?
Ты помнишь, как соприкоснулись наши руки?)
Мари Иидзима, «Do you Remember Love?»
Кирпичный дворец Ровды, известный под названием «Те́гила» и украшенный заметной скульптурой, изображающей осла, застал немало культурных событий города, но такие массовые и громкие вечера, как презентация нового сборника стихотворений известного поэта Валентина Брайтсона, были редкостью и для него. В главном зале дворца было яблоку негде упасть – все зрители дружно расселись вокруг небольшой импровизированной сцены, стоящей прямо посреди комнаты. Сцена была оборудована по минимуму – на ней находились звуковой монитор, небольшой столик на ножках, чтобы было куда поставить чашку чая, и пустовавшая микрофонная стойка, ибо микрофон находился в руках Валентина уже полтора часа.
Про Валентина Брайтсона, поэта, который появился в литературной среде буквально из ниоткуда и за каких-то два года обрел невероятную популярность, складывалось множество легенд, и надо сказать, что сам поэт каждый раз давал повод сочинять про себя что-то невероятное. Его биография была противоречива вплоть до возраста: кто-то говорил, что ему – двадцать восемь лет, кто-то – что тридцать, а кто-то – что тридцать два. В одном интервью он гордился тем, что пять лет провел на военной службе, но в другом говорил, что на военную службу его не взяли из-за проблем со здоровьем, что вызывало искреннюю ухмылку почти у каждого, кто хоть раз его, да видел. Кто-то слышал, что свою поэтическую карьеру он начал еще в тринадцать лет, но под другим именем, кто-то говорил, что Валентин долгое время просто стеснялся публиковать свои произведения, а кто-то с пеной у рта утверждал, что видел будущего поэта, когда ему было три года, и он уже тогда научился мелодично складывать слова (вот этому, естественно, не верил никто). Ореол таинственности окружал Брайтсона на редкость туманный, но одно обстоятельство являлось чистой правдой – Валентин был действительно талантливым поэтом.
Его выступление уже подходило к концу. Читал он громко, выразительно, при этом не заглядывая в листы бумаги – он каждое свое стихотворение (а их было много) помнил наизусть, что приводило в искренний восторг не только простых слушателей, но и именитых литераторов. Никогда не было такого, чтобы он что-то забыл, в его речи не звучало различных «э-э-э», «бе-е-е», «м-м-м» и прочих паразитов, а его чувство такта и воспитанность лишь довершали идеальный портрет идеального поэта.
Валентин в своем творчестве сделал ставку на более короткие по длине стихотворения, чем привыкли писать в Ровде и округе, и не прогадал. Он постоянно экспериментировал, причем эксперименты начались с переложения восточного жанра «рэнга» на русский лад, в котором поэт заметно преуспел. Новый же сборник состоял из «суточных» стихотворений – так они были названы автором потому, что состояли из двадцати четырех строчек. На вопрос, почему была выбрана именно эта длина, Брайтсон заявил, что в последнее время он сочиняет в лучшем случае строчку в час – соответственно, за день получается стихотворение в двадцать четыре строки. Естественно, никто этому ответу не поверил, ибо Валентин был куда работоспособнее, чем сам говорил о себе.
– Дорогие друзья! – обратился поставленным, чистым голосом к слушателям Брайтсон после того, как очередной шквал аплодисментов стих. – Как мне ни прискорбно сообщать вам эту новость, но наш – подчеркиваю, именно наш, а не только мой – вечер подошел к концу… Но я никак не могу вас отпустить с чувством некоей неудовлетворенности, – в зале в этот момент пробежал смех, – и потому я прочитаю стихотворение, которое написано сегодня утром… И вы будете первыми, кто его услышит!
Раздался всплеск аплодисментов.
– Прошу абсолютной тишины… – поднял руку Валентин. Когда все стихло, он изящным жестом поправил воротник пиджака, придвинул к себе шнур микрофона и стал декламировать:
Вокруг, быть может, и пустыня,
Вокруг, быть может, пустота,
Но я без боя не застыну:
Сильней кота, да и кита.
Нет, не обижу я животных!
Их отличать бы от зверей
Нам нужно, если это можно…
Хозяин, пива мне налей!
Я кружку поднимаю эля
За всех вокруг… И за себя.
А если кто опять посмеет
Внести раздоры, всех рубя,
Остановлю… Но рифмой-строчкой.
О слово тупится кинжал.
И ради Ровды, Руси дочки,
Готов принять не свой финал!
Кто сочинитель, тот бессмертен.
Читайте наши опуса́,
И мы расплачемся – поверьте…
И просветлеют небеса.
Не поздно сим заняться делом.
Страшнее – просто не начать.
Поэт вне времени и тела
Продолжит для людей писать.
Раздались завершающие, громогласные аплодисменты.
– Большое вам спасибо, дорогие и преданные слушатели и зрители! Этот вечер сделали именно вы! – произнес Валентин на прощание, после чего совершенно в подростковом духе спрыгнул со сцены в зал.
Зрители сорвались с мест, дабы успеть хотя бы парой слов перекинуться с почитаемым поэтом.
Валентин не торопился – он отвечал на вопросы, раздавал автографы, подписывал книги, позволял сфотографироваться на память. С двумя пришедшими гостями он общался дольше, чем с другими: это были вокалист группы «Она вышла замуж» Тими́тра Таволгин и барон Кирилл Завидов – человек, который помог в организации сего концерта. В этих разговорах не было ничего серьезного – скорее они были этаким приятным дополнением к вечеру.
Поэт уже пробирался к выходу из зала, как обратил внимание на девушку в белоснежной парадной военной форме, представлявшей собой жакет и юбку-карандаш до колена. По всей длине левого рукава шли узкие канты синего и красного цветов, а правого – синего и черного. Кроме того, жакет был «украшен» нашивкой – желтым соловьем – и буквами «МДМ», блестевшими золотом чуть ниже груди.
– Вам очень идет эта форма, – улыбнулся Валентин.
– Приму это за комплимент, хотя я все-таки в первую очередь военный человек, а уже потом – женщина, – отбрила поэта девушка.
Брайтсон нисколько не обиделся – лишь хохотнул в ответ:
– Очень рад, что меня посещают и военные. Могу я узнать Ваше имя, прекрасная представительница нашей великой и могучей армии?
– Анфиса Толбухина, – представилась собеседница, поправив свои роскошные русые волосы, не по-уставному распущенные.
Валентин изменился в лице:
– Так Вы – родственница старшего десятитысячника Павла Толбухина?
– Если быть точнее – дочь, – пояснила Анфиса.
– Похоже, Вы столь же талантливы, как и Ваш отец… В столь юном возрасте стать младших дружин матери́ной – это большое достижение.
– Вы действительно мне льстите или издеваетесь? – приподняла бровь Толбухина.
– Я никогда ни над кем не издеваюсь, – улыбнулся Валентин еще шире. – Как Вам вечер?
– К сожалению, долг не позволял мне посетить Ваши прошлые концерты, хоть я и Ваша поклонница… Но наконец-то я смогла исправить этот пробел. Скажу кратко – я довольна.
– Я старался, – кивнул Валентин. – С удовольствием бы поговорил с Вами еще, но мне пора бежать… Есть одно незавершенное семейное дело.
– Еще один парень убегает от меня, – фыркнула Анфиса.
– Обстоятельства, к сожалению, складываются сегодня не в мою пользу, – произнес на прощание поэт, после чего нырнул в толпу ждущих его людей, ибо на каждый концерт он приходил со свитой различных помощников.
– Говоришь, семейное дело? Но у тебя же формально нет семьи… – задумалась Анфиса, глядя в спину Валентину. – Что же ты скрываешь от всех?
Валентин жил буквально в двух кварталах от Тегилы, потому вместе со свитой добирался до дома – типичной пятиэтажной кирпичной постройки – пешком. Всю дорогу он непривычно молчал, и окружающие его помощники прекрасно знали, что ожидает этим вечером их начальника, но ничего не могли сделать – Брайтсон был непреклонен в своих решениях.
Остановившись возле двора своего дома, поэт осмотрел свою свиту, нашел глазами невысокую девушку с множеством косичек и спросил ее:
– Ты поставила защитный пузырь?
– Так точно. Но учтите, что его работы хватит максимум на полчаса.
– Я справлюсь куда за меньшее время. Спасибо, Ли́са, – поблагодарил парень.
Один из представителей свиты протянул Валентину что-то очень длинное и узкое, завернутое в ткань и связанное легким узлом. Брайтсон потянул за узел, и ткань обнажила спрятанную в ножны анта́гу – восточный обоюдоострый меч.
– Уроки фехтования помните?
– Думаю, что не забыл, – ответил поэт, схватив оружие. – Жители эвакуированы?
– Весь ближайший квартал, – раздался ответ.
– Отлично. Никто, кроме меня, не должен пострадать сегодня вечером.
– Почему именно Вы туда лезете? – удивилась Лиса. – Необязательно быть в этом случае настолько честным…
– Есть вещи, которые мужчина должен сделать сам и только сам, – возразил Валентин. – Эта вещь – одна из них.
– Да благословит Вас Бог! – воскликнула вся свита, перекрестив Валентина.
– Да поможет мне Бог, – перекрестился и сам Валентин, после чего прошел через защитный, невидимый человеческому глазу пузырь в родной двор. Парень медленно прошел к его условной середине, обнажил меч, бросив ножны рядом, после чего воскликнул:
– Я знаю, что ты уже здесь! Выходи – я готов!
– Как скажешь… – раздался измененный странными помехами голос, и Валентин обернулся.
Перед ним встал некто, практически полностью одетый в доспехи – исключением стал черный, совсем не боевой шлем, который явно от ударов холодным оружием никак не защищал, но зато скрывал лицо благодаря непрозрачному стеклянному забралу. Оружием воина ожидаемо была антага.
Валентин разочарованно спросил:
– Ты ведь не Каду́рин, так ведь?
Ответа не последовало.
– Так я и знал – он не способен явиться не дуэль, прислал вместо себя наемника…
– Я предпочитаю, чтобы меня называли крови́ром, – возразил наемник.
– Да мне плевать, – заявил Валентин, направив меч острием в сторону противника. – Пора закончить эту дуэль.
«Воин», поняв, что формальности наконец-то закончились, напал на Брайтсона первым. Тот не выдержал первого удара и свалился на землю, но быстро встал на ноги.
Началась ожесточенная схватка.
В которой Валентин проигрывал, ибо невооруженным глазом чувствовалось, что поэт, может, и уверенно владеет пером, но никак не холодным оружием. Противник одерживал верх так, будто вообще не напрягался.
– И это – человек, якобы прошедший воинскую службу! Да ты даже держать антагу нормально не можешь! – кричал наемник. – Мне жаль поднимать руку на такое немощное существо!