Раньше – до приезда Ирки. До её нового появления в моей жизни!
А сейчас аж разрывает на части, выворачивает наизнанку только от одной мысли, что кто-то касается! МОЕГО!
Что в этой девчонке такого, что делает меня зверем? Почему сердце грохочет набатом, да так яростно в груди колотится, что порой до печёнок пробирает? Какого хера в животе ком стягивается?
Бл***, я становлюсь неуправляемым из-за неё… с ней… как отец из-за матери. А я не хочу быть похожим на батю!
Не допущу его ошибок!
Я сильнее. Ведь так?
Не сорвусь на мелкое… на чувства, что больше скотского желания трахнуть.
Закрываю глаза и тотчас вижу картинку «китаец и Ирка».
Пусть в данный момент она в ссоре со своим узкоглазым, но девчонка не одна. Это моих планов не меняет, лишь немного усложняет. Влюблённая жертва – слегка проблематичная, но от того более сладкая!
Возвращаюсь к постели. Покрывало скидываю, а сам заваливаюсь поперёк ложа. Нужно спать, и пошло всё к едрене фене! Подгребаю ближайшего медведя и утыкаюсь в него носом.
М-м-м, даже он пахнет Иркой.
Суч***, отравляющей мой рассудок, да и вообще существование.
Меня накрывает волной тепла, глаза блаженно закрываются. Осталось пару часов… Завтра трудный день: к матери заскочить, с лекторами договориться… трахнуть Королька!
Ира
Какое-то время кручусь на диване в зале. Устаю, как собака, столько всего произошло: разговор с соседом, пожар… но больше всего убивает – приходится до хрипоты убеждать бабулю, что я с Игнатом не спала!
Глупо!
Мне столько лет, а я оправдываюсь…
Обидно до слёз!
Я их внучка, а они с дедом верят какому-то соседскому парню…
Игнат! Гад! Паршивец!
В моей комнате!
В моей постели!
Душ!.. Там всё моё…
Бушую от досады. От слепой ярости. Негодования…
До подбородка натягиваю одеяло, которое услужливо принесла ба. Поджимаю губы…
Блин! Завтра, то есть сегодня, несколько пар, лабораторная… Все тетради, книги, конспекты в комнате.
Не пойду!
Закрываю глаза и долго лежу без сна. Когда за окном солнышко начинает золотить небо, решительно откидываю одеяло. На цыпочках поднимаюсь наверх. Бесшумно открываю дверь… Торопею на пороге, а ведь хотела тенью забраться в комнату и по-быстрому вынести нужное. Да не тут-то было!
Гадский сосед оккупировал мою постель! Развалился звездой, обняв моего любимого медведя, и сверкает голым… слава богу, что только задом, а не причинным местом!
Делаю пару шагов к ванной комнате, но взгляд вновь возвращается к Игнату.
Красивый, гад! И лицо, и фигура. Вот только неряшливый: вещи грудой валяются возле шкафа – как вчера сбросил, так и оставил. Гарью пахнут, и как сегодня пойдёт в универ?!
Смущенно отвожу взгляд и спешу в ванну, по ходу выудив из «купешки» свежие джинсы, блузу, а из комода – нижнее бельё и носки.
Скрываюсь в уборной, защёлкиваю замок.
Быстро моюсь, но уже выключив воду и потянувшись за полотенцем, понимаю, что его нет…
– У-у-у, – чуть не топаю ногой от досады и сжимаю кулаки.
Ненавижу гада! Из-за него вчера я убежала в полотенце и не вернула его на место.
Выпускаю пар, бесшумно покричав. Вытираюсь старой футболкой. Быстро облачаюсь в свежее, выглядываю из уборной – Игнат ещё спит!
Так же тихо крадусь к столу, нет-нет, да и поглядывая на бессовестного соседа. Он уже успевает перевернуться на спину, но свои причиндалы благоразумно прикрывает смятым одеялом.
В рюкзак складываю конспекты, а когда медленно тяну молнию, взгляд касается компа. Закрыт. Не помню, чтобы его закрывала. У меня дурная привычка оставлять ноут открытым.
Взгляд перескакивает на доску, куда вынесла итоговую формулу своего проекта, время от времени размышляя, что дальше. Замечаю подушку на полу. В углу… мерзкую морковку, которую даже не помню, кто подарил. Спартак вроде…
Что здесь случилось?!
Кидаю подозрительный взгляд на Игната, сердце пропускает удар – сосед глядит на меня одним глазом. С ленцой… да насмешкой.
По мне тотчас прокатывается волна жара и жгучего стыда, словно подловили на запрещённом и очень интимном.
– Я тебя ждал чуть раньше, – голос сонный, чуть с хрипотцой.
– С чего бы это? – радуюсь, что мой звучит ровно и даже холодно.
– Ночь. Мы устали… Комнату делим.
– Мы её не делим! – отрезаю спокойно. – Ты её оккупировал.
– Хорошо, – соглашается буднично Игнат, подгребая медведя под голову.
На миг засматриваюсь: такой… милый, взлохмаченный, родной и уютный… прям тошно.
– Ночь. Мы устали… Твоя комната… Почему даже не попыталась её отвоевать? – очаровывает бархатным тоном.
– Спасибо, нет желания лишний раз пересекаться, – раздражённо фыркаю, – ты и без этого достаточно нагадил!
– Ир, – поднимается на локтях Игнат. Шумно зевает: – Принимай участие в фарсе, и быстрее избавишься от меня!
– Я и так избавлюсь, – демонстративно отворачиваюсь и выхожу из комнаты.
О том, что в стирку грязные вещи не забросила, вспоминаю запоздало, уже спустившись в зал.
– Ой… – бегу по лестнице обратно. Распахиваю дверь в комнату. Игната нет… Дёргаю ручку в ванную – закрыто.
Ну вот, совсем стыдно становится. Бли-и-ин, ещё не хватает, чтобы Игнат потом видос по универу пустил, как у меня в уборной нижнее бельё валяется, пусть и в корзине, но ведь на виду.
– Игнат, – жалобно стучу в дверь, скребу когтями: – Игнат…
– Ирк, – звучит пугающе вкрадчиво голос соседа, – хочешь секса?
– Н… не-е-ет, – обрывается мой.
– Тогда считаю до трёх, и если ещё будешь в комнате, я тебя трахну. Раз! – Вздрагиваю, как от выстрела. – Два…
Запинаюсь о порог комнаты, выбегая так быстро, что даже не думаю её затворить. Сердце испуганной ланью мчится вперёд меня.
Игнат
– Три! – распахиваю дверь. Ох, как надеюсь, что чёртова падучая болезнь и на этот раз сыграет против Ирки. Но нет…
Нет Королька! Упорхнула птичка…
Сбежала, как от чёрта!
Вообще-то правильно. Меня надо бояться. Я ведь… плохо собой управляю последнее время. Вот и сейчас меня потряхивает от желания и притока неуправляемого адреналина. Словно извращенец-фетишист, что от вида женских трусиков впадает в неописуемый восторг и готов стонать от прилива жуткой похоти, а потом ещё мордой уткнуться в кружево и кончить, как заправский задрот…
Бл***.
Да! Я фрик, страдающий по бабскому белью.
Одна мысль, что этот кусок ткани был на Корольке, заводит не на шутку, а кровь в жилах разогревает до адского пекла. Дикая, безумная мысль не только коснуться, но ещё и ощутить запах, сводит с ума…
Я сексуально-озабоченный маньячелло.
Дыхание прерывается. Сердце грохочет, руки дрожат, тянутся к трусикам....
Я реальный маньячелло!
Хочу Ирку до скрипа зубов – пах давно сводит от боли, в глазах мутно.
Хочу!
Никого так не хотел! И даже больше – хочу её попробовать. Лизнуть… пригубить… словно она – терпкое вино, сладкий мёд… Наконец впиться, словно вампир, дорвавшийся до источника питания. Всадить язык так глубоко, чтобы Королёк орала от оргазма. Чтобы билась и металась подо мной…
Впервые за долгие годы приходится спускать пар по старинке, в одиночку. Но если бы не это – сорвался. Я, су***, школьник-рукоблуд!
Ненавижу Королька!
Ненавижу её влияние!
Ненавижу, потому что хочу!
Она станет моей.
Плевать на других!
Плевать на узкоглазого!
Плевать на спóр!
Плевать на СВМА и весь мир…
Я просто обязан обладать Иркой!
Всей, без остатка. Дорваться до её вожделенного тела, заполучить в свои жадные руки и сотворить такое, что ни одна живая душа с ней ещё не делала! И, бл***, если придётся её грохнуть, чтобы другим не досталась – я это сделаю!
Завтрак, если он есть в этом доме, пропускаю. Ни с кем не разговариваю. У меня дел – выше крыши. Злющий, как черт, покидаю дом соседей и еду в универ, договориться насчёт досрочных экзаменов. Мне нужен свободный график, ведь теперь много возни по дому. Ещё нужно купить вещей, а то мои все сгорели. Сегодня и то, будто бомж, заявлюсь на лекции в грязном, пропахшем гарью.
А потом к матери…
ГЛАВА 2
(День первый, ночь вторая)
Ира
– Ксю, у меня разговор! Важный, – звоню подруге, только выруливаю на трассу от посёлка. Отца так и не дождалась, хотя он обещал приехать до моего отъезда в универ.
– Что? – сонно мямлит Бравина. – Прям вот так, с утра? – через зевок.
– Вчера у Игната сгорел дом!
– Что? – охает Ксения уже без намёка на сонливость.
– Ага, – киваю, набирая скорость и поглядывая в зеркала, нет ли кого более быстрого и наглого на дороге. Не хочу наткнуться на неприятности или стать помехой. – И теперь он у нас живёт.
– Офигеть! – выдыхает Бравина.
– Самое ужасное не в этом, – перевожу дух и начинаю пересказывать случившееся вчера, упуская лишь свою реакцию на наглость Игната.
– Блин, да он вообще страх потерял?! – негодует Ксения. – И что дальше? – с нескрываемым интересом.
– Что-что? Он теперь спит в моей спальне!
– Охренеть! – брякает довольно.
– В моей постели! – продолжаю давить на жалость, но озадаченно прислушиваясь к реакции подруги.
– Наглый бобёр… – но в голосе прослеживаю насмешку.
– Вообще-то, я позвонила поплакаться и высказать своё фу, – настороженно признаюсь, надеясь услышать понимание и участие.
– Ага, конечно, – торопится заверить в солидарности Бравина.
На душе кошки скребут – Ксю чего-то не договаривает. Хотя, возможно, она просто настолько в своей любви увязла, что до меня дела нет, вот и кажется, что до конца не проникается моей бедой. Обижаться не стоит, чувства – они такие… Когда хорошо – счастливыми можно быть и парой, а вот когда плохо – хочется поделиться с другими, проорать о горе на весь мир.
– Ир, давай так: если вдруг чего надумаю, ну, как козлину проучить, – бормочет Ксения, – так тебя сразу и наберу. Ок?
– Ок, – заключаю мрачно. Но что-то подсказывает, что Ксю не позвонит.
– А если помощь нужна по дому, ты только скажи. Я время найду.
Вот в это верю.
– Спасибо, но дом-то не мой сгорел. Пусть сами и разгребают. Я, конечно, если надо, помогу, но тебя дёргать не стану.
– Хорошо, – до неприличия легко соглашается Ксю.
Из-за случившегося домой не тороплюсь, но совесть давит, так нельзя. Соседям нужна помощь. Убраться, хлам выкинуть, и т.д.
Тем более Амалия пострадала. Отец звонил, сообщил – ничего страшного, но несколько дней ей придётся провести в больнице. Ещё заявил, что когда появится дома, у нас состоится важный разговор. Меня немного напрягло услышанное – мне тоже есть, что сказать, на что пожаловаться, но оставляю все вопросы на подходящее время.
Игнат
В универе долго не засиживаюсь. Пишу заявление на индивидуальный график сдачи сессии по причине пожара, забегаю в лабораторию, оставляю ребятам на доске сообщение и еду по магазинам. Нужно бы к маме, но в грязном являться в больницу не айс.
Особо не разгуливаю по бутикам. В первом попавшемся ТЦ нахожу отдел с мужской одеждой и почти без разбора хватаю пару джинсов своего размера, джемперов, спортивные брюки, несколько футболок, толстовку, кроссы, куртку.
Присматриваюсь к ноуту, но разумно решаю отложить покупку на более подходящее время. В моём бедственном положении это пока непростительная роскошь. К тому же, – криво улыбаюсь до тягучей истомы приятной мысли, – у Королька есть техника. Нам хватит.
Интуитивно прикупаю маме несколько вещиц. Халат, пару футболок, тапочки. Что ещё нужно в больнице? Вроде это… Пасту зубную, щётку, полотенце, гель, шампунь…
Остальное довезу, когда потребуется.
В больнице некоторое время улаживаю вопросы с документами мамы, которые привёз по просьбе Сергея Николаевича.
Платную палату мы себе позволить можем, если ужаться со средствами, но это лишние траты, так убеждает мать. К тому же ей одной будет скучно, да и не те травмы, чтобы долго под присмотром специалистов находиться. Царапина на голове маленькая, как полагают, об угол стола ударилась при падении. Шов крошечный, сотрясение поставили лёгкой степени тяжести. Так что пару дней продержат, убедятся, что всё нормально, а потом отправят на домашнее долёживание. Под наш неусыпный контроль.
Выслушав доводы родительницы, соглашаюсь. Ей ведь на койке бока мять.
Сижу на стуле возле мамы.
– Ты хоть помнишь, что случилось? – вопрос даётся с трудом, вину ощущаю каждой клеточкой тела. И жуть как боюсь услышать нечто, что подтвердит мои догадки.
– Не помню, – качает перебинтованной головой родительница и уставляется на свои руки, теребя край одеяла. – Уже и следователи приходили, допрос учиняли, а мне и сказать-то нечего. Была в кабинете, услышала в зале шорох. Думала, ты пришёл, вышла… Последнее, что видела – сизая дымка… очнулась уже в доме Проскуриных, – воздевает печальные глаза с затаённой болью.
– Понятно, – выдыхаю с кивком. Бл***, значит, напали. На мать! Твари! – Прости… – знаю, нет прощения, но это банальное слово обязано было слететь. Оно не изменит случившегося. Не сможет искупить вину. Оно – лишь звук… пустой, но такой спасительный в данный момент, когда в бессилии мечешься, не понимая, что делать дальше.
– Игнат, – касается руки мама, на лице тревога, – ты… главное дел не натвори больше, прошу, – во взгляде столько мольбы, что невольно киваю.
Кивок лживый, выдавленный, короткий, но я обязан заверить мать. Обнадёжить.
– Я не сказала следователям, – тихо продолжает матушка, косо посмотрев на соседку, сосредоточенно читающую книжонку в мягком переплёте, – что у тебя неприятности, – вообще шепотом, – ведь, по сути, ты мне о них так и не рассказал, – с укором.
– Лучше тебе не знать.
Сердце ударной дробью грохочет в груди. Мне так погано, что удавиться впору.
Поддавшись трепетному порыву, которого не испытывал хрен знает сколько времени, склоняюсь, бережно сжав ладонь матери, и касаюсь губами. Вкладываю в поцелуй все чувства, что сейчас бурлят в моей подлой и такой израненной душе. Закрыв глаза, лащусь щекой, как когда-то в детстве, ощущая дикую потребность в понимании и прощении.
Мамуля прощает… Всегда прощала, и теперь… Зарывается пальцами свободной руки в мои волосы и треплет с такой щемящей любовью, что хочется признаться во всех грехах и заверить: «Больше не буду делать глупости!» Теплая, нежная… самая нежная ладонь из всех, что когда-либо меня касалась. Мамина…
Раньше не придавал значения, но сейчас остро осознал, как стало недоставать… именно материнского прикосновения. Искреннего, чистого, бескорыстного, тёплого, бережного, любящего.
Только мамуля так гладила, что даже самая адская боль отступала. Только мама целовала так, что самая опасная рана переставала кровоточить и заживала. Только матушка улыбалась так, что мир расцветал на глазах, а в груди расползалась радость. Грозовые тучи казались интригующим природным явлением, палящее солнце – ласковым и игривым, снег – манной небесной, а дождь – не пробирал до костей, а был чёртовски весёлым и отрезвляющим событием.
Только мамуля ругала так, что и похвалы было не надо. Только она гордилась настолько, что даже самое незначительное свершение было под стать мировому открытию. Только её голос успокаивал. Только матери под силу возвести в ранг небожителя, даже если последний муд***.
Только она позволяла верить в исключительность, упорно не замечая посредственности. Только мама прощала то, что никогда не смогли бы простить другие. Только она – невидимая стена, что укрывала от непогод и невзгод, тыл, который скорее умрёт, чем позволит причинить вред. Только мать выдерживала то, что неподъёмно остальным. Только у неё такая душа, что принимала без остатка, прощала без сожаления, любила вопреки, любила просто так.
Любит несмотря ни на что! Любит!.. И всё чётче понимаю, что быть матерью – нечто неоценимо сложное и невероятно неблагодарное.
Слава богу, мне не быть матерью – не осилю!
– Прости, я так виноват… Влез по самое… Ничего не вернуть, но я всё исправлю. Прошу, – сглатываю пересохшим горлом, – только не разочаровывайся… – бормочу, оторвавшись от матери, но так и не глядя ей в глаза. – Никогда не разочаровывайся, даже если категорически не согласна с моими решениями и действиями. Не пытайся встать на пути… Переубедить…