– Большая разница! Не отмахивайся от своих мечт, это очень важно. Я верю, что у каждого человека в этом мире есть своя миссия, у кого-то глобальна, у кого-то совсем маленькая, но главное, что никто не находится здесь зря. Тем более такие как ты. Если ты художница, это уже делает тебя особенной, ведь у тебя есть дар создавать прекрасное. Значит, ты уже живешь не зря! – Ева посмотрела на меня смущенно и опустила глаза.
– Думаешь, у меня есть будущее? – спросила она.
– Большое и прекрасное, – кивнул я.
И когда сквозь листья над нашими головами стали просачиваться уже розовые лучики, означающие, что день подходит к концу, Ева взяла меня за руку. Её веснушчатые щеки слегка покраснели, реснички задрожали, а красные губы растянулись в смущенной улыбке. Она неуверенно переплела наши пальцы.
– Думаю, нам нужно сходить куда-нибудь и перекусить, – тихо сказал я.
– Да. Как насчет моего дома? – так же тихо ответила она.
– Если обещаешь сделать мне чай. Я люблю черный, с двумя ложками сахара.
– Обещаю.
Дом Евы оказался большим двухэтажным зданием с белым заборчиком и первоклассным ремонтом. Во дворе не было ни клумб, ни грядок, только аккуратные декоративные деревья и брусчатка. Еще здесь стояла деревянная беседка, в которой, вероятно, было бы очень классно с утра пить чай, почитывая, скажем, Тургенева, и слушая пение птиц. Мое внимание привлекли красивые качели с розовыми подушками на сидении, которые делали этот двор еще больше похожим на картинку из какого-то журнала. В общем и целом, всё выглядело мило, хоть и чересчур вылизано, словно всё было сделано для удобства хозяев, а хозяева предпочитали совместному досугу на свежем воздухе, раздельное времяпровождение внутри дома. К слову, внутри всё было так же идеально, как снаружи. Чистые коридоры, паркет на полу, на стенах картины, не дорогущие, конечно, но довольно симпатичные, и не единой семейной фотографии. Я с любопытством заглядывал в щели не до конца закрытых дверей, когда мы шли мимо. Там я видел то убранную большую кровать, с плотным покрывалом, то просторный кабинет с массивным деревянным столом и строгой, одноцветной библиотекой. Но когда мы добрались до комнаты Евы, и она пригласила меня войти, впечатление бездушности дома мгновенно испарилось. Её комната, в отличии от всего, что я увидел ранее, была, конечно, такой же аккуратной и элегантной, но обои здесь дырявили кнопки, держащие плакаты и рисунки, рабочий стол был завален красками, карандашами и смятыми бумажками, а на полу, прямо на мягком белом коврике, валялись розовые носки с единорогами. Ева заметила мой взгляд и немного смутилась.
–Тут небольшой бардак, извини. Я бы сказала, что обычно здесь чище, но это ложь. Я люблю устраивать бардак, – она пожала плечами. – Пойду, поставлю чайник, посиди пока здесь. Можешь осмотреться.
Ева вышла, а я сел на край кровати и уставился в стену. Конечно, эту комнату хотелось разглядеть получше, хотя бы потому что здесь было много фотографий и рисунков, но я вдруг почувствовал, что внутри меня что-то горит и дым этого чего-то застилает мне глаза. Я думал о том, что на этой самой кровати лежала Ева. Она, наверное, была в какой-то шелковой пижаме, может, в коротких шортах или вообще в ночнушке. Есть ли веснушки на остальное её теле? На плечах, груди или ногах? Она, наверное, выглядит крайне мило спросонья, с припухшими голубыми глазами и сонными пылинками на ресницах. Вылезая из кровати, она надевает тапочки или идет в ванную босиком? Я заглянул под кровать, проверяя пространство под нею на наличие тапочек, но там было пусто. «Значит, ходит босая,» – подумал я.
Вскоре, Ева вернулась с железным подносом, на котором стояли две одинаковые кружки, вазочка с печеньем и блюдце для использованных чайных пакетиков. Она улыбнулась, ставя свою ношу на стол, и протянула мне кружку.
– Черный, два сахара, как ты и просил.
– Спасибо, – я принял у неё из рук чай и сделал маленький глоток. Напиток пах цитрусом.
– Ну, как тебе моя комната? – Ева села рядом со мной.
– Очень милая. Столько всего, плакаты, рисунки, фотки, как в настоящем музее.
– Хочу, чтобы здесь было уютно.
– По—моему, у тебя хорошо получается.
– Иногда мне кажется, что это как-то по-детски. Все-таки, мне уже далеко не двенадцать, а до сих пор страдаю херней и обклеиваю обои картинками. Мама говорит, что мне нужно повзрослеть.
– Это всё глупости. Взрослость не определяет количество картинок у тебя на стене.
– Я-то с тобой согласна, но мама… А вообще, что она понимает? Ей было двадцать, когда она родила, для неё обзавестись ребенком и мужем – значит стать взрослым человеком. Она и меня постоянно клюёт на этот счет, мол, когда уже замуж? А я не знаю, как ей сказать, что если свяжу себя узами брака, то только с женщиной.
– Так ли важно ей вообще говорить? – я отхлебнул еще чаю, а Ева повернулась ко мне лицом и пристально посмотрела в глаза.
– А ты своей говорил?
– Нет. Незачем ей знать.
– Но разве не хочется поделиться с мамой, что кто-то проявил к тебе интерес, или что ты к кому-то, ну, знаешь…
–Хочется. Раньше, когда всё было проще, в школе, класса так до седьмого, я ей рассказывал. О мальчиках, которые мне нравились, и которым я нравился. Это было мило. Потом я вырос. Первые поцелуи, первые отношения, и когда это девушки – ей не расскажешь, а когда парни – она неправильно поймет.
–Почему неправильно?
– Для неё всё просто: есть мальчик и девочка. Мальчик с девочкой – нормально, а всё остальное – противоестественно. Но у меня-то всё иначе. Даже если я с парнями, я не становлюсь гетеросексуальным, не становлюсь девочкой. И если честно, иногда я стыжусь этого. Ну, своих отношений с парнями. Как будто это отнимает у меня моё право быть квиром.
– Я понимаю, кажется. Это грустно. Может, ты и прав. Может не стоит рассказывать ей никогда, что замуж я не собираюсь и если заведу детей, то не в этой стране, потому что рожать не хочу и жить с каким-то тупым сексистом тоже. – Ева нахмурилась, но глаза у неё были влажными.
– Я не настаиваю, у каждого свой путь, но, мне кажется, так будет лучше. Безопаснее и спокойнее.
– Наверное.
Я заметил, как по её щеке покатилась прозрачная слезка, но она быстро смахнула её рукой. Замерев на секунду, будто раздумывая над чем-то, она вдруг резко сорвалась с места и обняла меня. Прижалась всем телом, уткнулась носом мне в шею и тепло задышала. Я обвил руками её талию, не выпуская из рук чай.
– Так, – она отстранилась. – Давай-ка это уберем, – выхватила у меня из рук кружку и поставила на пол.
Мы снова обнялись и просидели так долго. Ева пахла сладко и мягко, какими-то духами, может, шампунем, кремом или косметикой. Я не стал разбираться. Двигаться не хотелось, говорить что-то тоже, но это мне, а Ева была другого мнения. Она опять разомкнула объятья, только на этот раз заменяя их чем-то более приятным.
Мне уже приходилось целовать с девушками, и я не стану врать, что этот поцелуй был каким-то особенным. Да, её губы были сладкими и влажными, ощущать её язык у себя во рту было хорошо, но это не было чем-то выдающимся. Однако, её запах, тепло её ладоней под моей одеждой, её тихие стоны – всё это действительно пьянило и сносило крышу. Может, именно это умение вводить людей в транс одним своим присутствием и делало Еву не такой, как все? В любом случае, именно эта конкретная девушка смогла перевернуть то лето с ног на голову, вывести меня из душевного равновесия, а это мало кому удавалось прежде.
Я помню, какими мягкими и жаркими были её груди, как часто она дышала и как смущалась, когда мои руки достигали случайно края её трусов. Помню горьковатый вкус её кожи, бледной и теплой, покрытой мелкими светлыми волосками, которые даже не заметны, если не пытаться поймать их губами, что я и делал. Ева была не из робкого десятка и быстро входила во вкус, когда дело касалось ласк. Она казалась одновременно и уверенной, и взволнованной, сама терлась об меня, и сама же краснела, когда я отвечал.
Когда мы устали трогать друг друга и целоваться, когда появилось навязчивое ощущение, что мне пора домой, мы лежали на кровати почти голые и смотрели в потолок. Наши ноги переплетались друг с другом, губы пульсировали и наливались красным. Я тяжело вздохнул и поднялся.