В пять часов общий невнятный гул перешиб скулящий стон тормозов директорского «УАЗика», хлопнули дверцы и окрестности расцвели от серебряных переливов аккордеона. Это привезли клубного худрука Шевцова, присланного в совхоз по распределению, странного человека, который с радостью играл часами на всех больших праздниках, Но ни на одном из них не выпил ни капли спиртного, несмотря на творческую натуру и душевную утонченность. Играл он часа полтора, ни разу не повторившись. Богатейший был у худрука репертуар.
Около семи часов вечера Варвара, жена Григория Егоровича, вышла из дома на крыльцо и крикнула сестре мужа, плясавшей что-то цыганское.
– Аркадьевна, мы тут все в доме. Родители, значит. Тебя не хватает. Посоветоваться надо.
Надежда Афанасьевна Пилкина, и директор Мятлев сидели с усталыми лицами за круглым столом, уперев локти в розовую скатерть, а кулаки в подбородок. Николай Ильич пристроился на подоконнике и сосредоточенно грыз ноготь. Варвара села рядом с мужем.
– Чего думаешь, Галинка-малинка? – спросил её брат Гриша. – Удобно будет начать без Ванина? Или обождём-таки ещё маленько?
– Да ты что, Гриня! – воскликнула Галина Аркадьевна, описывая круг невдалеке от стола. – Почти сто человек во дворе, да за забором двадцать. Жених с невестой целоваться хотят. Аж не могут уже терпеть. Там уже горько всем гостям-то! Да и нажарили всего. Остынет потихоньку. Надо садиться да начинать!
– Ну, допустим, они-то нацелуются ещё. Аж надоест. Жизнь вся впереди, – тихо проговорила мама Ильи Пилкина Надежда Афанасьевна. – Тут другой вопрос. Людей чего мурыжим? Свадьбы так не делаются. Бестолково. Полный двор гостей. И семья такая ж будет бестолковая. Ни уму, ни сердцу. Чего ждём? Большого начальника твоего? Шишку! Свадебного генерала! Да он, небось в областном театре премьеру с почетной ложи смотрит сейчас. Или в Москву срочно вызвали на ночь глядя. У них, у верховных, всё не как у людей. А мы тут над гостями измываемся. Не говоря уже про молодых.
– Он сейчас кем служит, Гриня? – Пилкин старший ноготь-таки отгрыз и выплюнул за окно. – Вроде как второй человек в области он теперь? То есть, занят под самое не хочу. Он, может, никак совещание со своими раздолбаями не закончит. Или с Первым секретарём великую думу в две мудрых головы думают
– Ага, как же! – вставила ехидно Галина Аркадьевна. – В сауне, небось, пиво пьют все областные командиры. Устали же за день. Горы сворачивали, реки вспять пускали. Умаялись.
– Вот ты, Гриша сам прикинь картинку, – Пилкин Николай разыскал на пятерне ещё один ноготь, чтобы погрызть. – Ну, будто не его пригласили, а тебя.
Ты ищешь и берёшь подарок, потом с трудом отбиваешься от неотложных забот обкомовских, прёшься почти за сто километров с улыбкой на лице, поскольку знаешь, что тебя очень ждут. Что гость ты почетный и долгожданный. Приезжаешь, а все кругом вдрызг, на столах объедки, парни по углам девок тискают, а молодые устали исполнять команду горько и удалились на время передохнуть. Одни объевшиеся собаки бегают и тётки-посудомойки. Во дворе – пьяные за столом, мордой в салаты воткнутые. Из трезвых только собаки вот эти и магнитофон на крыльце. Как себя чувствовать будешь? Почетным и долгожданным, или будто на тебя из окна ведро помоев вылили?
– Ты, Коля, прямоугольный такой! – обиделась на мужа Надежда Афанасьевна. – Как дверной косяк. Разве ж в еде да в питье дело? Он что, пожрать едет, накваситься до зелёных человечков в глазах? Он уважение Грише выказал, когда согласился. Гриша у него в долгу по самый похоронный оркестр. До гроба в долгу. Кабы не Ванин, то и свадьбы сейчас не было. И ты, Гришка, копал бы силосные ямы штыковой лопаткой на третьем отделении. Я, Варя, так говорю или нет?
И она поднесла к глазам краешек шелковой розовой скатерти. Не было платочка.
– Не, а я к чему клоню! Не слышите никто меня? Пилкин нервно отгрыз маленький кусочек ногтя и катал его пальцем по ладони. – Я ж к чему клоню? Обождем ещё! Невелики персоны, гордость тут свою как флаг над головами не носим. А Ванина обождать надо. Он – общее наше спасение как-никак. Да и времени – десять минут девятого всего. Сейчас подъедет. Чувствую.
Мятлев, директор, невестин отец, медленно поднялся. Подошел окну и уперся лбом в стекло. За окном было темно и прохладно. Сентябрь-таки. Перед собой вместо палисадника и вялых георгинов, да осыпающейся желтой акации увидел он просторную комнату, райкомовский зал заседаний. Стол, красной тканью покрытый, члены бюро на стульях. А в торце стола тогдашний первый – Шагалов. Он глядит из темноты в упор на Григория, стоящего перед бюро в позе виноватого и говорит зло: – Такую шваль как Мятлев мы на любой мусорной свалке найдём. А вот они, со свалки которые, партию и дело общее позорят. Исключать не будем тебя. Ванин упросил. Спасибо скажешь. Но от работы его заместителем мы тебя освобождаем. Есть кто против? Нет! Свободен, Мятлев.
– Черт знает что. Чего оно вылезло-то? – сказал директор, отворачиваясь от видения. Он размял пальцами виски. Сел. Закурил.
– Эй, да что вы все подурели одновременно? – весело заворковала Галина Аркадьевна, сестра Гришина. – Вот проблему слепили на ровном месте! Тоску развели. Похороны у нас или свадьба, черт возьми? Обождем и никаких вариантов! Все подождут. Делов-то! Пошли на улицу, пусть гости сами скажут – ждать Ванина, генерала нашего, или начать «горько» орать и хлестать водку под курочку в тесте? Ну, пошли, пошли!
– Во, шалая! – вздохнула Надежда Афанасьевна Пилкина, но тоже встала и пошла за всеми во двор.
А сестра директорская уже доходчиво разъясняла народу ситуацию. По её версии выходило, что уважаемому Сергею Даниловичу припасено первое слово и первый тост. Как крёстному отцу этой замечательной свадьбы. Потому, что это он упросил обком вернуть Мятлева на своё место. А то жила бы Нинка в Покровке, а Илья в Алдановке. И разошлись бы пути их и любовь не разгорелась. Да и ответит Ванин далеко не на любое предложение. У него их – мильён в месяц. А нам вот не отказал. Уважил. Подождать, в общем, надо! Как, народ?
– Одно слово – «надо»! – крикнул за всех передовой механизатор-орденоносец Косенков. – Мы и трезвые потанцуем – аж пыль столбом встанет. Да, девки?
– Ещё как попляшем! – хором подтвердили веселые женские голоса.
Славик врубил пластинку с фокстротом «Лисичка». Все, кто смог разбились по парам, а подружки Нинкины тоже стали ритмично топтаться посреди двора, смущенно хихикая и стараясь на ходу не слететь с высоких «шпилек».
В комнату, куда вернулись родители и Галина Аркадьевна, лениво вошли молодожены. Нинка швырнула фату на подушки кроватные, а Илья Пилкин расстегнул жилетку на финской «тройке», облокотился о косяк, закурил и стал разглядывать родных и близких.
– А вот без этих штучек, без экспериментов с высочайшими покровителями никак нельзя было?
Надежда Афанасьевна, мама Пилкина Ильи расхохоталась, показывая новые золотые зубы. – Ты вон смотри, чтоб твоя женитьба экспериментом не стала. Вот об чём заботься. А взрослых, ответственных людей понимать учись. Без тебя уж серьёзный народ решил, что делать, не печалься.
– Ну, глядите сами. Ваши деньги, значит ваша и правда, – Илья выбросил к потолку толстое кольцо дыма и вышел.
В половине десятого Мятлев старший тоже во двор вышел. Народу, конечно, поубавилось, но не так чтобы опустел двор. Кто-то ещё за воротами анекдотами перебрасывался. Ржали человек десять. Не меньше. Только дружков Ильи не видно было.
– Да они к Самохину, к деду пошли самогону хлебнуть, – объяснил Пилкин. То ли муж, то ли жених всё ещё. – Придут после двухсот граммов.
Директор Мятлев остановился возле девственно нетронутого стола, взял из вазы светившееся изнутри янтарём яблоко, погрел в ладонях и волчком крутнул его между тарелками с закуской. Гости глядели на него молча. Понимающе. Врагов не было среди них. Враги по домам сидели.
– Ты, Григорий Егорыч, скажи, когда подойти, мы и подойдем к сроку. Да, мужики? – громко сказал старик Ромашин. Уважаемый. Отработал своё по первому классу. – Как он подъедет, ты к Сашке Прибылову пошли кого, так он нас всех быстро и оббежит. Тут же объявимся!
– Такое, понимаете, дело…Тонкое. Сразу всё не объяснишь, – подключился Николай Пилкин, отец жениха. Но на Егорыча не обижайтесь. Ему самому неловко. Но он Ванина позвал, а тот слово дал, что приедет. Вот Григорий наш и стоит как витязь на распутье. Направо пойдешь – неизвестно что будет. А налево свернешь – вообще ничего не ясно.
– Да чего уговаривать? Понимаем ситуацию. И Егорыча знаем как мужика слова. Обещал дождаться. Вот и ждёт…
– Ты, Егорыч, Славку пошли к кому-нибудь из наших когда «генерал» прибудет. Долго ему на машине проскочить? А нам недолго и обратно собраться. Да, мужики? Да, бабоньки?
– А то! – крикнули все вразнобой.
В двенадцать часов ночи две старых семьи и одна новая сидели молча под навесом. Под фиолетовой лампочкой из гирлянды. От неё подал мертвенный мутный клин слабого света на жену молодую. Или на невесту. Она зевала откровенно, не прикрыто. А фиолетовый свет делал в эти мгновенья лицо её покойницки умиротворенным.
– Не, я не верю! Не может быть, чтобы он просто из вежливости тебе не отказал. Свадьба всё же! Событие. Да и слово своё такого ранга человек держать просто обязан. На кого ж нам, бедолагам, равняться? – Рассуждала Варвара Мятлева.– Ты-то с ним вообще как, Гриня? Нормально? В друзьях?
– Да нормально. В друзьях, – Мятлев ответил устало, грустно и стал рыться в карманах. Папиросы искал.
Ну, это самое! – поднялся Илья Пилкин, муж всё таки после ЗАГСа. – Нинка, слышь!? Брачную ночь всё равно бы мы без Ванина у изголовья и со свечкой провели? Верно? Хрена он бы торчал у нас в спальне? Потому скажу я, что свадьба, конечно, на сегодня накрылась, но первую брачную никто не отменял. А, Нинок?
Он взял Нинку на руки и унёс в спальню с хохотом и громкими поцелуями.
– Одно на уме! – фыркнула мама Надежда Афанасьевна. – Ну, дурной!
Ну, так а мне что, завтра поутряне народ собирать, или как? – спросил Нинкин брат Славик, накидывая большие полотняные куски ткани поверх салатов и фруктов.
– Само собой. Прямо с девяти и собирай, – Григорий Мятлев нашел-таки папиросы. Достал одну. Смял в кулаке и ссыпал пыль табачную под ноги. – Суббота же завтра. Только трём учительницам на работу. Так что можно прямо с утра. Погуляем пару суток. Не люди мы, что ли?!
Век свободы не видать
Вот снимают понемногу все запреты, и слава богу! Привыкнем. А то жили как дошкольники: туда нельзя, сюда не ходи, водку не пей, закуску не ешь… Произвол был, давление на личность. В результате – все серые, все одинаковые. До сих пор на красный свет смирно стоим, уже не думая. Стоим и всё. Кто это зверство придумал? Кто меня спросил: хочу я, как свободный гражданин стоять, или я как раз в это время хочу продолжать движение?
Ну, раз пошло дело – запреты снимать – дойдут и до красного света. Сразу всё отменить трудно, это мы понимаем. Спасибо хоть за то, что уже отменили. Возле дома у меня, сколько себя помню, столб стоял с табличкой «Не влезай – убьёт!». Я с работы специально уволился, пятнадцать лет не работал, каждый день с утра до ночи торчал на балконе, всё ждал – ну хоть один свободный человек есть у нас в городе или нет? Ну, хоть кто-нибудь восстанет против ущемления наших гражданских прав? Ни фига! Все послушные, дрессированные, подневольные.
Я боролся с режимом как мог. Со всего города я один на этот столб три раза влезал. И ничего. Не убило!
Да, я теперь инвалид первой группы. Да, зубов у меня сейчас только четыре, но на жизнь хватает. Руку, видите, заклинило: держится так, вроде я всё время голосую против… С головой ещё, правда, стало неважно – фамилию забываю, считать стал в последнее время всего до двух… Зато в последний раз полез – так после реанимации сразу стал свободно на китайском разговаривать. Сам ещё не врубаюсь, что говорю, но получается всё равно лучше, чем на русском.
А главное – комплекс неполноценности пропал.
Сейчас эту табличку со столба сняли – так, думаете, народ с благодарностью откликнулся на уважение? Никто кроме меня лезть на столб не хочет. А я хочу, но уже не могу. У меня ещё с ногами не очень стало. Одна ещё туда-сюда, только стоять на ней нельзя, а вторую ещё с первого раза электричеством начисто отшибло.
Но не в этом дело. Во мне появилось чувство внутренней свободы и я готов поделиться им с любым желающим, пока нам ещё не всё позволено и есть, что преодолевать. Делается это просто.
В прошлом месяце я на своей инвалидной коляске объехал полгорода и собрал человек сто энтузиастов. Мы написали плакаты, письмо в Кабинет Министров и сколотили митинг протеста возле одного склада. Там на проходной с самых «совковых» времён висела табличка «Посторонним вход воспрещён» и всегда стояла толстая тётка, верный часовой административной системы.
Мы выдвинули требования властям – табличку снять, тётку отдать под суд. Через день приехали умные люди из Кабинета Министров, парламента и ОМОНа. Тот, который из парламента, ничего умнее, чем «Вы с ума сошли!», сказать не смог. А который из Кабинета министров, молодец, подумал и приказал: «Наш народ нигде не может быть посторонним. Табличку снять, тётку, действительно, под суд, и всех пропустить на склад. Бог нам простит». ОМОН почему-то дружно перекрестился и всех нас пропустил.
На складе мы провели ещё два митинга. Один в защиту тётки от суда, другой – с требованием к властям объяснить людям, что спрятано от населения на этом складе, так как никто ничего не понял: всё завалено мешками, а в магазинах таких мешков нет вообще.
Через день пришли двое неизвестных и, не снимая противогазов, объяснили, что с сегодняшнего дня доступ в склад ядохимикатов открыт для всех и уже изготовлена демократическая табличка «Добро пожаловать!».
В общем, что интересно, нас не только не разогнали, как было раньше, а, напротив, всех развезли по больницам, каждого устроили под капельницу и две недели кормили совершенно бесплатно, пока не поправились все, кто не помер. И я через год всего выздоровел. Только есть мне с тех пор нельзя почти ничего, организм не берёт. Но это в наше время даже к лучшему: и продукты искать не надо, и деньги будут целей.
Главный вывод на сегодняшний день я сделал такой: если каждый из нас вставит свою палку в колесо тупой запретительной машины, она остановится. Берите пример с лучших и мы сотрём с лица земли все запреты!
У меня был сосед. Вот такой парень! Настоящий борец. Он оказался единственным на нефтебазе работником, восставшим против десятка унизительных надписей «Курить на территории категорически запрещено!». Простой человек из обычной семьи, терпеливый, как весь наш народ. Но я с ним поговорил пару вечеров и настал конец его терпению! Он сказал твёрдо: «Всё! Поизмывались над людьми, и хватит!»
Жаль, нефтебаза у нас была на весь город одна, да и парня такого, как мой сосед, где ещё найдёшь?! Но похожие на нас с ним есть, значит, есть и надежда, что движение наше не засохнет. С радостью читаю сообщения в газетах о редких пока, но ярких фактах борьбы наших граждан за внутреннюю свободу.
Вот, буквально в позапрошлом номере написано о том, как один юный студент перебегал улицу на красный свет…
И радуется душа! Шагнул ведь человек через запрет, бросил вызов системе. И память о нём навсегда сохранится в моём сердце. Если оно, конечно, завтра у меня не остановится. Я теперь как раз с Минздравом борюсь. У них ведь что ни таблетка, то бюрократический шедевр: «Принимать строго по указанию врача по одной три раз в день».
Хватит! Откомандовались. Прошло время произвола! Купил сейчас двенадцать упаковок фталазола и десять бутылок желудочного сока. Выпил всё до капли за нашу свободу, закусил пачкой хлортетрациклина гидрохлорида и хорошо мне так, легко и свободно. Третий час ночи, лежу, гляжу на экран. Только что табличку показывали: «Не забудьте выключить телевизор».