Слова лились из меня потоком, словно я зачитывала молитву. Мне так часто рассказывали эту историю в детстве, что, вероятно, я использовала те же фразы и описания, что и папа.
– Люди начали поговаривать, что видели по ночам белую лошадь, и когда молва дошла до слепца, он наконец понял, что это был не сон. Он действительно превращался в коня и беззаботно мчал по зеленым холмам, видя все, что так долго было для него недосягаемо, но глазами прекрасного животного. Он не осмеливался об этом рассказывать – его бы сразу сочли безумцем. Но как бы безумно она ни звучала, это была правда. Ночь за ночью он превращался в коня и ночь за ночью галопом бежал навстречу приключениям. Но затем местные мужчины решили поймать этого прекрасного белоснежного зверя. Тщательно все спланировав, втроем им удалось загнать коня в угол. Но только они подумали, что он у них в руках, как конь перепрыгнул через ограждение и скрылся в облаках, исчезнув навсегда. На следующий день сиделка пришла к слепцу домой, чтобы приготовить завтрак, но его нигде не было. Он так и не вернулся. Никто не знал, что с ним случилось, но в глубине души сиделка всегда догадывалась, поскольку следы ног, ведущие от его дома, превращались в следы копыт в саду.
Моисей пристально смотрел на меня все то время, что я рассказывала, но по мере истории его глаза остекленели, словно он видел что-то совсем другое.
– Я могу охватить больше одной стены?
– Э-э, да, конечно.
Я быстро вскочила на ноги и начала снимать фотографии, выдергивая кнопки. Вскоре вся моя мебель оказалась сдвинута в центр комнаты, а Моисей принялся яростно делать наброски чем-то, что он назвал восковыми карандашами. Он достал их прямо из карманов, будто повсюду носил с собой.
Я восхищенно наблюдала, как Моисей погружался в мою историю. Он почти не отходил от стены, чтобы окинуть взглядом набросок, и его руки буквально парили над стеной. Моисей попеременно рисовал то правой, то левой, но вскоре зажал карандаш в каждой руке и принялся лихорадочно работать двумя одновременно. От этого зрелища у меня просто перехватило дух. Я и одной рукой писала как курица лапой, не говоря уж о моих художественных способностях. Как можно рисовать, пока вторая рука делает что-то другое – выходило за границы моего понимания. Моисей почти не разговаривал, а когда я все же нарушила его транс – близился рассвет, и мои веки постепенно смыкались, – он посмотрел на меня мутными глазами, словно вовсе забыл о моем существовании.
– Давай пока прервемся. Я хочу спать, – я зевнула. – Но мне нравится наблюдать, как ты работаешь. Ты ведь знаешь, что ты настоящий гений? Может, однажды ты прославишься на весь мир, и мою комнату превратят в музей Моисея Райта.
Моисей сразу же помотал головой.
– Я не хочу останавливаться, – ответил он с мольбой в глазах. – Иначе я могу уже никогда его не закончить.
– Ладно, – не мешкая, согласилась я. – Но тебе лучше уйти до того, как проснутся родители. Можешь приходить ко мне каждый день, пока не закончишь. Только пообещай, что разрешишь мне смотреть.
Я боролась со сном так долго, как только могла, не желая упускать разворачивающуюся на моей стене магию. Но как бы ни был красив рисунок, больше всего меня очаровывал сам Моисей. И когда я больше не могла оставаться сосредоточенной и мои веки все же сомкнулись, именно он явился мне во сне – с распростертыми руками, сияющими глазами и яркими красками, струящимися из его пальцев.
Проснулась я где-то после полудня – и то потому, что кто-то шумел за окном моей спальни.
– Что ты делаешь? – изумленно спросила я у Моисея, неуклюже вставая с кровати и сонно потирая лицо.
– Устанавливаю сетки на твои окна. Рисую я подолгу, и мне нужно проветривать комнату. Без сеток сюда сразу же налетит мошкара и начнет кусаться и прилипать к краске. А еще мы с тобой можем ею надышаться. Мой рассудок и без того достаточно хрупкий.
– Ломкий, – не задумываясь, исправила я.
– Угу, – насупился Моисей.
– Что ж, тебе это только на руку, – я окинула взглядом свои стены. – Если бы твой разум не был таким ломким, твоя гениальность не могла бы просочиться наружу. Ты же это понимаешь?
Он действительно был невероятно талантлив. Моисей еще даже не прибегнул к краске, но с помощью карандашей и своего ломкого разума ему удалось заполнить две стены наброском слепца, который обрел зрение, и коня, оживавшего только по ночам. Рисунок уже выходил за пределы всего, что я могла себе нафантазировать.
– Ты хоть спал? – я вновь повернулась к нему, подавляя зевок.
– Не-а, но как раз собирался уходить. Я вернусь после ужина.
До ужина оставалось слишком много времени, и мне нужно было как-то его скоротать. Я покормила куриц, подстригла газон, посидела с двумя приемными детьми, которых мама пригласила к нам на несколько дней, а затем удалилась в конюшню. Лошади радостно меня поприветствовали, и мне стало стыдно, что я заставила их так долго ждать. На лужайке хватало травы, и воды у них было в достатке, так что они не голодали, но я редко пропускала наши утренние свидания. Я загладила свою вину, проведя с ними остаток этого бесконечного дня, и попутно пыталась очаровать Лакки.
У него была черная шерстка и даже более темная грива. В жизни не видела более красивого коня. Но он, по всей видимости, догадывался о своей красоте и любил покапризничать. Лакки не позволял ни прикасаться к себе, ни седлать его и не подчинялся дрессировке. Он хотел лишь одного: чтобы я оставила его в покое. Один папин клиент не смог оплатить услуги ветеринара, и они заключили сделку – не самую удачную, если учесть, что папе нужны были лошади, которых они с мамой могли бы натренировать для терапии с детьми. Но ему понравилась родословная Лакки, и он надеялся хотя бы заработать на случке.
Лакки напоминал мне Моисея – сильный, с безупречным телосложением и бугрящимися мышцами под гладкой кожей. Точно такое же высокомерное поведение и привычка меня игнорировать. Но затем Лакки смотрел на меня, и я понимала, что он ведет себя так намеренно. Он ни на секунду не забывал о моем присутствии – просто хотел, чтобы я добилась его расположения. Считайте меня чокнутой, но, по моему мнению, приручение парня сродни приручению лошади.
Тем вечером вернулся Моисей. И следующим тоже. И следующим. Я с восхищением наблюдала, как он закрашивал контуры красками и добавлял мечтательную дымку истории, из-за чего казалось, будто я попала в голову слепца и впервые видела мир его глазами.
Моисей не ограничился стенами. На третью ночь история продолжила развиваться на моем потолке, и он на скорую руку соорудил подмостки, будто расписывал не мою маленькую спальню, а Сикстинскую капеллу. Признаюсь, я не слышала о Сикстинской капелле, пока Моисей не рассказал мне о Микеланджело, мастеря себе платформу, чтобы лежать на ней в процессе создания своего шедевра. Он мечтал однажды увидеть ее живьем и объездить весь мир, чтобы посмотреть на все великие произведения искусства. Я сидела тише воды и подавала голос лишь из опасений, что он потеряет запал и перестанет говорить. Мне хотелось узнать о нем все, раскрыть его внутренний мир. И мало-помалу, особенно в процессе рисования, он немного приоткрывал завесу и позволял мне заглянуть внутрь. Я ценила эти моменты, как ребенок, коллекционирующий хрупкие ракушки и разноцветные камешки. А когда Моисей уходил, я мысленно доставала эти сокровища и изучала их со всех сторон, пытаясь понять его.
Родители даже не знали, что и думать о моей комнате. Никто не знал. Для такого тесного пространства это было как-то чересчур. Стоя посреди спальни, с обволакивающей тебя красками сказкой, было легко потерять голову от масштаба его творения, от проработанных до мелочей деталей и глубины картины. Но я ее просто обожала. Я оставила всю мебель посредине комнаты, создавая небольшой островок, чтобы ничто не закрывало вид на стены, и повесила гирлянды по краям, чтобы, выключая настольную лампу перед сном, они освещали сон слепца своим рассеянным, теплым сиянием. Выглядело это просто волшебно.
Вручая Моисею сто долларов за его работу, я чувствовала себя просто идиоткой. Эта сумма едва могла покрыть его траты на краску и инструменты. Но больше у меня не было, и, говоря по справедливости, я понятия не имела, во что ввязывалась, попросив его нарисовать картину на моей стене.
Деньги его явно порадовали – будто он забыл, что они вообще ему полагались, – и, спрятав купюру в кожаный кошелек и положив его в карман, Моисей искренне меня поблагодарил.
Глава 4. Джорджия
Папа говорит, что лошади отражают энергетику людей. Если ты напуган, лошадь будет избегать тебя. Если сомневаешься в себе, она воспользуется твоей неуверенностью. Если сам себе не доверяешь, то и она не станет. Они как детектор лжи. Это вам не ядерная физика и не вуду. Есть определенные причины, почему, потерявшись, мы даем лошади самой выбирать направление. Она всегда приведет нас домой.
От моего внимания не ускользнуло, что лошади боялись Моисея. И если папина теория верна, на самом деле страх испытывал Моисей, а они просто отражали самую сильную эмоцию. Некоторые люди опасались лошадей. Они такие массивные и сильные. И, будем честными, в противостоянии человека с лошадью… ну, лошадь надерет вам зад.
Но я не думаю, что Моисей боялся самих лошадей. Не совсем. Он боялся чего-то в общем. Испытывал тревогу, отчаяние, депрессию – что угодно. И наши лошади это чувствовали.
– Помнишь, как Сакетт лягнул меня? – спросила я отца одним утром, пока мы готовились к сеансу иппотерапии.
– Угу.
– Он просто отзеркалил эмоции Моисея, не так ли?
Папа резко поднял взгляд – ему явно не нравилось предположение, что Моисей хотел ударить меня по голове.
– Моисей боится, пап. Мне кажется, рисование помогает ему выпустить часть этой негативной энергии. Но я тут подумала: может, если мы наладим его контакт с лошадьми, ему это тоже поможет…
– Первое правило терапии, Георг.
– Это какое?
– Можно пригнать коня на водопой…
– …Но пить его не заставишь, – вздохнула я, заканчивая старую пословицу.
– Верно. Может, ты и права насчет Моисея, и мы наверняка сможем ему помочь, когда и если он этого захочет. Почти любому можно помочь иппотерапией: детям, супружеским парам, людям с зависимостью, депрессией. Я не знаю никого, кому не стало бы лучше от времяпрепровождения с лошадьми. Но это выбор Моисея. Ты девочка упертая, Георг, но вы с этим парнем два сапога пара.
В этом я даже не сомневалась. В смысле в том, что Моисей – моя пара. Может, тот удар в голову или короткое столкновение с насилием на фестивале навеки меня изменили. Может, дело в его образе спасителя, или же я просто влюбилась в художника, который оживил белого коня на стенах моей спальни. Но Моисей отказывался выходить у меня из головы. Я поймала себя на том, что с утра до вечера искала его взглядом. Его прабабушка обратилась за помощью ко всем знакомым, и как только Моисей закончил работу для моего отца, то начал чинить забор для Джин Пауэлл. Вероятно, это займет его на всю оставшуюся часть лета, учитывая, сколько у нее акров земли. В довершение всего его наняли для демонтажа старой мельницы к западу от города, которую закрыли двадцать лет назад.
Я могла придумать сотню причин, чтобы совершенно «случайно» проехаться вдоль забора, но вот старая мельница – это уже совсем другое дело. В итоге я решила, что буду разбираться с проблемами по мере их появления, но в моей голове уже зарождался план. О своей одержимости я старалась не думать, поскольку тогда пришлось бы признать, что она есть. А я не из тех девушек, которые одержимы парнями и постоянно проверяют, не смазалась ли помада, и поправляют прическу в их присутствии.
Однако именно это я и делала: распускала косичку и расчесывала пальцами волосы, подъезжая на лошади к границе территории Джин Пауэлл поздним июлем. С собой у меня был обед для Моисея. Я специально перехватила Кэтлин, когда она выходила из дома, и как бы ненароком упомянула, что мы с Сакеттом как раз направляемся в нужную ей сторону. Она игриво улыбнулась, давая понять, что ее так просто не обдурить, и я почувствовала себя глупее некуда. Может, Кэтлин Райт и восемьдесят, но она почти ничего не упускала из виду. Особенно учитывая, что я «случайно» перехватывала ее уже третий день подряд.
Заметив мое приближение, Моисей недовольно нахмурился, и я уже в энный раз задалась вопросом, чем я так ему не угодила.
– Где Пиби? – спросил он.
– Кто это?
– Моя прабабушка. Но я зову ее сокращенно Пиби.
– Я увидала, что она идет в эту сторону, и поскольку я с Сакеттом и так сюда направлялась, то решила прихватить твой обед.
– Правильно говорить «мы с Сакеттом». И ты «увидела», что она идет в эту сторону, – он посмотрел на меня с отвращением. – А не «увидала».
Мне так не казалось, но я взяла его слова на заметку. Мне не хотелось, чтобы Моисей считал меня глупой.
– Все местные так говорят. Даже моя бабушка! Этот город сведет меня с ума, – проворчал Моисей.
Да, похоже, кто-то встал не с той ноги. Но, как по мне, пусть жалуется сколько влезет – главное, чтобы он общался со мной.
– Ладно, я поработаю над своей грамматикой. Может, тебя еще что-то во мне не устраивает? А то это явно не единственный пункт в твоем списке.
Моисей вздохнул, но вместо ответа предпочел задать собственные вопросы.
– Почему ты здесь, Джорджия? Твой отец в курсе, где ты проводишь дни?
– Чтобы доставить тебе обед, Эйнштейн. А по поводу второго вопроса – нет. С чего бы ему знать? Я не обязана отчитываться перед ним каждый раз, как решаю прокатиться на лошади.
– А он знает, что ты перепрыгиваешь через заборы?
Я пожала плечами.
– Я научилась держаться в седле раньше, чем ходить. Это пустяки.
Он позволил теме закрыться, но, немного пожевав сэндвич, вновь начал придираться ко мне.
– «Джорджи-Порджи, ну и нахалка! Всех мальчишек перецеловала»[2]. Что это вообще за имя – Джорджия?
– Мою прапрабабушку звали Джорджия. Первая Джорджия Шеперд. А папа зовет меня Георг.
– Да, я слышал. Звучит отвратительно.
От злости к моим щекам прилила кровь, и мне искренне захотелось плюнуть ему в лицо, глядя с высоты своего коня на его аккуратно подстриженную, идеальной формы голову. Моисей поднял на меня взгляд и слегка ухмыльнулся, что привело меня в полное бешенство.
– Не смотри так на меня. Я не пытался тебя обидеть. Но Георг ужасное имя для девочки. Черт, да оно для любого ужасное, за исключением разве что короля Англии.
– А мне кажется, что оно мне подходит, – надулась я.
– Ой, да неужели? Георг – это имя для старомодного мужчины с британским акцентом или для мужчины в белом напудренном парике. Я бы на твоем месте надеялся, что оно мне не подходит.
– Ну, мне ни к чему кокетливое имя, не так ли? Я никогда не была сексуальной.
Я пришпорила Сакетта и резко натянула поводья, желая поскорее убраться отсюда. Клянусь, больше никаких обедов для Моисея! Он придурок, и мое терпение подошло к концу.
Но, отъехав чуть подальше, мне показалось, я услышала его бормотание вслед:
– Просто продолжай убеждать себя в этом, Джорджи-Порджи. Как и я.
На следующий день я снова привезла ему обед.
Моисей
– Знаешь, а ведь ты ей нравишься, – игриво улыбнулась мне Пиби.
Я просто хмыкнул в ответ.
– Ты нравишься Джорджии, Моисей. И она чудесная девочка – милая, симпатичная! Почему бы тебе не уделить ей немного внимания? Это все, чего она хочет. – Пиби подмигнула, и по моей груди и животу начал распространяться жар, хотя я всегда гордился своей способностью его контролировать.
Может, сейчас Джорджия и хочет только внимания, но долго это не продлится. Если я проявлю к ней интерес, она захочет проводить больше времени вместе. А затем захочет, чтобы я стал ее парнем. И в таком случае она захочет, чтобы я был нормальным – как она. А нормальный – это настолько не про меня, что я даже не представляю, как им стать.