Есть ли последствия у экономических идей?
Действительно ли столкновение идей в экономической науке имеет какое-то значение для выработки практической политики? Есть ли последствия у экономических идей? Экономисты спорят и об этом. И Кейнс, и Хайек считали, что экономические идеи оказывают глубокое влияние на государственную политику. В статье «Интеллектуалы и социализм» Хайек отмечал:
…Характер процесса, посредством которого интеллектуалы оказывают влияние на политику завтрашнего дня, имеет далеко не академический интерес. <…> То, что современному наблюдателю представляется битвой конфликтующих интересов, нередко бывает отражением давнишней схватки идей, в которой участвовали небольшие группы лиц[3].
В свою очередь Кейнс в изданной в 1936 году книге «Общая теория занятости, процента и денег» заявил (этот пассаж по понятным причинам очень любят цитировать ученые-экономисты):
Идеи экономистов и политических мыслителей – и когда они правы, и когда они ошибаются – имеют гораздо большее значение, чем принято думать. В действительности именно они и правят миром. Люди практики, которые считают себя совершенно не подверженными интеллектуальным влияниям, обычно являются рабами какого-нибудь экономиста прошлого. Безумцы, стоящие у власти, которые слышат голоса с неба, извлекают свои сумасбродные идеи из творений какого-нибудь академического писаки, сочинявшего несколько лет назад[4].
Другие ученые оспаривают гипотезу Хайека и Кейнса. Так, великий итальянский экономист Вильфредо Парето в своей книге «Трактат по общей социологии» (изданной по-английски в 1935 году под названием «Разум и общество») сформулировал прямо противоположную точку зрения. По его мнению, политически доминирующие в обществе группы интересов рассчитывают, что именно наилучшим образом служит их благосостоянию в данных социально-политических условиях, и на основе этого расчета предопределяют как экономическую политику, избираемую правительством, так и экономические теории, одобряемые представителями академического мейнстрима. Научные теории – лишь ширма, никак не влияющая на выбор политического курса.
Свою мысль Парето проиллюстрировал на примере внешнеторговой политики. Когда мнение элиты, то есть «психологическое состояние, порождаемое в основном индивидуальными интересами – экономическими, политическими и социальными – и обстоятельствами, в которых живут люди», складывается в пользу протекционизма, утверждал он, в том же направлении в конечном итоге развернется и торговая политика страны. Одновременно «можно будет наблюдать изменения в [теории международной торговли], и в моду войдут новые теории, поддерживающие протекционизм». Поэтому «поверхностный наблюдатель может подумать, что [внешнеторговая политика] изменилась из-за того, что изменилась [теория международной торговли]», но на деле и то и другое изменилось вместе с интересами и обстоятельствами. Идея, что теоретики влияют на лиц, принимающих политические решения, является иллюзией: «Таким образом… теоретические дискуссии не способны напрямую изменять» политику[5].
Экономист из Чикагского университета Джордж Стиглер придерживался столь же скептической точки зрения. В своей известной статье «Экономист как проповедник» он призывал коллег оставить несбыточную надежду на то, что, разъясняя политикам преимущества экономической эффективности, они смогут убедить их отказаться от неэффективных решений. По мнению Стиглера, «предположение о том, что государственная политика зачастую бывает неэффективной потому, что основана на ошибочных идеях, представляется недостоверным», поскольку оно не позволяет объяснить, почему такие меры, как таможенные пошлины, действуют десятилетиями, хотя их последствия хорошо известны. Экономистам следует исходить из того, что политики стремятся не ко всеобщему процветанию, а преследуют собственные цели, и что пошлины представляют собой «целенаправленные действия», позволяющие политикам добиваться этих целей с «приемлемой эффективностью». В частности, «пошлины позволяют перераспределять доходы в пользу групп, обладающих значительным политическим влиянием, а не являются отражением непонимания обществом» аргументов о том, что свобода торговли способствует благосостоянию для всех[6]. Немного парадоксально, правда, выглядит тот факт, что сам Стиглер решил донести эту точку зрения до коллег-экономистов – ведь по его логике следует исходить из того, что своими настойчивыми «проповедями» они тоже преследуют собственные цели, продиктованные эгоистическими интересами.
В ответ на приведенные выше слова Кейнса о влиянии «академического писаки» один из последователей Парето заметил:
У политиков необычайно широкий выбор в том, что касается «писак», поскольку практически не существует гипотез, которые не были когда-то изложены кем-либо из так называемых экономистов. Поэтому факт остается фактом: именно политика, а не писателя следует считать тем активным фактором, который определяет тенденцию[7].
Некоторые из рассматриваемых в главах этой книги примеров, пожалуй, соответствуют представлениям Парето – особенно те ситуации, когда теоретическое обоснование тех или иных политических шагов появлялось уже постфактум. Так, политики в борьбе с Великой депрессией начали прибегать к «кейнсианскому» дефицитному финансированию задолго до того, как появилась «Общая теория» Кейнса, к которой можно было бы апеллировать для обоснования такой политики. (Аналогичные идеи предлагались уже давно, но мало кто из авторитетных экономистов их поддерживал.) Другие же важные примеры скорее подтверждают мнение Кейнса и Хайека о том, что научные идеи имеют серьезные политические последствия: это отмена в 1846 году «хлебных законов» о пошлинах на ввозимое зерно в Великобритании (об этом речь пойдет в главе 14) и разработка первых программ в рамках «нового курса» в 1933 году (глава 4)[8].
Структура интеллектуального производства
Продукция лесоводства – деревья, которые отправляются на лесопилки для переработки в доски, а оттуда на фабрики, где из них изготавливается мебель для конечного потребителя. Из утверждений Хайека и Кейнса следует, что структура интеллектуального производства устроена аналогичным образом. Экономисты, занимающиеся фундаментальной наукой, производят абстрактные идеи, затем исследователи, занимающиеся прикладной наукой, перерабатывают их в менее абстрактные идеи, после чего журналисты и другие интеллектуалы превращают их в научно-популярные книги, публицистические статьи и газетные колонки, радио- и телевизионные комментарии для потребителей – политиков и широкой общественности. Именно так описывают распространение кейнсианской экономической теории Джеймс М. Бьюкенен и Ричард Э. Вагнер: «Америка усваивала идеи кейнсианства поэтапно: сначала их поддержали экономисты из Гарварда, потом экономисты вообще, потом журналисты и, наконец, политическое руководство»[9].
На первой стадии интеллектуального производства экономисты-теоретики, стремящиеся углубить познание мира, вырабатывают идеи, которые (как они надеются) другие исследователи сочтут полезными и новаторскими. О результатах своих изысканий они сообщают в статьях для научных журналов и в монографиях, публикуемых университетскими издательствами. Примеры таких работ, написанных «экономистами для экономистов», приводятся в разных главах книги: среди них «Общая теория занятости, процента и денег» Кейнса, «Чистая теория капитала» Хайека и «Теория потребительской функции» Милтона Фридмана. На следующей стадии, при проведении прикладных исследований, экономисты, работающие в университетах и аналитических центрах, стараются развить эти идеи, прежде всего сопоставляя их с историческими и статистическими данными, что, как они надеются, будет полезно и интересно журналистам и преподавателям экономики. Они публикуют книги для искушенных непрофессионалов, учебники и доклады. К числу таких работ относятся «Эссе об убеждениях» Кейнса, «Дорога к рабству» Хайека и «Капитализм и свобода» Фридмана.
На третьем этапе (разумеется, эта разбивка на этапы несколько произвольна) журналисты, а порой и сами экономисты сортируют и переформулируют результаты прикладных исследований таким образом, чтобы донести их до политических руководителей и широкой публики. Они читают лекции студентам, публикуют авторские статьи в газетах и журналах, ведут блоги и участвуют в ток-шоу на телевидении и радио. Так, лауреаты Нобелевской премии по экономике Милтон Фридман и Пол Самуэльсон были обозревателями журнала Newsweek. Ученик Фридмана Томас Соуэлл пишет колонки, публикуемые рядом периодических изданий, а ученик Самуэльсона Пол Кругман ведет колонку и блог в New York Times. (Конечно, Соуэлл и Кругман в этих статьях затрагивают не только экономическую тематику.) Экономист Джон Кеннет Гэлбрейт был автором ряда бестселлеров и документального сериала «Эпоха неопределенности» на канале PBS. Фридман в ответ создал на том же канале собственный сериал «Свобода выбора».
На последнем этапе производства и распределения экономических идей, когда они доходят до конечного потребителя, происходит их практическое воплощение в политические меры. Если мы расположим все эти этапы на вертикальной шкале, показывая, как идеи спускаются с теоретических высот (сразу вспоминается «башня из слоновой кости»), то политика окажется в самом низу, что некоторые, наверно, сочтут вполне адекватным. На деле же подобное изображение интеллектуальной деятельности необходимо, чтобы более наглядно проиллюстрировать мысль о том, что для понимания изменений в экономической политике нужно понять и предшествующее развитие событий в области экономических идей – от чистой теории и далее вниз.
Государство versus рынок
Столкновение идей, касающихся экономической политики, происходит тогда, когда их сторонники расходятся во взглядах на то, какую роль государство должно играть в экономике. Как подчеркивал хорошо поставленным дикторским голосом ведущий документального сериала «Командные высоты», показанного на PBS в 2002 году, двадцатый век
стал веком борьбы за то, кто будет контролировать командные высоты мировой экономики – государство или рынок; это – история интеллектуальных баталий по поводу того, какая экономическая система действительно способна принести благо человечеству[10].
В этом случае выражение «командные высоты экономики», принадлежащее русскому революционеру Владимиру Ленину, по существу обозначает институты, которые управляют экономикой, определяя, куда пойдут инвестиционные ресурсы. Контролем государства над командными высотами считается общее руководство основными банками и отраслями экономики (при этом они не обязательно должны находиться в государственной собственности, если только регулирование осуществляется достаточно глубоко и детально), преобладание государственных облигаций на рынке долговых ценных бумаг, ограничение или отсутствие биржевой торговли акциями частных фирм и, возможно, наличие центрального органа экономического планирования.
Что же будет наилучшим образом направлять инвестиции к повышению благосостояния общества – конкурентные рынки, которыми движут безличные силы, определяющие прибыли и убытки, или государственное управление и контроль? Главное открытие экономической науки – ее величайший вклад в понимание общества, позволяющий избегать пагубных политических решений – заключается в том, что при наличии надлежащих условий экономический порядок, эффективно служащий целям его участников, возникает без какого-либо единого централизованного плана. По знаменитому выражению Адама Смита, инвесторов ведет «невидимая рука», направляющая их личную погоню за прибылью таким образом, что она вносит максимальный вклад в общее процветание экономики (без каких бы то ни было намерений с их стороны). В главе 8 мы детально проанализируем эту мысль Смита, а в главе 13 – рассмотрим современные аргументы, ее оспаривающие. Но споры о сравнительной надежности рынка и государства в качестве направляющего механизма экономики будут встречаться нам в каждой главе.
Необходимо отметить, что когда экономисты говорят слова «какая экономическая система действительно способна принести благо человечеству», они имеют в виду удовлетворение тех предпочтений людей, которые имеют место в конкретный момент, и не подразумевают моральное усовершенствование общества. Это позволяет им сосредоточиться на причинно-следственных связях и утверждениях вида «если… то…», для чего их профессиональная подготовка подходит наилучшим образом, и в то же время ловко обходить вопросы моральной философии. Когда экономист говорит «если государство вводит акциз на виски и обеспечивает его сбор, то это приводит к сокращению объема продаж данного напитка», речь идет о позитивном, или ценностно-нейтральном, утверждении. Оно остается верным как для слушателя, выступающего за то, чтобы продавцам и покупателям виски было позволено удовлетворять их предпочтения, так и для сторонника ограничения продаж виски с помощью налоговой политики в случае, если методы нравственного перевоспитания не действуют.
Идеал «ценностной нейтральности», или «свободы от ценностных суждений» (порой обозначаемый немецким словом wertfreiheit), весьма уместен в «чистой» экономической науке. Но при выработке политических рекомендаций вряд ли можно избежать утверждений ценностного или нормативного характера. Политический комментатор, советы которого основаны на утверждении «государство не должно вмешиваться в процесс удовлетворения предпочтений потребителей в том виде, в котором они существуют в данный момент» или «высокий реальный душевой доход в обществе лучше, чем низкий», привносит тем самым нормативное утверждение, лежащее за рамками позитивной экономической теории независимо от того, вызывает оно само по себе возражения или нет. Зачастую экономисты не формулируют в явном виде нормативные утверждения, лежащие в основе их политических рекомендаций. Критик того или иного политического предписания может отвергать его нормативные предпосылки или позитивный анализ, на котором оно основано (либо и то и другое одновременно). Для большей ясности полезно определять, с чем именно он не согласен.
Бо́льшая степень удовлетворения предпочтений относится к тем аспектам жизни, о которых люди заботятся. Для большинства из них эти аспекты могут быть оценены на основе измеримых показателей, таких как улучшение питания, увеличение ожидаемой продолжительности жизни, свободного времени и уровня материального комфорта, большее разнообразие развлечений, культурных и экологических благ. Если обозначить словом «процветание» изобилие средств, с помощью которых индивиды могут удовлетворять свои предпочтения, и предположить, что большинство людей предпочитает больший уровень собственного благосостояния меньшему, то главный вопрос экономического анализа, занимающегося тем, что важно для большинства людей, звучит так: какая экономическая система – та, при которой командные высоты контролируются государством, или та, при которой они контролируются рынком, – обеспечивает больший уровень процветания? Ответ на него зависит от ответов на другие вопросы, подлежащие анализу: каким образом и почему каждая из этих систем функционирует именно так, а не иначе? Экономисты, выступающие за свободный рынок с минимальным государственным вмешательством, как правило, формулируют проблему в виде однозначной дилеммы: за государственный контроль или против. Те же, кто считает, что государство должно играть в экономике бо́льшую роль, склонны формулировать проблему как задачу поиска наилучшего сочетания или баланса между рыночным и государственным контролем.