В первый же день Митька познакомился с ровесником Антошкой. Болтали о том о сём, играли в карты. Нашли общий язык, и мальчишка радовался, что проведёт три дня с новым другом. Но счастье длилось недолго – ровно до того момента, как у Антошки зарядился телефон. Сел играть, да так, что не видно, не слышно. Слезал с верхней полки только перекусить или снова зарядиться. Митька на него не злился, но обидно, что не получилось у него стать важнее игрушек. Ну и пусть, где-то за горами, Севка и море, и никаких компьютеров.
Митька занял верхнюю полку и всё смотрел, как меняются пейзажи. Когда проезжали над речкой – захватывало дух. С собой был плеер, но слушать музыку не хотелось: стук колёс ближе сердцу. Его одноклассники частенько сидели в телефонах, некоторые почти всё лето проводили дома, за компьютером. Не то чтобы он не любил пострелять по монстрам или пройти сложную головоломку. Полгода назад, когда родители были в экспедиции, играл и играл, подсел на одну бродилку, что про всё забыл: и про уроки, и про посуду. За посуду влетело от бабушки, за успеваемость – от завуча, а потом уж и маму в школу вызвали. Обиднее всего, что к тому времени игру он забросил. Время пролетало слишком быстро, а потом накатывало ощущение невероятной пустоты, будто и не жил вовсе. Так, существовал, как зомби какой-то. Да и неприятно двойки получать. Учительница как спросит параграф, стоишь у доски, мнёшься. Не знаешь, то ли начать придумывать, оправдываться, то ли честно признаться, всё равно ругать будут. Мама потом с ним серьёзный разговор вела, долго и доходчиво. Ремнём пригрозила, а он огрызнулся. Сказал, что нельзя так, не положено детей бить. Пытался доказать, что играть больше не хочется, но разве тут поверишь? Компьютер не забрали, для учёбы нужен, но злополучную игру удалили. Митька знал, как поставить всё обратно, да так, чтоб никто и не догадался. Обходные пути и лазейки давно нашёл. Да и как заметят-то, если их дома не бывает? Но обманывать не хотелось, и договора не нарушал. Папа сказал, что самое опасное – можно не захотеть возвращаться в реальный мир, и был прав.
Вспомнил о родителях и сразу представил, как они каждые три месяца садятся в поезд, пьют чай, смотрят в окно, и чуть не расплакался. Думают ли они о нём, о Митьке? Когда слушают стук колёс, уносящих их всё дальше и дальше от него? Когда копают «квадрат» или вечером сидят у костра? Когда папа достаёт свою гитару и начинает петь «Под небом голубым есть город золотой»?
Три дня пролетели быстрее, чем ожидал Митька. Поездка подходила к концу, здорово было ехать навстречу приключениям. Смотреть, как меняются виды за окном и попутчики. Как люди не находят себе места, оставшись наедине с самими собой, пытаясь всё пространство заполнить беседой, книжкой, едой. Гранёные стаканчики позвякивали, ложки стучали. Чай крепкий, с сахаром и лимоном, становился вкуснее, пахло морем, летом и счастьем. До прибытия оставалось несколько часов. Поезд наполнился волнительным ожиданием, всё больше людей собирались на выход, сдавали бельё проводнице. Митька с бабушкой сидели налегке. Жара такая, что пришлось открыть окна. Тёплый ветер играл с волосами, волновал мысли.
– Ба, а ты ведь была на море? Какое оно? – мальчишка болтал ногами в синих сандалиях и смотрел в окно. Он уже надел новую футболку с кораблём и не мог спокойно усидеть на месте.
– Давно, с Владимиром Александровичем ещё. – Она всегда улыбалась, когда вспоминала о муже.
Митька подумал, что не видел бабушкиных слёз, а сам же всегда плакал, когда вспоминал о дедушке. Грустные мысли чаще приходили перед сном. Когда дедушка был жив, они вдвоём делали уроки, а потом он садился в любимое кресло, а Митька на диван, пили какао и разговаривали обо всём на свете. Владимир Александрович увлекательно рассказывал про ток, про далёкие планеты, как устроена Вселенная и как правильно стрелять из рогатки. Внук никогда не стрелял из рогатки и не собирался, но не перебивал. Последнее время, перед его смертью, Митька редко приходил пить какао – хотелось почитать перед сном или посмотреть мультфильм. Всё казалось бесконечным, даже самое лучшее можно было оставить на потом. Когда дедушка умер, он ещё не знал, что такое смерть, но плакал вместе со всеми. Мальчишка не сразу понял, что это навсегда. Только лишь когда ему захотелось какао и рассказов про «всё на свете». Никогда-никогда не будет больше их вечеров. Книги и мультфильмы будут, а дедушка – нет. Слёзы – тут как тут, Митька отвернулся к окну, чтобы бабушка не заметила.
– В первый раз, когда мы ездили на море, там и останавливались, – бабушка произнесла так, точно то был рай на земле. – Знаешь, там тогда было хорошо. Может, и сейчас, не знаю, столько времени прошло, столько времени. Как раз и проверим с тобой, да?
– Идеально? – Митьке казалось, что «хорошо» слишком мало для моря.
– Смотря для кого. Для нас – идеально, не могло быть места лучше. Мы ездили дикарями, жили в красивом доме, который сдавала говорливая хозяйка. Каждое утро она кормила нас завтраками, а вечером – байками и вином. Вино некрепкое, но кружило голову. Мы были молоды и влюблены. У нас не было ничего, кроме нас двоих, и этого было достаточно, – бабушка медленно водила пальцем по стакану и смотрела в окно, казалось, что там, за окном, она видит себя в молодости – счастливую загорелую девчонку. – Всего два платья. Одно простенькое, на каждый день, а второе, особое, дважды выгуляла в ресторан, который находился в соседнем городе. Я чувствовала себя в нём самой красивой – как сейчас помню, василькового цвета.
– Как то, что на тебе сейчас? Что мы купили вчера? – внук разгадал причину той загадочной улыбки.
Поезд остановился. Антошке пора было выходить, Митька помахал ему на прощание, а что сказать – не нашёлся. Но новый знакомый бросил через плечо:
– Найди меня в Сети – Тони Кот. На аватарке у меня большой котяра, не ошибёшься. Добавляйся, поболтаем.
Митька кивнул, а сам подумал: «О чём же?»
– Что там ещё было, ба?
– Что ещё делают на море? Ели фрукты и ягоды, что росли в саду. Сливу, которую не нужно кусать – сочная, тает во рту. А какой вкусный там рос виноград! – Она закрыла глаза. – Страсть как захотелось винограда, надеюсь, что у Маришки такой же. Ты любишь виноград?
– Да, но вишню больше.
– Вишнёвая ты душа, как и твой дед, – вздохнула бабушка. – Знаешь, он мог развлекать меня часами, рассказывать про изобретения, как придумал, чтобы всё лучше работало. Ничего не понятно, куда мне, простой актрисе, до великих наук. Но слушала всегда внимательно, уж очень интересно он про всё говорил. За его открытия давали премии. Горжусь им, он гений. Был. – И тут её голос дрогнул.
"Расстроил".
– Бабушка, ты бы хотела вернуться назад? В то лето?
Вероника Львовна посмотрела на него внимательно. Внук спросил о чём-то таком, чего не стоило спрашивать. Или, наоборот, очень даже стоило?
– Надеюсь, что после смерти меня ждёт то лето.
– Ба-а, – протянул Митька, получилось с укором, – рано тебе ещё о смерти думать. Ты молодая, вон какая красивая в новом платье.
– Не тороплюсь. – Она улыбнулась, стряхнув с себя грусть, и кокетливо поправила русые волосы с единственной седой прядью. – Не собираюсь покидать тебя раньше времени, слышишь? Сколько мне отмерено, буду жить и радоваться каждому дню. У меня здесь столько прекрасного, что не могу взять и оставить.
– Например, я? – подсказал Митька.
– Ты, твоя мама, Севка и тётя Марина.
– Твоя клубника!
– Моя клубника, – согласилась бабушка.
– Ба, а чем это пахнет? – Митьке показалось, что сладко запахло чем-то знакомым, цветочным.
Вероника Львовна вдохнула поглубже и ответила:
– Кажется чубушник, по-другому садовый жасмин. Помнишь, в саду у нас растёт? Кустарник с белыми цветочками?
– Какое смешное название – «чубушник», – заулыбался внук.
12:38
Поезд подъехал на станцию в 12:38. Ещё в тамбуре сердце начало биться быстрее. Стоянка две минуты, «посадка-высадка на ходу», как говорит мама. Митька с бабушкой сошли, поезд помчал дальше, не забыв озорно гуднуть на прощание. Мальчишка удивился, что не было здесь ни большого душного вокзала, ни палаток с мороженым, наглых таксистов – и тех нет. Одинокий облезлый ларёк с кассой, закрытый на обед, охраняла рыжая собака. Разбуженный пёс лениво открыл один глаз, зевнул и, устроившись поудобнее, снова засопел. На перроне трое встречающих – Севка и его родители. Митька хотел помахать, да руки заняты. Поезд остановился далеко, и теперь они шли навстречу друг к другу.
– Здравствуйте! – громко поздоровался он издалека.
– Митька, привет! – крикнул Севка в ответ.
Брат за два года подрос, вытянулся. Выше Митьки на целую голову, худой, как струна. Кудри так и блестят на солнце, успели выгореть, а ведь ещё только начало лета. К телу липнет новый загар или старый не сошёл? От болезненной питерской бледности не осталось и следа. Синие шортики, белое поло, на кармашке маленький значок с якорьком. Митьке тоже захотелось такой.
– Мам, как добрались? Как давление? – Марина Владимировна кивнула мужу, чтобы тот взял багаж.
– Поезд скорый, не укачало. Чувствую себя хорошо, устала немного. Надеюсь, не помешаем вам, не хотелось бы навязываться, – Вероника Львовна отдала весь багаж, кроме маленькой сумочки.
– Ма-ам, – дочь протянула с укором, – ты не навязываешься. В Питере у нас один раз была за десять лет. Прости, что не приезжали, сама понимаешь. – Она кивнула на сына, дальше можно и не продолжать. – Я соскучилась. Да и как мы можем вас отпустить, пока фрукты не созреют? Митька, любишь арбузы?
– Кто ж их не любит? – радостно ответил он.
Тётя смешная, рядом с бабушкой становилась почти девчонкой. Забавная причёска – острый ёжик вишнёвого цвета и помада в тон. Воздушное, как зефир, розовое платье и короткая джинсовка. Митька подумал, что сзади принял бы её за подростка. Но если смыть с неё всю краску, с мамой они как близнецы. Дядя был совсем не похож на папу, скорее на итальянца, во всём белом. Кудрявые чёрные волосы собраны в хвост. За то время, что они не виделись со смерти дедушки, не добавилось новых морщин, никто особо не изменился. Хотя нет, у тёти тогда волосы были малиновыми, правда, она практически не снимала траурного платка.
Мальчишки оторвались вперёд, за ручки с двух сторон подхватив большую сумку. Митька оглядывался по сторонам, ему хотелось рассмотреть всё получше. Станция находилась на высоком холме, с левой стороны не видно ничего, кроме гор и моря, по правую руку красно-белый маяк, а прямо внизу маленькие домики. "Они близко у воды, как их не смывает? Сколько же их там? – Митька насчитал чуть больше десятка и сбился. – А когда прилив, они выходят из дома и сразу же опускают ноги в воду? – дорога вильнула вправо и пошла вниз, между песчаных дюн. Ощущение, что ты в пустыне – ни конца, ни края песку и солнцу. Молчание отчего-то становилось неловким. – О чём говорить? Начать с того, что закончил на одни пятёрки? Подумает, что хвастаю. Спросить о море? Но краешек и сам увидел. Об астме? Но вдруг ему не хочется об этом".
– У тебя есть велосипед? – наконец нашёлся Митька.
– Есть, – обрадовался Севка, – но тут мало где можно кататься, да и мама далеко не разрешает. Боится отпускать надолго одного из-за приступов. Когда еду, бывает тяжело дышать, – он спокойно говорил о болезни.
– Жаль. – Митьке хотелось поскорее всё исследовать.
– Тут и так хватает что посмотреть, – пообещал брат, – маяк, бухта или наш дом – вот мы и пришли.
Обогнули последний бархан и увидели его. Дом казался чем-то невероятным. Никогда раньше Митька не видел такой красоты. Двухэтажный кирпичный разноцветный торт из разных слоёв, каждый своей формы и цвета. Если смотреть слева направо, сначала видно высокую башенку цвета корицы, на её макушке – морковный шпиль. Башенка плавно переходит в лимонный треугольник крыши, а тот, в свою очередь, сменяется нежно-голубой башенкой со шпилем-безе, плавно перетекающей в густо-сливовый покатый бок. В Митькином городке нет такого, буйство красок завораживало. А тут было нечто невероятное: все очертания знакомы, но так загадочны. Не дом – бунт против серой жизни. Архитектурное лакомство. Какие тайны он скрывает? Что за чудак построил его? Дом волшебника, мага, фокусника или супергероя, но никак не обычных людей. Он ожидал увидеть простой бело-синий дом, как на картинке пазла, что они собирали с бабушкой, красный кирпичный, каких полно у них на окраине. Старый покосившийся или небольшой трейлер – ничто бы не вызвало удивления. Но только не такое чудо.
– Нравится? – с гордостью спросил Севка, который до этого молчал и наслаждался реакцией.
– Очень! – Митькины глаза блестели, первый раз в жизни он завидовал брату. – Кто построил?
– Не знаю, раскрашивала мама, из всех красок, что остались от её проекта. Теперь соседи смеются, что мы не решили, какой цвет выбрать, и попробовали на каждом кирпичике свой. – Брат прав, дом не просто был разного цвета по блокам – каждый кирпич выкрашен в свой оттенок. Причудливые формы идеально смотрелись в мягком градиенте.
– Не ожидала, что вы решитесь на такое, – аккуратно сказала Вероника Львовна, а Митька не заметил, как подошла бабушка, и вздрогнул.
– О, мама, как ты оценишь моё творение? Помнишь, как вы с отцом ругали меня, когда нашли разрисованной любимую скатерть? Ожидали, что это будут обои, но я обошла вас. Долго же тогда пришлось стоять в углу, – тётя усмехнулась.
– Кто ж знал, милая, что в нашей семье растёт дизайнер, – бабушка улыбнулась в ответ и неожиданно похвалила: – Мариночка, у тебя замечательно получается. Это ведь тот самый дом, в котором мы останавливались?
– Да, мам, – ответила она. – Жаль, что папа не видит, ему нравилось здесь.
– Погоди, ты ведь тогда нарисовала на скатерти его именно таким, те же цвета?
– Исполнила детскую мечту, – ответила Марина Владимировна. – Не бойся, пойдём внутрь, тебе наверняка понравится то, что скрывается за фасадом.
Внутри всё было сдержанно-бежевое, серое, нежно-голубое. Митька расстроился – почему волшебный «дом-пироженка» скучный внутри? Взять бы краски и всё тут разрисовать. Мальчишки наскоро пообедали, выслушали лекцию, как должны себя вести и во сколько вернуться, захватили полотенца и пошли к морю. Солнце слепило, не разобрать, что же впереди. Но волны шумят и манят. Дома были не так близко, как казалось с высоты. Митька почувствовал, что сердце снова забилось быстрее. Поскорее бы снять сандалии и помчаться к воде.
– Не разувайся, – прочитав мысли, предупредил Севка, – песок в полдень прогревается, что далеко босиком не убежишь. Поджаришься, как уж на сковородке. Я дважды обжигал пятки.
Митька вспомнил, как летом у них в городе плавился асфальт. Дедушка шёл, и его трость уходила глубоко, оставляя неровные следы на тротуаре рядом с их домом. Когда асфальт остыл, затвердел – как на Аллее славы остались отметки. Пусть не в вечности, но на несколько лет вперёд. Отметки будут, а дедушка – нет. Мальчишка думал о них как о напоминании: что останется после нас? Какие отметки?
"Разве что-то сравнится с морем? Прямо сейчас взял бы стеклянную бутылку и наполнил её до краёв песком и ракушками, красивыми камнями. Сделал бы сотни снимков на память. Или нарисовал? Вдруг во мне, как и в тёте, пропадает художник?" Митька первый раз шёл к морю и испытывал дикий восторг оттого, что это наконец-то случится. Но к радости примешалось какое-то непонятное щемящее чувство, будто он заранее начал скучать по всему. По всему, что происходит и произойдёт. Остановить бы время, как оно прекрасно! Но всё, что ему оставалось, – впитывать, запоминать. Повеяло адским холодом, ветер грубо теребил волосы. Он быстро продрог и остановился у самой кромки, волна целовала стопы. Не мог ступить и шага, словно там, в море, его ждало что-то ужасное. Ощущение новизны и восторга сменилось чувством дежавю. Но что может случиться?