Об экономическом процветании страны свидетельствует и пришедшийся на XVIII век настоящий демографический бум. Со своими почти 30 млн жителей Франция стала самой густонаселенной страной Западной Европы, а в целом по континенту занимала второе место, лишь немногим уступая России. Из-за бурного роста населения историки иногда называют Францию того времени «европейским Китаем». Именно за счет своих богатых человеческих ресурсов она и смогла в период Революционных и Наполеоновских войн сражаться без малого четверть века фактически против всей Европы.
Бедное государство в богатой стране
У столь богатой страны, какой была Франция в XVIII веке, имелась одна большая проблема – относительная бедность государства. Правда, такая проблема стояла не только перед ней, но и перед другими абсолютными монархиями Европы. Происшедшая в XV–XVI веках «военная революция», вызванная распространением огнестрельного оружия и, соответственно, новых способов ведения боевых действий, вынудила государства обзавестись постоянными профессиональными армиями. Это было дорогое удовольствие. Пришлось ввести постоянные налоги и создать централизованный аппарат управления, который мог бы обеспечить регулярное поступление средств в казну. Необходимость в новом, принципиально более высоком уровне концентрации власти, собственно, и породила такой тип государства, как европейские абсолютные монархии раннего Нового времени. Те страны, которые не смогли перестроиться, просто прекратили свое существование, как, например, Речь Посполитая, разделенная между соседними державами. Но удовлетворять эти возросшие финансовые потребности государства должна была старая, унаследованная еще от Средневековья система сбора налогов. Она же с этой задачей должным образом не справлялась: организм вырос, а кровеносная система осталась прежней. Отсюда и парадокс существования бедного государства в богатой стране, и постоянный дефицит средств у всех абсолютных монархий Старого порядка.
Главным недостатком фискальной системы Франции было непропорциональное распределение налогового бремени. Население страны делилось на три сословия: первое – духовенство, второе – дворянство, третье – все остальные. Первые два имели существенные налоговые привилегии. Это, впрочем, не значит, что они совсем ничего не платили. Дворяне, как и все представители третьего сословия (ротюрье), выплачивали подушный налог и косвенные налоги, а духовенство ежегодно вносило в казну огромную сумму – «дар» церкви. Однако поземельный налог (талья), являвшийся основным источником государственных доходов, не выплачивался с дворянских и церковных земель. Серьезным недостатком тальи было то, что при покупке дворянином крестьянской земли приобретенный участок также освобождался от ее уплаты. А поскольку расширение подобным способом дворянских владений носило в XVII–XVIII веках массовый характер, база налогообложения сокращалась, что отягощало налоговое бремя для тех, кто привилегий не имел.
Помимо сословных привилегий, избавлявших от уплаты этого налога, серьезным недостатком французской фискальной системы было и то, что за долгую историю существования тальи монархи даровали и продали слишком много частных освобождений от нее. Особенно активно это делалось в периоды гражданских смут XVI–XVII веков, когда короли, чтобы привлечь на свою сторону тот или иной город, могли освободить его от тальи навечно. В результате подобного сокращения налогооблагаемой базы увеличивалось бремя, лежавшее на оставшихся плательщиках, ибо общая сумма налога при таких изъятиях не сокращалась.
Попытка реформы Машо д’Арнувиля
С похожими проблемами сталкивались государи и в других абсолютных монархиях Европы, причем каждый решал их по-своему. Например, императрица Мария-Терезия в своем государстве австрийских Габсбургов воспользовалась ситуацией, сложившейся после войны за Австрийское наследство 1740–1748 годов. Австрийцы тогда потеряли Силезию и готовы были на любые жертвы ради ее возвращения – на волне таких настроений императрица и провела реформу налоговой системы, фактически отменив фискальный иммунитет привилегированных сословий.
К той же цели стремились в XVIII веке и министры французских королей. В мае 1749 года министр Людовика XV Жан-Батист де Машо д’Арнувиль, умный и жесткий администратор, отменил десятину – временный прямой налог на доходы, действовавший во время войны за Австрийское наследство. Вместо него Машо убедил короля ввести налог размером поменьше, но зато постоянный – двадцатину, которая должна была идти на погашение государственного долга. В преамбуле соответствующего закона особо подчеркивалось, что налог носит всесословный характер: «Ничто не может быть более правильным и справедливым, чем распределение его между всеми французами в зависимости от их возможностей и размеров доходов». Основная тяжесть двадцатины ложилась на имущие слои, так как обложению подлежали лишь доходы от земельной собственности, торговли, промышленности, движимого имущества и должностей, но не заработная плата наемных работников. Неудивительно, что реформы Машо вызвали ожесточенное сопротивление привилегированных сословий.
Главной ударной силой аристократической оппозиции выступили высшие судебные органы, называвшиеся во Франции того времени суверенными судами. В число таковых входили 13 парламентов и 4 аналогичных им по своим полномочиям верховных суда, 15 счетных палат и 10 палат косвенных сборов. Места в таких судах покупались у государства за немалые суммы, и снять человека с должности можно было, только вернув ему уплаченные за нее деньги. Поскольку число советников в каждом из подобных органов превышало несколько сотен, а свободных средств в казне никогда не было, эта судейская аристократия – дворянство мантии – вела себя достаточно независимо по отношению к монарху. Особенно это касалось парламентов, считавшихся своего рода вершиной судейской пирамиды и часто конфликтовавших с министрами. В середине XVII века они даже развязали гражданскую войну против правительства, известную как Фронда.
В обычной же практике, для того чтобы помешать каким-либо министерским мерам, судейские пользовались своим правом на регистрацию нормативных актов. Согласно традиционно установленному порядку, любой такой акт вступал в действие на той или иной территории только после того, как регистрировался парламентом, в округ которого эта территория входила. Если же парламент считал, что документ не соответствует «конституции королевства», то возвращал его обратно с письменным мотивированным протестом (ремонстрацией). Поскольку под конституцией королевства понимали некую совокупность норм обычного (неписаного) права, хранителем которой традиционно считались всё те же парламенты, фактически судейские имели возможность опротестовать при желании любое решение правительства.
Конечно, король мог прибегнуть к крайнему средству – лично прийти на заседание Парижского парламента, самого влиятельного в стране, и в присутствии монарха закон подлежал регистрации без прений. В провинциальных парламентах тем же правом обладали представители короля – интенданты. Однако судейские могли внесением поправок в уже зарегистрированный документ или принятием инструкций по его применению фактически утопить тот в бесконечной волоките. И король ничего не мог с этим поделать. Власть абсолютного монарха во Франции на деле отнюдь не была абсолютной.
В случае с реформами Машо оппозиция парламентов получила поддержку со стороны церкви, которой тоже не хотелось лишаться иммунитета от налогов. После трех лет препирательств правительство вынуждено было пойти на уступки духовенству и в 1751 году подтвердило его привилегии в налоговой сфере. Таким образом, хотя Машо все же добился введения двадцатины, его успех был во многом обесценен тем, что налог лишился своего принципиального преимущества – всесословности. В 1754 году король под давлением оппозиции и вовсе отстранил Машо от руководства финансами, после чего этот налог, задуманный как принципиально новый и справедливый, был дополнен всевозможными изъятиями для привилегированных, что во многом лишило его изначального смысла.
«Революция Мопу»
Не считая более Революцию неизбежной и предопределенной, историки сегодня тщательно анализируют путь, которым Франция пришла к ней, обращая особое внимание на те «развилки», где страна могла выбрать иную дорогу и тем самым избежать ожидавших ее страшных потрясений. Одной из таких важнейших «развилок» считается судебная реформа, проведенная канцлером Рене Николя де Мопу в 1770–1774 годах.
Устав от бесплодных попыток преодолеть обычным путем упорное сопротивление парламентов и провести перераспределение налогового бремени, Людовик XV и его министры решили устранить сам корень проблемы – ликвидировать парламенты. Возглавлявший французскую юстицию канцлер Мопу в глубоком секрете подготовил и в 1770 году стремительно осуществил реформу по замене этих опостылевших короне учреждений новыми судами, члены которых получали свои должности посредством назначения, а не покупки. Вместо существовавшей в парламентах практики поборов с участников процессов новые судьи должны были получать постоянное жалование. Реформа Мопу, или, как ее называли за радикальность, «революция Мопу», считается образцовой по четкости и быстроте проведения. Одним ударом прежняя судейская аристократия была лишена прежних полномочий. Ей не оставалось ничего иного, как исходить желчью, чем она и занялась, развернув ожесточенную памфлетную кампанию против правительства. Но у короля и министров хватило выдержки не реагировать на волну пасквилей, поднятую бывшими советниками парламентов, и она постепенно стала сходить на нет. Реформа Мопу избавила центральную власть от наиболее сильного противника любых нововведений. Ожидалось, что теперь необходимые налоговые реформы пройдут беспрепятственно, так как главная препона с их пути устранена, но… 10 мая 1774 года Людовик XV скоропостижно скончался от оспы.
Взошедший на трон внук покойного короля, 20-летний Людовик XVI не имел ни малейшего представления о том, как вести государственные дела, поскольку дед его к ним не допускал. Однако молодому королю очень хотелось заслужить любовь подданных, а потому, прослышав, что канцлера Мопу и его реформу очень ругают, он немедленно эту реформу отменил, а канцлера отправил в отставку. Тому ничего не оставалось, как заметить: «Я выиграл для короля процесс, продолжавшийся триста лет. Но если он хочет его проиграть, это его право». Одним росчерком пера юный монарх вернул на политическую арену самого опасного и могущественного противника модернизации государственного строя.
Цена независимости США
Очень скоро Людовику пришлось пожалеть о своем безрассудном альтруизме. В последующие полтора десятилетия его министры Анн Робер Жак Тюрго, Шарль-Александр де Калонн и Этьен-Шарль Ломени де Бриенн с большей или меньшей степенью радикальности пытались обновить финансовую систему и ликвидировать налоговые привилегии двух первых сословий. Однако все их попытки модернизировать фискальную политику государства наталкивались на упорное сопротивление привилегированных сословий, которое возглавляли восстановленные королем парламенты.
Между тем к концу 80-х годов XVIII века ситуация в сфере государственных финансов из хронически трудной превратилась в критическую. И причиной тому была вовсе не чрезмерная роскошь нарядов королевы Марии-Антуанетты, в чем пытались убедить публику многочисленные пасквили, инспирированные аристократической оппозицией, а серьезные деформации в кредитной политике, допущенные швейцарским банкиром Жаком Неккером, которому в 1777–1781 годах было доверено руководство французскими финансами. В эти годы Французское королевство участвовало в войне против Великобритании на стороне ее североамериканских колоний, боровшихся за свою независимость. Для покрытия военных расходов, которые достигли гигантской цифры в 1 млрд ливров, Неккер использовал принципиально новую, не применявшуюся до него в столь широком масштабе схему. Чувствительный, пожалуй, как никто другой из министров, к реакции общественного мнения, он старался изыскивать средства на ведение войны, не повышая налогов – исключительно за счет займов. Новизна его курса состояла в том, что главными кредиторами государства, в отличие от предшествующих периодов, были не французские финансисты, а швейцарские и голландские банкиры. Столь радикальное изменение основных источников кредитования имело для французской монархии далеко идущие негативные последствия. Раньше – в 1601–1602, 1605–1607, 1623, 1661 и 1716 годах – традиционным способом преодоления послевоенных финансовых трудностей для Франции было так называемое «выжимание губок», то есть расследование совершенных финансистами злоупотреблений и последующая конфискация части неправедно нажитых ими средств, что всякий раз позволяло существенно снизить государственный долг. Но теперь подобные методы оказались неприменимы, поскольку кредиторами были в основном иностранцы. И хотя за время своего министерства Неккер приобрел таким образом репутацию человека, способного доставать деньги из воздуха, он оставил своим преемникам гигантский государственный долг, поставивший страну на грань банкротства. В 1787 году на обслуживание этого долга шло до 50 % всего бюджета. Для сравнения заметим, что военные расходы забирали 26 %, а затраты на содержание двора – любимая тема оппозиционной печати – вместе с пенсиями (в том числе ветеранам) составляли лишь 8 %.
В подобной ситуации альтернативы финансовой реформе уже не оставалось. Но такая реформа по-прежнему наталкивалась на ожесточенное сопротивление со стороны прежних элит, не желавших расставаться с привилегиями. Более того, к концу 1780-х годов экономическая ситуация в стране осложнилась в силу ряда факторов – как долгосрочных, так и ситуативных.
Социальный резонанс
В функционировании экономики Старого порядка существовала объективная цикличность: многолетние периоды роста цен на зерно сменялись столь же продолжительными периодами их снижения. Первая из этих тенденций была выгодной для производителей сельскохозяйственной продукции и способствовала расширению их экономической деятельности. Вторая, напротив, вела к сокращению их доходов и оказывала сдерживающее влияние на развитие аграрного сектора, да и всей экономики в целом, поскольку именно он составлял ее основу.
На протяжении большей части XVIII века цены на зерно постепенно росли, с чем в немалой степени и был связан отмеченный выше рост французской экономики. В 1776 году эта фаза цикла закончилась, и цены на зерно пошли вниз. Вскоре стали падать и цены на вино, важнейший продукт французского экспорта. Снижение доходов производителей сопровождалось сокращением найма рабочей силы и, соответственно, ростом безработицы в сельской местности. Дабы поднять спрос на сельскохозяйственную продукцию и стимулировать ее производство, правительство предприняло ряд мер, направленных на расширение экспорта. В 1786 году оно заключило торговый договор с Англией, который открывал британский рынок для французских вин. Взамен французский рынок открывался для продукции английских мануфактур. В 1787 году был разрешен свободный вывоз зерна за рубеж и заключен торговый договор с Россией, также предусматривавший выгодные условия для экспорта французских вин. Однако в том же году началась русско-турецкая война, и путь из Франции в Россию через Черное море оказался заблокированным. На Балтике же французы не могли конкурировать с давно обосновавшимися там англичанами и голландцами. Остальные из перечисленных мер, в принципе вполне логичных, на практике не только не улучшили ситуацию, но, напротив, еще больше ее обострили.