Коронавирус будет побежден. Но до него были птичий и свиной грипп, и никто не знает, что ждет еще. Готов ли мир жить под страхом очередной остановки общемировой фабрики (Китая)? Или выберет путь диверсификации производства? Мне кажется, последний вариант наиболее вероятен и лучше всего укладывается в обозначенный в последнее время общемировой тренд. По сути, мир пойдет путем локализации производства на национальных территориях, хотя сделать это будет очень непросто. Мир ждет новая экономика. А все новое, как известно, хорошо забытое старое.
Для России текущая реальность превращает лозунг по импортозамещению в насущную необходимость. Россия уже сталкивалась с этой проблемой в своем недавнем прошлом (при развале СССР). И данный опыт позволит пройти эти процессы более эффективно.
Совсем свежий пример. Сбербанк буквально только что сообщил о выпуске новой телеприставки – умещающегося на ладони высокотехнологичного многофункционального гаджета с искусственным интеллектом, со встроенным в пульт управления микрофоном. Однако вместе с новостью о выведении нового продукта на рынок было сообщено, что производство налажено в Китае, и ожидаются проблемы с поставками из-за коронавируса. Часть приставок уже поставлена, часть заблокирована на складах в Китае, а само производство остановлено и неизвестно, когда возобновится.
Возникает вопрос, почему производство данного устройства не налажено в России? Почему когда предприятиям ВПК/ОПК поставлена задача нарастить производство гражданской продукции до 20%, а в перспективе – до 50%, Сбербанк размещает производство в Китае? На данном примере импортозамещение не сработало.
Иными словами, ситуация в Китае, возникшая в связи с коронавирусом, – это еще один «флажок» российской экономике: необходимо развивать импортозамещение, развивать собственное производство.
Антиглобализация экономики – общемировой тренд. И коронавирус стал триггером ускорения этой тенденции.
Эдуард Ланчев, независимый экспертПостглобальная экономика на фоне коронавируса
Март 25, 2020
Было бы ошибкой сводить все происходящее в глобальной экономике только к влиянию факторов последнего времени, в частности – пандемии коронавируса и попыток обозначить новые параметры игры на глобальном валютном и энергетическом рынке. Равно как ошибкой будет недооценивать это влияние, в особенности в том, что касается среднесрочных последствий пандемии и мер, спланированно или инстинктивно принимавшихся для противодействия ей.
Последнее особенно важно, ибо ситуация форс-мажора позволила целому ряду стран, прежде всего США, Китаю и некоторым, но далеко не всем странам ЕС, выйти за рамки рутинного регулирования экономических и политических процессов.
Крайне показательным было задействование президентом США Дональдом Трампом Закона о военном производстве от 1950 года, существенно расширяющего полномочия федеральных властей в отношении бизнеса, прямо или косвенно задействованного в производстве товаров, связанных с безопасностью страны. Ситуация вокруг коронавируса дала возможность Трампу прямо использовать административный механизм выхода из политического кризиса, оказавшегося неразрешимым в рамках классического для США взаимодействия институтов. Но эффект подобного выхода за рамки политической «обыденности» может быть существенно более долгосрочным.
Коронавирус выступает в качестве не столько катализатора, сколько фокуса глобальных трансформаций. Катализатором скорее стал вопрос о перестройке мирового рынка углеводородов, перешедшего в результате решения России, носившего в том числе политический характер, из эволюционного и предсказуемого режима в форсированный и малопредсказуемый. Что доказало реально колоссальный «вес» глобальной углеводородной индустрии как главного источника рентного капитала и инвестиционных ресурсов. Но коронавирус стал фокусом для практического преломления всех основных социально-экономических тенденций позднеглобального мира, инструментом легализации накопленной потребности в изменениях.
Определяющим фактором трансформаций стало время, резко «сжавшееся» по сравнению с периодом зрелой глобализации, в особенности в том, что касается способности тех или иных структур, в том числе надгосударственных, к принятию кризисных политических решений. Вероятно, сжавшийся темп времени будет долгосрочной частью новой геоэкономической реальности.
Позднеглобальный мир созрел к использованию радикальных средств выхода из системы противоречий, сложившейся перед началом пандемии. Система противоречий характеризовалась сосуществованием двух параллельных тенденций: с одной стороны, мы наблюдали попытки усиления влияния национальных государств в противовес различным транснациональным структурам на фоне полной стагнации наднациональных (глобальных и региональных) политических и экономических институтов. С другой стороны, очевидной становилась невозможность развития в национальных рамках, сформулированных и сформированных, иногда силовым путем, после 1991 года и не только в постсоветской Евразии. Накануне начала эпидемии коронавируса в мире не осталось ни одного относительно самодостаточного в экономическом плане государства, не исключая США и Китая, имевших, несмотря на статус доминирующих игроков в глобальной экономике, большое число политически и социально значимых уязвимостей.
Россия, обладая потенциалом самодостаточности в социальных аспектах развития, а также активно прорабатывая возможности инвестиционной самодостаточности, не обладала подобным потенциалом ни по одному из важнейших направлений экономического и технологического развития, что и показали события 2018—2019 годов, связанные с введением США новых волн санкций в отношении нашей страны.
Думается, что на уровне среднесрочных тенденций мы вряд ли столкнемся с последствиями пандемии коронавируса в чистом виде. Исключение будет составлять болезненная трансформация социальных институтов, в том числе связанных с глобальными системными связями, что может оказаться крайне болезненным и экономически, поскольку целый ряд таких институтов был плотно встроен в экономические системы не только отдельных стран, но целых макрорегионов.
Туризм, профессиональный («зрительский» и «спонсорский») спорт, значительная часть индустрии досуга как минимум в ряде случаев являлись системообразующими компонентами региональных и национальных экономических систем, дополняя включенность отдельных элементов национальных экономик в глобализированные промышленные цепочки. Такая ситуация характерна для Средиземноморья, ряда регионов Юго-Восточной Азии, отчасти Центральной Америки. В меньшей степени это затрагивает Восточную Азию и «старую» Европу.
В подобных случаях трансформации могут принять долгосрочный и крайне социально болезненный характер, в процессе которого традиционные общественные и политические институты могут быть замещены новыми, не исключено, что привнесенными извне. В остальных регионах мы будем наблюдать ускоренную перестройку национальных и региональных хозяйственных систем, в которой пандемия будет играть вспомогательную роль как инструмент политической легализации не всегда экономически оправданных решений. Основа процессов трансформации будет сформирована на чисто экономических факторах, связанных с изживанием потенциала «инвестиционной» модели глобализации и обострением конкуренции национальных экономических «ядер» крупных экономических систем.
Для России в среднесрочной перспективе принципиальной задачей становится преодоление несамодостаточности российской экономики в новом геоэкономическом и технологическом контексте. Несамодостаточность может быть преодолена через завязывание на себя наиболее значимых технологических и сервисных узлов как минимум в северо-восточной части Евразии и Прикаспии при условии сохранения внутренней геоэкономической и политической связности пространства России. Вопрос в том, что пространственные и количественные параметры этой связности (размеры необходимой территории и количество населения, вовлеченного в экономическую систему) пока не представляются очевидными. Принцип расчетов по количеству «потребителей», характерный для глобализирующейся экономики, вряд ли может сейчас рассматриваться как полностью адекватный.
В условиях нынешнего кризиса, носящего ярко выраженный социальный характер, становится неизбежным глубокий пересмотр принципов оценки эффективности экономической деятельности, что в первую очередь коснется крупнейших ТНК, вынужденных форсированно вводить автоматизированные и роботизированные системы, что неминуемо будет иметь серьезные социальные последствия. Но это же поставит вопрос о принципиально иной методике оценки эффективности деятельности государств, фактической демонетаризации критериев развития, переходе на качественные параметры.
Выделим пять блоков долгосрочных стратегических аспектов влияния на глобальную политику и экономику, окончательно отфиксированных пандемией коронавируса, но не являющихся только ее результатом, что значит, эти новые тенденции не обнулятся после того, как пандемия будет формально завершена.
Первое. Пандемия ускорила кризис мировой торговли и промышленной транснациональности, а фактически принцип мирового разделения труда в промышленности. Эти тенденции сформировались задолго до формального начала пандемии, но она отфиксировала новые подходы к управлению уже не только цепями поставок и логистикой, но и в целом – технологическим развитием государств и макрорегионов. Более того, можно говорить о том, что целый ряд макрорегионов (например, «Большая Европа» или даже «Старая Европа», а также «Большой Ближний Восток») фактически перестал существовать. В этих условиях ключевым интегрирующим фактором глобальной экономики становятся транснациональные компании, значение которых как инструментов организации хозяйственной деятельности будет, вероятно, среднесрочно расти.
Пандемия спровоцировала кризис, а в ряде случаев коллапс прежних принципов технологического разделения труда и в целом – распределенной экономики. Но возникшая ситуация не является кризисом глобализированного американоцентричного инвестиционного пространства. Этот кризис с коронавирусом не связан, более того, в определенной степени пандемией будет смягчен, если только не произойдет коллапса американской финансовой системы. С относительной стабилизацией эпидемиологической ситуации этот аспект глобальных экономических противоречий никуда не уйдет.
Главный вопрос состоит в принципиальной невозможности поддержания регионализированных и тем более национализированных промышленных систем в условиях сохранения глобальных, а по сути американоцентричных инвестиционных потоков.
Показательны попытки США в последние полгода запустить новую волну борьбы с «альтернативными» по отношению к «базовой» американоцентричной системе глобальных финансов системами платежей и расчетов. Уже в процессе кризиса мы наблюдаем попытки «зачистки» рынка криптовалют.
Одним из наиболее непредсказуемых моментов для развития глобальной экономики может выступить национализация денег, результатом чего может стать фактическое, а в перспективе и формальное дезавуирование принципа «глобальной резервной валюты» и переход к иным резервным инструментам. Инвестиционная американоцентричность в условиях распада глобализированных торговых и технологических цепочек будет означать нарастающую качественную деградацию глобальной промышленности и особенно – социального стандарта.
Второе. Коллапс межнациональных и наднациональных политических институтов, создающий долгосрочный вакуум регулятивности в экономике и политике. Пандемия коронавируса и последовавшие за паникой административные решения зафиксировали полный коллапс международного экономического и социально-экономического права. Вероятнее всего, мир будет в обозримой перспективе (до 10 лет, как минимум в ближайшие 3—5 лет) действовать в условиях слабых, а возможно – полностью отсутствующих механизмов международного политического и экономического права, включая торговые отношения. Это ставит на повестку дня необходимость форсированной национализации правовых аспектов российской экономики и перевод всех процессов по разрешению экономических споров исключительно в национальную юрисдикцию.
Нынешний кризисный всплеск в финансовом секторе произошел в ситуации полного коллапса глобальной экономической регулятивности. Ни один из глобальных экономических институтов не мог считаться дееспособным уже до момента начала нынешней волны кризиса. Едва ли можно рассчитывать на восстановление дееспособности в нынешних условиях и даже после окончания пика кризиса.
Если в сфере глобального политического и гуманитарного регулирования мы еще можем надеяться на восстановление в относительно близкой перспективе хотя бы отдельных элементов регулятивности, то в экономической сфере это пока выглядит совершенно невероятным на глобальном уровне, а на региональном потребует существенных затрат организационных ресурсов и политической воли.
Для России наиболее важной задачей становится восстановление управляемого и защищенного от внешнего воздействия правового режима на пространстве Евразии. Это требует, как минимум, отхода от ранее считавшейся незыблемой модели ограничения интеграционных процессов только экономикой. Регулятивность не может быть восстановлена только на базе экономических договоренностей, поскольку эпидемия коронавируса создала риски как социального, так и политического характера.
Третье. Эффективность государственного управления становится решающим фактором глобальной конкуренции. Хотя внешне коронавирус в основном затрагивает системы текущего управления, в действительности он еще раз обострил вопрос о необходимости стратегического контура национального управления. Там, где он есть – Китай, США, в известной степени Россия, – последствия переживаются гораздо более мягко. Там, где доминирующую роль играли различные наднациональные и региональные структуры (например, в ЕС), ситуация развивается существенно в более негативном ключе. Проблема состоит в том, что это требует формирования, особенно в крупных государствах, двухконтурной системы управления, когда контур кризисного управления отделен от контура текущего управления и обладает самостоятельными ресурсными и финансово-инвестиционными возможностями.
Задействование Трампом систем управления на базе FEMA (Federal emergency management agency – расширенный американский аналог российского МЧС) и введение в действие архаического Закона о военном производстве 1950 года, неадаптированного к условиям глобализированных технологических цепочек и постиндустриального общества, однозначно свидетельствует о критических уязвимостях систем государственного управления.