– Макс промахнулся!
Собравшиеся во дворе трактира «У медведя» люди с изумлением смотрели на невысокого мужчину с редкими рыжими волосами с мушкетом в руке.
– Этого не может быть, – не поверил Грубер, хозяин трактира. Вытерев вдруг вспотевший лоб, он строго взглянул на человека, стоящего на краю двора с горящей свечой. – Смотри лучше!
– Не попал! Смотрите сами!
Свеча, которую использовали в качестве мишени, пошла по рукам, вызвав удивленные восклицания.
– И правда, не попал!
– Ни царапинки!
– Вот так дела!..
Не удивлялся лишь нюрнбергский купец Блюм. Полчаса назад местная публика во главе с трактирщиком решила над ним подшутить и попутно заработать. Грубер похвастал купцу, что ландскнехт Макс Шефер с двадцати шагов выстрелом из мушкета способен потушить свечу. Блюм, конечно, не поверил, что такое возможно. Не мог же купец знать, что подобный фокус Макс проделывал уже неоднократно и что наемник был известен всему Дрездену как стрелок, не знающий промаха. Поэтому, когда трактирщик предложил мастерство мушкетера проверить, Блюм охотно согласился. Поспорили на пять золотых, причем купец великодушно был готов признать себя проигравшим, если пуля стрелка хотя бы просто коснется свечи.
Сегодня Макс Шефер промахнулся. Это было событием для местных, но у нюрнбергского купца не вызвало особых чувств, кроме удовлетворения от легкого и неожиданного заработка. Он подождал, пока эмоции зрителей немного утихнут, и потребовал выигрыш. Трактирщик, с упреком посмотрев на стрелка, принялся униженно отсчитывать монеты.
Макс медленно, точно в оцепенении, подошел к двери трактира, дрожащей рукой открыл ее и вошел внутрь.
Среди собравшихся во дворе зрителей были братья Мюллеры. Они знали Макса лучше других и потому больше других поразились его промаху.
– Расстроился бедолага, – произнес Ганс, старший из братьев.
– Еще бы! Я никогда не видел, чтобы он промахивался! – сказал Мартин, младший.
– Ты многого еще не видел, – одернул брата Ганс. – Но тут ты прав. Я тоже не видел.
– Еще не раз увидите! – зло бросил Грубер, проходивший мимо братьев в трактир. – Он же вдрызг пьян! Какой день уже не просыхает.
Средний из Мюллеров, глухонемой Петер, дотронулся до старшего брата и показал на дверь.
– Да, давайте вернемся, – согласился Ганс.
В трактире братья уселись за стол, взяли недопитые кружки с пивом и молча их потягивали, каждый думая о своем. Глухонемой, который допил первым, взволнованно замычал.
– Что случилось, Петер? – с грубоватою нежностью спросил Ганс и повернулся к брату. В руках у глухонемого был гульден. Увидев, что братья смотрят на него, Петер показал пальцем на дно кружки. Ганс и Мартин переглянулись и залпом осушили свои. В обеих на дне лежали гульдены.
– Похоже, братец, наш отпуск закончился, – заметил Мартин, расплываясь в довольной улыбке.
– Похоже на то, братец, – кивнул Ганс, стряхивая с монеты пивную пену. – Засиделись мы тут.
Возле их стола прошел Макс. До братьев донесся резкий запах вина. Мартин с сочувствием посмотрел вслед стрелку.
– Скажем ему?
– Не надо. Похоже, его не выбрали. Может оно и к лучшему.
Макс Шефер, сменив мушкет на пустую кружку, подошел к трактирщику, но тот отвернулся, словно его не видел. Стрелок, поставив кружку на стойку, понуро поплелся на второй этаж в свою комнату. Макс не платил за нее денег, отрабатывая беспроигрышными спорами Грубера с постояльцами. Так было до сегодняшнего дня. Теперь, скорее всего, трактирщик велит ему убираться вон.
Когда стрелок вошел в комнату, оказалось, что там его ожидали.
– Ты промахнулся, Макс Шефер, – сказал сидящий за столом бледный мужчина с бесцветными глазами. Незваный гость был одет в черную мантию, подбитую красным бархатом. На широкой груди лежала тяжелая серебряная цепь.
Макс, не отвечая, подошел к столу и сел напротив гостя.
– Помнишь наш уговор, ландскнехт?
Стрелок кивнул.
– Я пришел за оплатой.
Макс продолжал молчать. Ему уже было все равно. Он устал от ожидания этой минуты.
– Ты не просишь отсрочки?
Макс поднял голову и с ненавистью посмотрел на гостя.
– Нет, – твердо ответил стрелок.
– Ты был одним из лучших моих слуг, – с сожалением сказал мужчина в мантии. – Ладно, покончим с этим.
Тут он увидел, что стрелок, его не слушая, смотрит на поднос, стоящий на столе. Мужчина в мантии глянул тоже. На подносе лежал гульден.
– Даже так? Любопытно, – о чем-то размышляя, он взглянул на Макса. Ландскнехт с холодом в сердце увидел, что глаза его гостя изменились. Теперь их словно залила тьма, превратив в две бездонные дыры. – Хорошо. Я дам тебе то, чего ты не просишь. Я дам тебе еще время. Выполни это, – сказал мужчина в мантии, прижав костлявым пальцем монету.
– И тогда ты освободишь меня? – с загоревшейся надеждой спросил Макс.
– Нет, – сразу же ответил его гость. – Впрочем, не знаю. Может быть, – тут он с неодобрением осмотрел стрелка и приказал ему: – Возьми и выпей.
Он протянул ландскнехту бокал с каким-то кроваво-красным напитком. Стрелок его выпил. Туман в глазах рассеялся, Макс почувствовал, как руки приобрели прежнюю твердость, а глаза зоркость.
Незваный гость, не простившись, вышел за дверь. Но сидящие на первом этаже посетители трактира, все до единого, могли поклясться хоть на Библии, что никто в черной мантии в тот вечер по лестнице не спускался.
Хозяин мясной лавки Альфред Вагнер рубил ножом мясо, когда услышал стук в дверь. Не отрываясь от работы, мясник велел своему работнику Вильгельму Бауэру, двухметровому великану по прозвищу Молчун, открыть засов. Молчун вытер громадные руки о фартук и открыл дверь, впустив в лавку человека в сером плаще. Посетитель откинул капюшон, явив юное безусое лицо, от которого веяло молодостью и дружелюбием. Но Вагнер при виде его помрачнел. Молчун, напротив, приветливо улыбнулся.
– Будь здоров, Гюнтер, – ворчливо не то поздоровался, не то спешил попрощаться мясник. Этот внезапный визит вызвал у Вагнера смутное беспокойство. Хотя, быть может, Крейцер всего-навсего прислал юношу за свежей партией мяса. Но нет. Гюнтер уже протягивал мяснику гульден. С явной неохотой Вагнер взял его и потряс рукой, точно монета жгла ладонь.
– И ты возьми, Вильгельм, – сказал юноша Молчуну, с нескрываемым восхищением любуясь огромным телом великана. Бауэр взял монету, почти незаметную между толстых пальцев, и бережно, чтобы не запачкать кровью, положил на разделочный стол.
– Ну вот, почти и все, – радостно сказал юноша. – Остался только Весельчак Одо. Не застал дома. Где мне его найти, мастер Альфред?
Мясник мрачно усмехнулся.
– Где найти Одо? Это не трудно. Ступай на площадь. Там он.
И все еще ухмыляясь, повернулся спиной к Гюнтеру и занялся мясом. Юноша попрощался, накинул капюшон и вышел из лавки.
После ухода посланника мясник какое-то время молча рубил тушу, а затем вдруг выругался и с силой воткнул нож в кровоточащую плоть.
– Никак не угомонятся! Врешь! Никуда я не пойду! А что касается золота, да, его я оставлю себе. – Встретив осуждающий взгляд Молчуна, он пояснил: – Помнится, одноглазый задолжал мне.
Молчун снял фартук и бросил в корзину с битой птицей.
– Погоди-ка, дружок! – забеспокоился Альфред. – Ты тоже никуда не пойдешь! Ну, не глупи, Вилли, – уговаривал мясник, не желая расставаться со столь ценным помощником. – Я дал тебе работу и кров. И ты не побираешься, как остальные наши храбрые, но недальновидные товарищи.
Смущенный словами мясника, великан помялся и потянулся назад к фартуку.
– Правильно решил, – обрадовался хозяин лавки. – Возвращайся к работе. А монету свою отдай мне. Может она хоть как-то возместит убытки от твоего аппетита, – мясник захохотал.
Обычно лицо Молчуна выглядело добродушным. Даже несмотря на сломанный нос. Но сейчас оно нахмурилось. Вильгельм подошел к мяснику, обхватил его могучими руками и легко поднял над собой, хотя тот тоже весил немало. Словно не зная, что с Вагнером делать, Молчун подержал его немного в воздухе, а затем посадил на вершину горы из мясных обрезков. Не обращая внимания на угрозы и мольбы бывшего хозяина, Вильгельм Бауэр взял принесенный ему гульден и хлопнул дверью, покинув лавку навсегда.
Гюнтер подходил к площади. Погода в городе была отвратительная, усилился дождь, но юноша находился в прекрасном расположении духа. Он успешно справился с поручением, раздал послания и сделал это не без озорства и находчивости. Гюнтер улыбнулся, вспомнив, как изловчился передать гульден Георгу Веберу в тюрьму через священника, засунув монету между страниц Библии.
Осталось вручить последний гульден – десятый.
Выйдя на площадь, безлюдную из-за дождя, Гюнтер с недоумением осмотрелся. Где здесь мог быть Весельчак Одо? И тут юноша увидел. Возле ратуши на виселице болталось его тело.
Гюнтер судорожно сглотнул и обнажил голову, подставив лицо под освежающие капли дождя. Переборов волнение, он посмотрел на десятый гульден и положил его в свой кошелек.
2. Три акцента французского
Несколькими днями раньше Максимилиан Крейцер, в прошлом лихой ландскнехт, а ныне почтенный хозяин трактира «Сломанная пика», проснулся от легкого прикосновения к лицу. Решив, что это озорничает Мари-Луиза, он игриво улыбнулся и разлепил свой единственный глаз. Но вместо удовольствия видеть пышнотелую и вообще приятную во всех отношениях супругу, Максимилиан увидел крысу. Она сидела на кухонном столе и возилась с куриной костью, касаясь хвостом его усов.
Крейцер растерянно осмотрелся. Утро он почему-то встретил не в уютной супружеской постели, а на твердой скамье в трактирной кухне. Впрочем, причина обнаружилась тут же. На столе стояли кружка, глиняный кувшин с остатками пива на дне, и валялось несколько пустых винных бутылок, среди которых были разбросаны обглоданные кости и хлебные крошки. Они-то и привлекли внимание крысы.
Максимилиан по старой привычке потянулся к мечу, делая это осторожно, чтобы не спугнуть наглого воришку. Но верного кацбальгера на поясе не оказалось. Увы, уже много лет минуло с того дня, как Мари-Луиза отняла у мужа клинок и бросила пылиться в сундук, а на сундук навесила тяжелый замок. Вспомнив об этом, старый воин засопел от гнева и махнул своей единственной рукой, сбросив крысу со стола. Та шлепнулась на пол и возмущенно пискнула. После укоризненно обернулась на человека и неторопливо потрусила к стене, в углу которой черным пятном зияла неровная дыра.
Провожая крысу взглядом, Максимилиан разглядел ее тощие бока и сокрушенно покачал головой. Это напомнило ему, что дела в трактире не так хороши, как прежде.
– Да уж. Времена нынче тяжелые, – произнес он вслух свою любимую фразу, обращаясь к убегающему зверьку. – Но с другой стороны? Не могу же я прокормить всех крыс в округе?
Услышав человеческий голос, крыса на мгновение замерла, прислушалась, а затем уже быстрее добежала до стены и юркнула в нору.
– Людей бы накормить… – Максимилиан охотно бы продолжил тему о тяжелых временах, но его серый и хвостатый собеседник убежал, а разговаривать сам с собой Крейцер не имел привычки, справедливо полагая, что это первый и верный признак помешательства.
Испытывая жажду, он взял со стола кувшин и одним глотком его осушил. Затем отыскал среди костей кусок загрубевшего вчерашнего хлеба, бросил в рот и с хрустом сжевал. Сухарь был настолько тверд, что им, видать, побрезговала и крыса, но старый солдат даже не поморщился. Потом он заглянул в кружку. Она оказалась пуста. Трактирщик пошарил глазом по кухне и увидел у двери пивной бочонок, вчера извлеченный им из кладовой. Задержав на бочонке взгляд, Максимилиан попробовал вспомнить, осталось ли в нем пиво. Вспомнить не удалось. «Значит, скорее всего, не осталось», – решил он, обладая немалым опытом в подобных делах.
Прошлым утром Мари-Луиза отбыла в Дрезден за припасами, и это позволило ее мужу немного расслабиться. Чего скрывать: с каждым годом подобные пирушки случались все реже. Женщина не одобряла излишеств. Когда-то мнение жены не сильно его интересовало. Бравый ландскнехт, бесстрашный вояка и задира, в молодости он, бывало, даже бивал ее за дерзость да непослушание. Но по мере того, как он терял в сражениях части тела, а годы, наоборот, прибавлял, характер его постепенно смягчался. Пока к шестому десятку не стал совсем покладистым. И сейчас, по правде говоря, супруги своей Крейцер немного побаивался, хоть и любил по-прежнему сильно и ценил безмерно.
Сегодня Мари-Луиза должна была вернуться.
Максимилиан с усилием оторвал взгляд от бочонка. Пора было приниматься за работу. Трактирщик нащупал ступнями ног башмаки под столом, надел их и, кряхтя, встал с лавки, вытянувшись во весь длинный рост. Худой и костлявый, с морщинистой кожей и поредевшими седыми волосами на голове, он был похож на одряхлевшего Дон Кихота. И великий испанец, повстречай Крейцера сейчас, вполне мог бы использовать его наружность для описания своего героя в старости.
Из общей залы донеслись голоса. В «Сломанной пике» появились первые гости. Вслушавшись, Максимилиан разобрал французскую речь. Разговаривали трое мужчин. Крейцер удивился: откуда у него в трактире взялись сразу три француза?
Старый воин машинально погладил обрубок правой руки, которую потерял во Франции. Шесть лет на службе у Католической лиги не прошли даром, французский он понимал порядочно. И потому, еще немного послушав беседу, решил, что, пожалуй, ошибся. Никто из гостей французом не был. Все трое говорили с акцентом. Причем акцент каждого заметно отличался от двух других. Значит, все принадлежали к разным нациям. В те времена французский еще не успел стать языком дипломатии и международного общения, поэтому можно смело утверждать, что Максимилиан Крейцер стал свидетелем едва ли не первого в истории применения его в подобном качестве.
Крейцер выглянул в залу. Говорящие на французском мужчины сидели за столом прямо у входа. Двоих он видел впервые. Наметанный глаз трактирщика сразу же определил в одном из них господина, в другом – слугу. Оба чужеземцы. Третьего он знал. То был свой, саксонец. Некий Самуэль Краус – тщедушный и невысокий, с юркими, хитрыми глазками. Кто он был таков и чем зарабатывал на жизнь, толком никто не знал. Его видели то в обществе купцов, то, как шептали люди, в компании людей ненадежных и, прямо скажем, совсем разбойных.
Тот, который показался Крейцеру господином, отхлебнул вина, поданного трактирным слугой Гюнтером, и нетерпеливо спросил с явным польским акцентом:
– Сколько еще ждать?
Только акцент и выдавал в нем поляка. Было очевидно, что этот господин старался скрыть свою национальность. Иначе, зачем бы он сменил роскошный польский жупан на скромное немецкое платье? Чулки и башмаки на нем тоже были неброские, немецкие. Мужчина был еще не стар, лет около пятидесяти, но почти полностью лыс. Остатки волос по бокам головы были сбриты, так же как были сбриты усы и борода. Вероятно, и одеждой, и внешностью этот человек хотел сойти за немецкого бюргера. Но получалось у него это плохо. Благородное происхождение выдавали гордая осанка, надменный взгляд и даже форма черепа. Череп был правильным, с высоким лбом – украшение любого аристократа. Хотя, пожалуй, безупречные пропорции головы немного портила выпуклость на темени, похожая на шишку. Впрочем, при нужде этот недостаток легко было спрятать под шляпу, которую ее владелец положил на стол.
Максимилиан насторожился. Встревожил его не сам маскарад переодетого господина. Трактирщика беспокоили усы. Точнее, их отсутствие. Ветеран Ливонской кампании, он хорошо знал, что, если родовитый шляхтич позволил сбрить себе усы, значит, на то есть серьезные причины. И как бы эти причины не принесли беды в «Сломанную пику». Крейцер стал слушать внимательней.