– Маслом не маслом, но начиная с Достоевского и Ницше, человечество – по крайней мере, та его часть, которая вообще утруждает себя размышлениями – ищет баланса между привычкой и девиацией, стабильностью и бунтом, порядком и творчеством. Но его, баланса-то, нет! Тут всегда диалектика, единство и борьба. Жизнь вообще качели, у кого-то дух захватывает, а кого-то тошнит.
– А тебя?
– С моим-то налётом? Меня уже давно не тошнит. Но ещё временами тяготит… Что там у тебя?
– Да вот, детективчик попался: «Она стояла на кухне и расчленяла хладный труп курицы. Он сидел тут же и молча курил. Разговор не хотел склеиваться. У них давно уже всё шло не так. В основном из-за материальщины. Но потом её как прорвало: „Вынь да под нож!“. Больше она его не видела…»
– Дамский!
– Что – дамский?
– Детектив. Автор – дама.
– Думаешь?..
– Это же очевидно, как милитари на блондинке: как бы ни был суров камуфляж, а выпуклости не спрячешь… Кстати, о выпуклостях: не знаешь, отчего у нас в стране всё через задницу?
– Дай угадаю… «Лондон из зе кэпитал оф зе Грейт Британ»?
– Нет, «город-герой Москва – столица нашей Родины»! У вас там все «акают». Кругом сплошь «прафессианалы» и «прафессианалки», даже специальная профессия есть «аналист». «Московский аналист». Во всей стране аналитик, в Москве же – аналист!
– Ну да, общеизвестно – москвичи «акают» и долго тянут ударное «а» … Пока не понимаю, к чему ты?
– Сам же говорил, что язык есть культурный код, а слово – криптоединица его. Ну, или что-то подобное. Только здесь уже на уровне артикуляции. Как гласят законы маркетинга, если человеку девяносто девять раз запрятать в слово «анал», в девяносто десятый он в этот самый анал и завернётся.
– Булочками, в смысле, НЛП балуемся?
– Ну да, анал на уровне НЛП, нейролингвистического «праграмиравания» получается… Какие-то базовые вещи в нас «зашиты» изначально. Но другие становятся результатом собственного опыта. Или опытов, проводимых над нами окружением! К примеру, в юности мы все жаждем понимания – и не находим его. «Вообрази: я здесь одна, Никто меня не понимает, Рассудок мой изнемогает, И молча гибнуть я должна!» – вслед за Татьяной Лариной, сетуют юные девы своему воображаемому избраннику, не подозревая, что всё ровно наоборот. Это не нас – это мы сами не понимаем. И, со свойственным юности эгоцентризмом, даже не пытаемся услышать людей вокруг, по детской привычке продолжаем считать себя всеобщей пусечкой, которой все должны покупать шоколадки и целовать в отсиженные места – но которая – пусечка – уже большая и жаждет признания этого факта от целующих её в полупопия дарителей шоколадок.
– Мне кажется, с кем мы себя поняли, такими мы и становимся…
– Поначалу – возможно… В любом случае, осмысленное самопонимание приходит потом, вместе с осознанием того неочевидного факта, что центром мироздания ты являешься исключительно для себя. И что все прочие граждане равным образом видят мир со своей собственной – а не с твоей, как представлялось раньше – точки зрения. Через нехотя ты признаёшь: они имеют на это право. Труднее всего смириться, что никто из них не обязан трудиться над твоим счастьем, потому что у каждого из них о счастье своё собственное, эксклюзивное представление, крайне редко совпадающее с твоим.
– Счастье, как политика – искусство постоянных союзов по временным интересам. Как когда-то писал один твой знакомый классик, эгоист свои нужды ставит превыше интересов людей вокруг, но, в то же время, осознает, что для окружающих собственные потребности также стоят на первом плане, и старается уважать это. Первый удачный опыт понимания закладывает модель поведения на годы вперёд. До тех пор, пока в итоге не станешь достаточно недалёким, со стёршейся от частого употребления эмоциональной резьбой.
– Да. Это работает ровно до тех пор, пока, набив все отпущенные на твой век шишки, ты не заходишь на второй круг и не смиряешься с тем, что некоторые из них ты так и будешь набивать дальше в силу известных качеств своей личности. Тех, которые, по итогу, окажутся тебе дороже собственного благополучия. Зная это за собой, ты просто морально готовишься к очередному неизбежному фиаско – приходит смирение. Ты предпочитаешь поверить – с риском быть обманутым, помочь – не рассчитывая на благодарность, полюбить – без надежды на взаимность, сделать – и пожалеть об этом, сказать – и быть осмеянным. Ты к этому готов, и это лучше, чем прозябать в сомнительной безопасности. Потому что среди десятка лжецов ты встретишь одного важного для тебя Человека, и найдётся тот, кто так же подставит тебе плечо, полюбит тебя безусловно, со всеми твоими (и своими!) тараканами. Ты уже знаешь всему этому цену, и лучше пускай над тобой смеются, чем плачут, потому что смех означает, что ты жив. И когда случается неизбежное, ты просто переводишь дыхание и начинаешь всё сначала. Это наполнение твоей жизни, твоё счастье. Это, если угодно, мудрость.
– Как это было у Ницше, кажется, в «Заратустре»? Человек идёт по пустыне. Сначала он встречает осла «я хочу», потом льва «я могу», а потом дракона «я должен»? За точность цитаты не ручаюсь.
– Что-то возле того. Только фаза первая: «Я недостаточно хорош для этого мира». Фаза вторая: «Этот мир недостаточно хорош для меня». Фаза третья: «А здесь ничего… Прикольненько!» Я уже достигла третьей.
– Но, мадам, вы же сожгли и поломали все мосты! Чего вы опять хотите?
– Лодочника! На тот берег сгонять надо…
– «Синее небо над головой, гранату отняли, вернули домой…»
– Это ты о чём?
– О том, что «Я убью тебя, лодочник!»
– Не получится.
– Почему?
– Знаешь, сейчас вставляла нитку в иглу машины и чёт подумала: а ведь ничего не надо лизать – просто обрезать конец любыми острыми ножницами… Думаем одно, говорим другое, делаем третье. Слово – тонкая плева на грани мысли и поступка. Тонкая, эластичная и – очень прочная. Слово – граница: мысли не становятся поступками, и наоборот, иначе чем воплотившись в слово.