У бывшей десантницы почтение к старшим по званию в крови. Но это не значит, что я вправе претендовать на уважение ко мне лично. В Доме Возврата авторитет заслуживают делами. Каждый командир должен отчитываться за свои действия, и, если их признают неприемлемыми, вас ждет перевод, а в самом крайнем случае могут и вовсе вышибить из Дома. Как бы ни горячилась Клэй, не думаю, чтобы ее неприязнь ко мне могла вылиться в открытый мятеж. Вряд ли она даже рапорт на меня подаст.
Я проводила ее взглядом и обернулась к ожидавшему на сходнях Ноду. Он обратил ко мне одно из лиц, растопырив вокруг него пальцы, как повернувшийся к свету подсолнечник.
– Куда пойдешь? – спросила я его.
Нод обвязался посредине толстой грузовой сбруей:
– Много работы. Нужны детали. Также запасы.
– Все, что тебе нужно, мы можем заказать.
Ко мне развернулось еще одно лицо.
– Нужны также особые части, – пояснил он, а его плечи изгибались и шли волнами. – Также общество.
– Других драффов?
– Всегда другие на других кораблях. Всегда кто-то в порту.
– Друзья?
У меня плохо укладывалась в голове мысль, что драфф может искать себе компанию. На корабле он проявлял такую замкнутость и самодостаточность, что мне и на ум не приходило, что ему требуется общество других – хотя бы и своего вида.
– Все сдуты с одного Мирового Древа. – Нод изобразил что-то вроде пожатия плеч у людей. – Всех принимают.
Он перебирал пальцами, окружавшими оба поднятых ко мне лица. Четыре упертых в пол барабанили придатками по палубе. Я понятия не имела, что значил этот жест, если он что-то значил. Может быть, нетерпение или волнение, а может быть, то и другое вместе.
– Ты прямо сейчас хочешь уйти?
У меня было множество других вопросов. К примеру, где собираются драффы? Все драффы на станции Камроз выглядели занятыми делом. Похоже, они никогда не задерживались провести время со своими, и не припомню, чтобы они попадались мне в кафе или барах. Может, у них есть особые места для встреч или они просто сходятся в пыльных технических туннелях станции?
– Работа идет. Корабля лечение. Много дел.
Я заметила кляксу смазки на одной из его ног и пыльное пятно – на другой. Нод почти непрерывно ползал по техническим ходам и кабельным каналам, поддерживал «Злую Собаку» в форме и в готовности к полету. Он очень немного просил взамен – всего лишь разрешения подбирать обрывки старой проводки для гнезда в машинном зале. Самое малое, чем я могла его отблагодарить, – отпустить на пару часов пообщаться с собратьями.
– Тогда иди.
– Есть, капитан.
Нод благодарно склонил головы и, развернувшись, заспешил вниз на четырех ногах. Две он держал на весу, вертел ими по сторонам, озирая новое окружение. Следом за Клэй он направился к дверям, ведущим из ангара на станцию.
Когда оба члена моего экипажа скрылись, я похлопала ладонью по корабельному борту:
– Будь умницей, пока меня нет.
Я явилась в посольство Дома Возврата на верхнем уровне, и встрепанный адъютант в наглаженном мундире провел меня через вестибюль в кабинет. Парень был молод, на верхней губе у него выступили капельки пота.
– Вас ждут, – сказал он, пропуская меня в кабинет посланника.
Стены были украшены изображениями тупоносых, как пластиковая пуля, кораблей. В углу пузырился аквариум, в искусственном течении колыхались радужные медузы.
– Салли, – поднялся из-за стола посланник Одом, чтобы пожать мне руку.
– Посланник.
Он указал мне на стул и сам вернулся на место. Чайник был приготовлен заранее. Одом налил две чашки зеленого чая и придвинул одну ко мне. Над ней поднимался пар.
– Сожалею о Джордже Уокере.
– Спасибо… – я прокашлялась. – Он был хороший человек, нам его будет сильно недоставать.
Он бросил себе в чай подсластитель и помешал ложечкой. Металл звякнул о фарфоровый край чашки.
– Это твоя вина? – хмуро взглянул на меня Одом из-за деревянного стола.
Я сжала сложенные на коленях руки:
– На тот момент я упустила его из виду.
– То есть он оставался без прикрытия?
– Я была с ним…
У меня пересохли губы и язык, но на чай я даже смотреть не могла.
– …была к нему спиной. Предупреждала не приближаться к воде, но…
– Как я понял, ты оценила опасность местной фауны?
Он знал, что нет. «Злая Собака», представляя рапорт, не могла ему не сообщить.
– Нет.
Одом разгладил кончики усов большим и указательным пальцем. Он, как почти все наши, отслужил в войсках, но носил теперь не форму, а темно-серый деловой костюм и белую рубашку с воротом-стойкой.
– Понятно.
Он взял чашку с блюдца, вдохнул парок.
– «Хобо» заливало водой, – пояснила я. – К тому времени, как мы добрались, он трое суток проболтался на волнах. У нас оставалось всего несколько минут, прежде чем он совсем затонул.
Одом пригубил чай и сказал:
– И ты сознательно подвергла риску команду и себя.
– Это был рассчитанный риск.
Посланник откинулся назад и побарабанил пальцами.
– Нет, капитан, – возразил он и легонько отодвинул чашку с блюдцем. – Для рассчитанного риска у тебя не хватало данных. Принятое решение было необдуманным и привело к смерти члена команды.
– Я… – голос у меня дрогнул, – я сожалею, посланник.
Я приготовилась к разносу, но вместо этого он с заметным усилием сдержался. Потер виски, прикрыл глаза, вздохнул:
– Помнишь наш девиз? Девиз, завещанный нам твоей же прапрабабкой?
– «Жизнь превыше всего».
– Превыше всего, капитан. Превыше всего!
Он сел ровно и добавил:
– Будет проведено полное расследование. По регламенту, я до тех пор должен отстранить тебя от полетов, но…
– «Хейст ван Амстердам»?
– Боюсь, что так.
– Что-то еще стало известно?
– Только то, что содержалось в первом сигнале: он атакован в Галерее.
– Атакующий не опознан?
– Никаких примет.
Я устало смахнула пылинку с колена и попросила:
– Мне понадобится новый медик.
У нас и до того не хватало рук.
– Когда уходите?
Одом ногтем вычертил на столешнице прямоугольник, под ним проступил экран.
– Через четыре часа, как только заправимся, – ответила я.
Он всмотрелся в голубое сияние экрана, нетерпеливо ткнул в пару иконок:
– Через три – пришлю.
– Благодарю, посланник, – сказала я и встала. – Что-то еще?
– Пока нет, – буркнул он и ворчливо добавил: – Просто постарайся возвратить в целости корабль и команду.
Он мог не уточнять, что, когда вернусь, он разнесет меня по косточкам, согласно уставу.
7. Аштон Чайлд
Какой там аэродром: несколько построек да расчищенная полоска земли, со всех сторон окруженная густыми вонючими джунглями. Стоило сделать шаг из сравнительно прохладной конторы, вечерний воздух хлестнул по лицу, словно фланелевой тряпкой, которой вчера подтирали мочу. За изгородью периметра качались деревья, косматые кроны склонялись под тяжестью поникших листьев. В гнилом воздухе орало и выло зверье, а стаи серебристых летучих скатов поднимались в небо на кожистых перепонках крыльев.
Протолкавшись сквозь стену зноя, я добрался до гражданского торгового поста на краю поля. Идти пришлось вдоль полосы, мимо ангаров и полудюжины громоздких транспортных самолетов, выстроившихся на бетонке в ожидании погрузки.
Меня держали здесь, на экваторе Сикола, восемнадцать месяцев, с самого начала восстания, а я – и мой желудок – все не могли привыкнуть к всепроникающему зловонию гниющей листвы. Я мечтал о прохладе севера. Пока добрался до поста, волосы прилипли к потному лбу, а нос и горло от смрада залепило слизистой пленкой.
Торговый пост был большим одноэтажным сооружением из бамбука и ржавой жести. Внутри бо́льшую часть места занимал прилавок, за которым виднелись полки с консервами, бутилированной водой и всякой полезной в джунглях всячиной. Остальную часть отдали столам и стульям. Древний музыкальный автомат торчал у дальней стены – вроде алтаря забытой цивилизации. Ленивый вентилятор под потолком почти не тревожил густого горячего воздуха.
Агент Петрушка сидела за угловым столиком, в гражданской одежде. Увидев меня в дверях, встрепенулась:
– Привет.
Я растопырил руки, показывая, что пришел без оружия:
– Не собираюсь тебя убивать.
– Ничего такого я и не думала, – парировала она, позволив себе расслабиться.
Я пододвинул стул и снисходительно улыбнулся:
– Мы утром потеряли самолет над южной границей. Ваши сбили, надо полагать?
– Вряд ли.
Работая на внешников, она мониторила наши маленькие тайные операции и потому спросила:
– Кто пилот?
– Гаррис.
– Ну, вот тебе и ответ. Он вчера здесь до зари просидел, набирался бурбоном и курил барракудову травку.
– Не врешь?
Она со скукой пожала плечами:
– Новые невидимки у вас хороши. Я вчера и не подозревала, что кто-то из ваших в воздухе, пока не увидела столб дыма над местом крушения.
Я дал знак бармену, он принес кувшин пива и пару чистых стаканов.
– Ну, тогда ладно.
Стены вздрогнули – еще один грузовик тяжело оторвался от полосы, унося еду и патроны для мятежников в горах. Мы послушали, как звук моторов понемногу сливается с вечерним хором джунглей.
Окутанные туманами горы и в хорошие дни грозили ловушками. Если Гаррис вел самолет усталым или под кайфом, он вполне мог влететь в землю или столкнуться с одним из этих здоровенных скатов. Такое случалось и с другими пилотами при схожих обстоятельствах. Все они гражданские, по контракту работающие в зоне боевых действий. Не привыкли летать под пулями, на бреющем над сложным рельефом. Когда их достает стресс – а рано или поздно он достает всех, – они откупаются от контракта или кончают, как Гаррис.
Я налил пива из кувшина.
Оружие мятежники распечатывали себе сами, но на боеприпасы и медицину, потребную для военной кампании, у них не хватало ни мощностей, ни времени. Так что раз в неделю по окраине системы проходил грузовой корабль Конгломерата, выбрасывал капсулу по медленной баллистической траектории, которая оканчивалась спуском на парашюте в океан в нескольких километрах от дельты. Там местные рыбаки вылавливали ничейные безымянные ящики и доставляли сюда, на эту авиабазу, а здесь их грузили в самолеты и снова сбрасывали, на сей раз в горах.
В первые дни я мотался по точкам сброса, налаживал связи с вождями повстанцев, обговаривал условия помощи, торговался. А потом сделал ошибку – высадился на окраине деревушки, недавно «освобожденной» мятежниками. В грузном предвечернем воздухе еще колыхался белый дым. Кроме него, ничего там не двигалось. Бо́льшая часть местных погибла в сожженных хижинах. Их останки лежали среди почерневших кольев в тлеющих углях прежних жилищ. Около дюжины деревенских пережили пожар – их привязали к столбам на площади. Одних пристрелили, других выпотрошили, их кишки вывалились в пыль под ногами. Трупы обвисли на отсыревших веревках, свесили головы. По расположению столбов – более или менее полукругом – я догадался, что перед смертью их заставили смотреть, как одну за другой насаживают на длинный бамбуковый кол их домашнюю скотину. Когда скотина кончилась, мятежники вырубили другой кол и принялись насаживать на него детей, начав с мальчика лет тринадцати, а потом подбирая по возрасту от старших к младшим…
У меня дернулся левый глаз. С тех пор я не бывал в горах. Я откашлялся, вытесняя из головы воспоминание.
– От твоего начальства есть что-нибудь новенькое?
Петрушка улыбнулась, потерла большим пальцем запотевшее стекло и ответила:
– С прошлой недели ничего. А от твоих есть вести?
– Только что получил.
– И?..
Стакан у нее опустел. Она потянулась к ручке кувшина через стол. Я оглядел комнату. Кроме бармена, только мы с ней.
– И… у меня новое назначение.
– Да уж пора бы, – ухмыльнулась она, налила себе и потянула губами пену с края стакана. – Ты здесь совсем закис.
Это было сказано с улыбкой, но я понимал, что она права. Я понимал это уже восемнадцать долгих неприятных месяцев.
С той минуты, как вошел в ту деревню.
– Я иду, куда пошлют.
Это даже на мой слух звучало неуклюже.
Она подняла бровь:
– И делаешь, что прикажут, послушный солдатик?
Левый глаз у меня снова задергался. В голове собиралась гроза. Я выпрямился на стуле:
– Не думаю, что у тебя по-другому.
Мы оба как агенты миновали лучшую пору – это сходство, среди всего прочего, и свело нас с ней.
Мы оба были ветеранами. Я проработал на разведку Конгломерата почти двенадцать лет; она отслужила агентом внешников десять. В двадцать пять внедренные в череп имплантаты придавали мне чувство уверенности и особости, а теперь, в мои тридцать семь, превратились в анахронизм. Прямое подключение признали вроде как вне закона. Когда я только начинал, капитаны в Конгломерате неразрывно подключались к своим кораблям; теперь все шло через голосовую связь. Инвазивные нейромодификации ушли в прошлое, а неприкосновенность черепа вновь объявили святая святых – во всяком случае, в границах Общности. За все группировки и виды Множественности я бы, конечно, не поручился: среди них попадались такие, в которых от машины было больше, чем от организма.
Значительная часть проводки у меня в голове вышла из употребления, но встроена была так прочно, что без фатальных осложнений не удалишь.
Петрушка стрельнула глазами влево, покусала нижнюю губу:
– У нас, Внешних, все немножко иначе: мы не получаем приказы, а просим о назначениях.
– То есть ты сюда сама напросилась?
Она плашмя положила на стол одну ладонь, накрыла ее другой. Я заметил у нее над верхней губой бусинки пота.
– Что тебе сказать? Я мазохистка.
Я был достаточно знаком с Лаурой Петрушкой, чтобы знать: это не так. Я читал ее досье – так же как она наверняка читала мое. В университете она специализировалась на политической и экономической теории, блистала в стрельбе из лука, фехтовании и шахматах. На третьем году студенчества один из лекторов завербовал ее в разведку, и с окончания курса Петрушка трудилась для тайной дипломатии.
Она не собиралась становиться шпионом. И это у нас тоже было общее.
Я, в отличие от большинства оперативников разведки Конгломерата, не служил в войсках. Я был захолустным копом, гонял уголовников по грязным норам обветшалых подводных городов Европы. И впутался куда не следовало: заурядное уличное убийство вывело на комиссара полиции – после чего меня стали бить, и били жестоко. Три сломанных ребра, раздробленная коленная чашечка, четыре сломанных пальца. Через пару дней двое штатских чинов вытащили меня из жалкой больнички, в которую спихнули копы – мои бывшие коллеги, – и спросили, не хочу ли я заняться настоящим делом.
Я даже не раздумывал.
Вступление в разведслужбу Конгломерата было моим единственным настоящим жизненным успехом – а первое, что я сделал на этой службе, – вернулся и арестовал всех мерзавцев из моего прежнего участка. Даже десять лет спустя меня согревало и утешало воспоминание об их взбешенных рожах.
Увы, больше утешаться было особенно нечем.
– Ладно, – сказал я, соблюдая негласные условности наших странных отношений. – Ты хочешь знать или нет?
Петрушка дернула бровью в смысле «продолжай».
– Мне приказано явиться в космопорт Северный, – сказал я.
Она чуть подтянулась на стуле. Северный лежал в другом полушарии и на гораздо более прохладном континенте.
– Зачем?
Я вздохнул. Сообщая ей сведения, которыми собирался поделиться, я становился изменником, – но за эти месяцы я перестал видеть в Петрушке врага. С моей точки зрения, она больше всего на этом гнилом шарике походила на друга.
Поскрипывал потолочный вентилятор. Я глотнул пива, промыл глотку. Сколько месяцев пришлось ждать, пока в конце туннеля, которым стала моя жизнь на этом раскаленном забытом клочке земли, покажется свет.