Муж передумал уезжать. Вернулся. Оставшись в этом городе с непростым характером, я все больше теряла голову от красоты и прохлады парков, от бездонных глаз-озер, от звона колоколов, от мощеных улочек, от высоких елей вдоль трасс. Киев медленно прорастал в меня…
Говорят, не важно, что снаружи. Важно, что внутри. Но выходило – то, что снаружи – рождало внутри меня новое, абсолютно другое. Смелость сделать то, на что раньше бы не решилась. Отвагу – снять маски и встретиться с собой. Азарт – из хаоса создать новое. Легкость – идти дальше. Мой первый вдох – вдох новорожденного резкий, болезненный – был в 2014-м. За три киевских года я прошла сложный путь. Росла и крепла моя новорожденная дочь. «Вброшенная» в другую жизнь, я, как и она, тоже пыталась держать голову, садиться, ползать, делать первый шаг… У детей до определенного возраста нет страха. Пока они познают мир, развиваются, исследуют новое. В новом, «новорожденном», качестве я перестала бояться – не то надеть, не то сказать, не то сделать. Не так выглядеть, не так жить, не так думать. Когда нечего терять – страх исчезает.
Остается – сама жизнь. Три года я не могла вдохнуть и впустить в легкие тугую свежую струю новой жизни, чтобы голова пошла кругом и сердце заколотилось, сбилось с ритма. Жизнь проходила мимо, цепляя, разворачивая в разные стороны, больно задевая острыми углами. Первое время у всех был стоп-кадр. Люди замерли посреди своих жизней, затихли. Кто-то «пережидал», кто-то думал «вот-вот вернуться», кто-то «завис» – не знал, как жить дальше. Остановились. Выдохнули. Вдохнули. Втянутый с трудом воздух обжег душу. Получился крик.
Делали вдох, кричали и рождались – в новую жизнь. В новые города. В новое время. В новое ощущение себя. Всем по второму шансу – начать жизнь сначала. С периода «новорожденности». С нуля. Полное обнуление. И правда – чтобы выплыть надо достигнуть дна и оттолкнуться.
В 2017-м, окрыленная любовью к чужому городу, я смирилась со сменой места жительства и, как все жители, побежала. Вошла в поток – «многодел». И тут же сделала открытие – если бежать в ногу со временем, то его катастрофически не хватает… на жизнь. Удивительно – «застываешь» – жизнь проходит мимо. Бежишь – она ускоряется и бежит в три раза быстрее. Ты ей – первый выполненный пункт плана, а она тебе в ответ – десять. Ты из кожи вон лезешь – выполняешь десять. Она тебе – сто. Как обрести равновесие?
– Слушай, ты, наверное, обижаешься, что я редко звоню, – «повинилась» по телефону сестра, давно осевшая в Киеве. С момента нашего «аварийного» переезда мы виделись, от силы, раза три. «Время бежит – от отчета до отчета, полугодиями», – вздохнула она.
Столица нещадно ворует время. Сжирает в пробках, расстояниях, в очередях, в кофейнях с вайфаем… Обкрадывает любого, кто зазевается. «Чистит» карманы даже у наблюдательных и расторопных. Если ты не гость города, твой тайм-менеджмент в аварийном состоянии. Пока я была «в спящем режиме», потом «перегружалась», время тянулось мучительно медленно. Как только попала в тему и побежала вместе с Киевом – стала донором минут и часов своей жизни. Недавно мне повезло – остановиться. Не замереть, не застыть, а именно – остановиться. Всю неделю я собирала документы. Венцом моей деятельности стала сдача внушительной кучи бумаг в нужную организацию. Когда я вышла из офисного здания – внутри меня было гулко и пусто. Все мысли и эмоции остались за дверью небольшого, забитого папками кабинета.
С удивлением я подумала, что в полдень пятницы, совершенно не помню событий прошедшей недели. Когда-то прочла – человек проживает не временную жизнь, а эмоциональную. Жизнь его складывается не из количества прожитых дней, а из количества и качества эмоций.
На что я потратила пять дней жизни? На бумажки и усталость. За проглоченную временем неделю я запомнила только тревогу и желание выспаться. А когда жила? В отличие от Пятачка, который до пятницы был совершенно свободен, я до своей пятницы добралась сквозь тотальную занятость. Неужели для того, чтобы выйти из пожизненного «забега» на длинную дистанцию надо потерпеть полное фиаско? Что меня остановило и дало возможность посмотреть на свою жизнь? Война. Но должны же быть менее радикальные меры редактировать жизненный путь?
Столица диктовала свои правила – до дома на машине тридцать минут езды. А еще – заскочить в пару мест по дороге. Дома надо быть максимум через час. Надо бежать… Навигатор подсказал – направо. Направо была развилка. Я выбрала – взять правее, и пропустила нужный первый спуск. Набережное шоссе стояло. Плотная лента машин растянулась на несколько километров вперед. Мне ничего не оставалось – как плавиться в серьезной пробке – кондиционер с весны не подавал признаков жизни. Сидя в душном салоне, я физически чувствовала утечку своих минут. Прямо надо мной нависал пешеходный мост на Труханов остров. Накануне мне о нем рассказала знакомая, назвав «местом силы». Три года я проезжала под этим мостом, мельком, на скорости замечая идущих по нему людей или сумасшедший быстрый спуск над Днепром на тарзанке…
За три года я так и не нашла время неспешно побродить по приютившему меня городу, побывать в самых потаенных уголках его души, узнать его тайны, его слабые и сильные стороны. Так… сошлись и жили вместе, ничего нового не узнавая друг о друге.
– Чем сидеть, медленно закипая от жары, лучше уж на мост сходить, – приняла я решение. Дотащившись в еле ползущем потоке машин до первого места, где можно было припарковаться, я заглушила двигатель и пошла воплощать в жизнь одно из лучших своих решений.
Когда я взошла на мост – огромными и значительным стали небо и облака, а тысяча машин, растянувшаяся по шоссе – уменьшились в размерах и утратила свое значение. Где я, а где пробка. Сверху с моста моя жизнь казалась гораздо больше и значительнее досадной ситуации на дороге. А момент, когда я это поняла – был гораздо круче, чем вся прошедшая неделя. В эту минуту, из вороха дел, забот, обязанностей, трудностей и неприятностей появилась я. Возле кофейного ларька на острове я притормозила – всегда мечтала выпить кофе на берегу Днепра, у самой воды. День исполненных желаний…
Присев на пень под раскидистой липой, потягивая кофе из стаканчика, я вбирала, впитывала в себя каждое мгновение внезапно перепланированного самой жизнью дня. Все вокруг меня приобретало какой-то сакральный смысл, а любая мелочь имела значение.
Моя липа, в густой тени которой я отдыхала, оказалась – двумя. Деревья прочно срослись стволами, у основания слившись в одно мощное сильное дерево с общими корнями и двойной кроной. Почему-то подумалось про нас. Выходцы из одной земли с общими корнями и бедами. Сплестись бы корнями, срастись стволами и держаться…
Над водой пролетела чайка. Она шла против ветра, трудно и помалу продвигаясь вперед. Что придавало ей сил? Оставленное гнездо? Голодные птенцы? Крупный косяк рыбы? Можно ведь расправить крылья в попутном потоке и парить – не напрягаясь. Временами птица садилась на опоры моста – передохнуть. Потом снова взмывала, сопротивляясь.
Совсем как мы – машем крыльями и гребем всем ветрам и течениям назло. Садимся передохнуть, но потом снова взмываем в воздух, пробуя набрать высоту… Наши гнезда покинуты и разрушены, а нашим птенцам нужна рыба… Чайка постепенно исчезла из поля зрения – то ли ветер ослаб, то ли она поднажала.
По реке весело бежал прогулочный катер. Когда-то и мы катались на таком, будучи в Киеве проездом. Тогда я жадно ловила возникающие перед глазами виды, старалась сделать побольше кадров. Сейчас поймала себя на мысли, что спокойно отношусь к достопримечательностям. Не потому, что мне все равно, а потому что внутри живет уверенность – увижу, успею. Я больше не гость в этом городе. Желанный или незваный. Не транзитный пассажир. Не турист, жадный и падкий на красивые виды. Теперь я – их полноправный владелец. И обладаю этой красотой наравне с киевлянами. Я – часть этого города. Я – его житель.
На противоположном берегу, прямо напротив того места, где я сидела, на бетонном ограждении крупными буквами надпись – «без меж». Тоже про нас. Это раньше мы были ограничены своими стенами. А сейчас – «наше счастье жить такой судьб-о-о-ю» – и можно в кругосветку по донецким…
Сегодня я не строю далеких планов. По крайней мере, Труханов остров, в моих планах вообще не значился. А вот поди ж ты – больше часа просидела на берегу Днепра, наблюдая за людьми и птицами и удивляясь, как иногда похожи их жизни. А могла бы, как всегда, остаться в машине. В небе торжественно плыли облака. В голове я торжественно посвятила себя в киевляне. В душе крепла и возрастала уверенность, что главное в жизни – сама жизнь. И личное дело каждого – как ее жить. Бежать, ничего не замечая вокруг, или остановиться и выбрать верное направление.
На земле, в небе, на водной глади реки и в душе разлились сотни радужных оттенков. Все цвета, кроме серого…
Минута молчания – серия очерков
«Мы не выбирали ни страну, где родимся, ни народ, в котором родимся, ни время, в котором родимся, но выбираем одно: быть людьми или нелюдями.»
Патриарх Сербский Павел
Временное постоянное
Раньше я была твердо убеждена, что живу в одном из лучших мест на земле. Если стать лицом к восходящему солнцу, то, как в сказке – налево будет лес, направо – море. Все – в двух часах езды. И все два часа вдоль ленты дороги до горизонта – бескрайние просторы. Степь и поля.
Нет цунами, смерчей, извержений, землетрясений. Все времена года – в наличии. Лето утопает в зелени, весна – в цветах. Осенью – золото. Зимой – белым-бело. Однажды, поддавшись на уговоры дочери, я, пересилив страх, посмотрела в иллюминатор, когда самолет снижался над Донецком.
Внизу причудливой мозаикой лежали светлые прямоугольники пшеничных полей, ярко-желтые подсолнечные, черные – озимые. Разделенные темными лентами дорог, зеленью лугов и ровными рядами тополей, с высоты они выглядели, как дорогие, ручной работы, ковры.
Воздух в Донецке был ужасным. Зато атмосфера – живой и непринужденной. Сейчас, говорят, все наоборот. Но три года назад мне было уютно и тепло в своем городе, я укутывалась в него, как в мягкий плед, бродила по его улицам, дышала. Вдох – Донецк. Выдох – Донецк.
Однажды он исчез из моей жизни. А мне остались только воспоминания. И когда я начинаю отчаянно мерзнуть, то вспоминаю свой город прежним – красивым и живым и… согреваюсь. Чаще всего я мерзну летом. Наверное потому, что из отпуска надо возвращаться – не домой.
Уже четвертую осень я встречаю с другим городом. В эту, четвертую по счету осень, я уже не думаю о том, что все, что происходит сейчас – временно. На время – район и город, на время – очередная квартира и школа. Вышло, как в поговорке – временное на удивление постоянно.
Сила традиции
Первого сентября на школьной линейке объявили минуту молчания. Два сентября назад я искренне верила, что эта минута не безмерна. И подумать не могла, что с каждым годом она станет вмещать все новые и новые скорби. Четвертый год подряд это молчание тяжелеет…
О чем молчат люди в такую минуту? О безвременно ушедших и безвозвратно утраченном. О том, что в длинном нескончаемом списке потерь так и не поставлена жирная точка. И слезы, выступившие у некоторых на глазах, были честнее любых, самых проникновенных, слов.
Мое молчание было – о бессмысленных смертях и разграбленном израненном городе. О мире, так давно утраченном в нашей стране и наших душах. О радости, что давно и бесследно исчезла среди степей, блок-постов и прозрачных коробочек волонтеров с надписью «на нужды армии». После слов «почтим память» – тишина. И если ничего не изменится, через пару лет минута молчания в память о погибших станет просто банальной традицией – люди привыкнут к смерти. Мы уже смирились с мыслью, что были, есть и еще будут погибшие. И «благословили» войну.
Раньше, когда случалась трагедия – теракт, стихийное бедствие, катастрофа, где гибли люди – объявлялся траур. В минуту молчания примеряли и принимали боль потери на себя, сочувствуя горю родных и близких, сопереживали и задумывались – о ценности человеческой жизни.
На школьной линейке многие молчали. Но были и такие, кому помолчать было некогда. Они жили своей жизнью прямо посреди скорбного молчания. Неспеша проходили мимо, беседовали, делали фото. Люди привыкли к смерти, войне, чужой беде. И научились с этим спокойно жить.
От любви до ненависти, от ненависти до войны
Мой дедушка говорил: «Лишь бы не было войны». Сейчас многие говорят – пусть будет. Самое взаимное и самое сильное чувство сегодня – ненависть. Самое невостребованное – любовь. Самое забытое – милосердие. За четыре года войны, лучше всего мы научились ненавидеть.
Весной мы отправились в Литву на машине, выбрав по навигатору самый короткий путь до границы. А спустя пару часов езды с мистическим ужасом смотрели на стоящие вдоль пустынной дороги заброшенные, полуразрушенные, поросшие лесом дома. Мы проезжали зону отчуждения.
Природа не терпит пустоты и там, откуда ушли люди, теперь живут деревья. Почему-то вспомнилась судьба родного города, фото пустых улиц, и четкая мысль пришла в голову – пока там будут жить люди, деревья не поселятся в почерневших, разрушенных коробках домов.
Тридцать лет назад случилась беда. Рванул Чернобыль. Люди бежали, бросали свои дома. Радиация невидимо, неощутимо и неотвратимо убивала, разрушая людские тела. Сегодня тяжелая черная ненависть, затопившая сердца людей, страшно и неотвратимо рушит души.
Как радиация, она невидимо исходит из облученных и поврежденных войной душ, незаметно убивая, создавая смертельно-опасный фон. Моя знакомая, работавшая в пункте приема людей, которых вывозили из Чернобыля, поделилась тяжелыми и жуткими подробностями тех событий.
С прибывших снимали одежду, состригали волосы, поили красным сухим вином. Потом, военным дозиметром измеряли уровень излучения, исходящий от человека. И если прибор, рассчитанный на высокие дозы, зашкаливал, становилось ясно – человек облучен и… обречен.
Есть ли жизнь после ненависти?
Вот бы изобрели прибор, измеряющий уровень ненависти в душе. И пункты приема – на въезде в большие города. Зашел, измерил свой уровень и имеешь представление – какой от тебя фон. Пора в изоляцию или можно к людям. Облученный человек – источник опасности для другого.
В реанимацию к умирающим ликвидаторам не впускали жен – проститься. К ним можно было зайти только в специальных костюмах. Потому что радиация, сжирающая в считанные дни человека вместе с костями, сожрала бы и того, кто находился рядом. А ненависть?
Ненависть – оружие массового поражения. Ненависть-радиация разъедает тела, обезображивая гримасами красивые когда-то лица, напрочь лишая их человеческого облика. Она сжирает человека, выедая душу до черной холодной пустоты. Природа не терпит пустоты. Черную пустоту выжженных ненавистью душ, она до краев заполняет холодным мрачным равнодушием. Как фильтр, оно отсеивает из человека боль, сострадание, сочувствие. И души наши, облученные и обугленные необъявленной и неоконченной войной, черствеют и умирают.
Десять лет назад в грозу недалеко от Донецка упал самолет. Люди летели домой из отпуска. Счастливые и загорелые. С детьми. Так все и погибли – счастливые, загорелые и с детьми. Самолет был российский, пассажиры – граждане другой страны. А горе было – человеческим. На место трагедии прилетели родственники погибших. Был объявлен траур, и минута молчания была настоящей. Молчали из души, сглатывая слезы. Украинцы сопереживали. Несли свечи и цветы на место трагедии. Были сопричастны горю. Страшно подумать – как было бы сейчас.