– Ну вот, это по-нашему. Окопника сразу видать, – заулыбался солдат. – А ну-ка, робяты, потеснись. Нехай станичник к нам спускается.
Я ухватился за края полок и легко спрыгнул вниз, благо что не надо было натягивать сапоги, они были на мне. Солдатик уважительно присвистнул, а другой, по виду вольноопределяющийся, не сдержавшись, проговорил:
– Да ты, служивый, настоящий богатырь.
Только теперь я заметил, что Семён Касьян был парнем хоть куда. Что ростом, что статью казак выдался на радость родителям и на погибель слабому полу. Молодец, приятно посмотреть.
– Это где ж такие богатыри родются? – поинтересовался щуплый солдат.
– С Амура я. Слыхали про такую реку на Дальнем Востоке?
– Как не слыхать, слыхали. Это где мы с японцем в девятьсот пятом годе воевали?
– Почти что. С японцами мы за Маньчжурию и Сахалин воевали. А река Амур чуток поближе будет, – попытался внести я полную ясность, хотя вполне обоснованно сомневался, поймут ли они это «чуток поближе».
– Ладно, садись, казак. Все мы тут из разных мест. Российская земля просторами богата.
Я протиснулся на предоставленное мне место и взял протянутую кружку.
– Ну что, братки, за прошедший год? За то, что войну мы эту проклятущую прикончили, – провозгласил первый тост обладатель густого баса.
Загремели солдатские кружки, затем все дружно выпили.
– А зелье-то у тебя, дядя, знатное, – переведя дух, вымолвил «щуплый».
– Ещё бы! На чистой пшенице сварено.
– Про окончание войны это ещё поглядеть надо, – неожиданно проговорил «вольноопределяющийся».
– А чего глядеть, штыки в землю и баста. Хватит, навоевались, – прогудел «бас».
– Не скажи, отец. В России все бунты заканчивались большой кровью. А тут революция. Умоется ещё Россия- матушка кровью, попомните моё слово. Да и с немцами вопрос ещё не закрыт. Кайзер-то свои войска домой уводить не торопится.
Пессимистический прогноз «вольноопределяющегося» на мгновение навёл на солдат тоску. Воевать никому не хотелось.
– Да вы сами-то на себя посмотрите. Зачем домой оружие тащите? – не унимался «вольноопределяющийся». – Сейчас на руках у народа столько оружия, что можно второй фронт открывать. С немцами мы временно замирились. Так в кого стрелять-то будем? То-то и оно. Друг в дружку будем стрелять.
– А ведь действительно, мужики, никто ведь оружие на передовой не оставил,– недоумённо присвистнул один из солдат.
Все посмотрели друг на друга, по-новому оценивая сложившуюся ситуацию. Ни один солдат не ехал без оружия.
– А ведь мы даже на полковом комитете постановили: оружие забираем по домам, – произнёс «щуплый».
– А кто больше всех за эту резолюцию горло драл?
– Ну, знамо дело, кто. Большевицкие агитаторы. Ну, там анархисты ещё и эсеры.
– Так вот теперь и поимейте своё мнение, кому эта война на руку.
– Ты большевиков не замай. У них курс верный. Ихний командир Ленин сразу после октября декреты о земле и о мире издал. Там очень верно всё прописано. Землю – крестьянам. Мир – народам.
– А зачем тогда оружие, ежели мир? – тупо продолжал допытываться один из солдат.
– Чтобы свою землю стеречь, – буркнул «бас».
– Дак от кого стеречь? Мир ведь! – продолжал «тупить» непонятливый солдатик.
– Да пошёл ты к такой-то матери, придурок! – в сердцах выругался заросший по самые глаза детина с нашивками старшего унтер-офицера конной артиллерии.
– Наливай, мужики, ещё по одной, а то на трезвую голову тут не разберёшься, – скомандовал «щуплый».
В кружках вновь забулькал самогон.
– Дадут землю или нет – это ещё бабушка надвое сказала. А вот кровушкой за неё заплатить, придётся. Это факт, – подвёл черту «вольноопределяющийся».
– Но ведь в декрете чёрным по белому прописано: землю крестьянам, – не унимался кто-то из солдат.
– Ага! – раздался чей-то весёлый голос. – А на заборе написаны три очень антересных буквы, а ежели приглядеться, то за ним – дрова лежат.
Окружающие рассмеялись.
– Ну, их всех к чёртовой родственнице. И большевиков и меньшевиков. Мы-то вот живые домой едем. А товарищев наших за четыре года великое множество схоронено и в родной земле и на чужбине. Давайте помянем их по нашему христианскому обычаю, – обращаясь к попутчикам, проникновенно сказал «щуплый».
Все на мгновение замолчали и выпили не чокаясь.
«Неизвестно кому ещё повезло, – подумал я. – А крови-то действительно прольётся немерено. Русский мужик долго запрягает, но уж если разойдётся, то добра не будет ни встречным, ни поперечным. А тут оружие раздали. По всем законам жанра ружьё обязательно должно стрельнуть».
После крепкого самогона в голове приятно зашумело. Мысли стали умными, а народ вокруг меня – добрым и свойским.
Незаметно промелькнул короткий зимний день, последний день года. По всему вагону стоял оживлённый гул: не мы одни оказались такими умными, да и самогон на Руси ещё не перевёлся.
Ближе к полуночи половина купе наконец-то угомонилась, а самые выносливые продолжали разговоры. Вспоминали фронт и погибших товарищей.
– Вот скажи, казак, ты с каких поров на фронте? – пытал меня щуплый солдатик, которого звали Николай.
– Я всю войну в окопах, – ответил я, справедливо полагая, что, судя по количеству заслуженных наград, так оно и есть.
– Во! И я с четырнадцатого года воюю, – хлопнул меня по плечу Николай. – А ты в каких сражениях участвовал?
Кроме знаменитого прорыва генерала Брусилова, я других сражений первой мировой не знал, да и об этом-то читал где-то мельком. По-моему, что-то было у писателя-историка Пикуля.
– В шестнадцатом году участвовал в Брусиловском прорыве на Галицию. До этого воевал под Перемышлем. Сначала мы стояли в осаде, а затем его брали.
– Признаться, недолюбливаю я казаков, – приблизив своё лицо, прошептал мне в ухо «щуплый». – Но ты того… свой брат, окопник. Ну, если ты четыре года воевал, то и награды имеешь?
– Полный Георгиевский бант.
– Да ну! – протянул мой собеседник. – А я хотел тебе своим крестом похвастать.
– Давай-ка, Николай, спать ляжем. Завтра будем в Питере. Там трезвая голова понадобится.
– Давай, – согласно кивнул солдат и отвалился к стенке.
Я забрался на свою полку и, не обращая внимания на вонь и раздающийся со всех закоулков вагона богатырский храп, добросовестно уснул. Мне снилось, что я скачу на лошади в атаку, а мне навстречу Мюллер из знаменитого телесериала «Семнадцать мгновений весны». Я растерянно опускаю шашку. Мюллер тычет в меня пальцем и говорит: а вас, есаул, я попрошу остаться.
В этом месте вагон тряхнуло так, что я чуть не слетел с полки. Колёса заскрежетали, раздался паровозный гудок, состав судорожно дёрнулся и остановился.
В закопчённое окно вагона пробивался тусклый свет январского утра тысяча девятьсот восемнадцатого года. Поезд стоял на перроне Финляндского вокзала.
Мои попутчики, оживлённо переговариваясь, покидали купе.
– А ты что, Семён, дальше поедешь? – хохотнул Никола.
– Куда уж дальше… Приехали, – ответил я.
– Ну ладно, прощевай, служивый. Могёт быть, где- нибудь и свидимся, – попрощался он со мной и вышел из купе.
– Навряд ли, – произнёс я вполголоса ему вслед. – Во всяком случае, мне бы этого очень не хотелось.
А ведь действительно, буквально через каких-то полгода, ослеплённые искусно подогретой классовой ненавистью, сойдутся в смертельной схватке две непримиримые силы, и пойдёт тогда брат на брата, сын на отца, отец на сына. И прольют они родную кровь на радость врагам земли русской.
После торжества революции потекут реки крови. До сих пор не подсчитано точно, сколько же всё-таки жизней было брошено на алтарь революции во имя победы идей коммунизма.
Глава 2. ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ
Выйдя на перрон Финляндского вокзала, я вспомнил, как когда-то давно, в прошлой жизни, будучи солдатом Советской армии, я стоял здесь перед отправкой в Афган.
Мы тогда тоже ехали исполнять свой интернациональный долг по оказанию помощи афганской революции. До сих пор оказываем. Никто вслух не говорит, но для всех очевидно, что воюем мы там против афганского народа.
Я с интересом разглядывал строения вокзала. Ветер нёс по перрону обрывки газет и прочий мусор. Везде было грязно. Паровоз, на котором Ленин приехал из Финляндии делать революцию, ещё не стоял на вечной стоянке под стеклянным колпаком, и не было перед зданием вокзала памятника вождю революции с протянутой рукой. Колыбель двух революций только пробуждалась в своей классовой ненависти. Всё ещё было впереди, город-герой Ленинград поставит эти памятники, позабыв про старую библейскую мудрость «Не сотвори себе кумира».
Но кроме всего прочего будет и кольцо блокады, будут сотни тысяч мирных жителей, умерших от голода, погибших при артобстрелах и бомбёжках и похороненных на Пискарёвском кладбище. Будет тоненькая ниточка, названная «дорогой жизни», сотни тысяч солдат погибнут под стенами этого прекрасного города.
Я опять буду стоять на перроне, ожидая отправки на войну, кто знает, какие ещё испытания выпадут на мою долю. А пока, поправив на плече ремень винтовки, я направился в здание вокзала, чтобы узнать расписание поездов на Москву. Хоть Ленинград и город моей юности, но задерживаться в нём не следует. Насколько я знаю, питерские рабочие, оплот и надежда революции, не очень- то любили казаков.
Все кассы вокзала были закрыты, а в зале ожидания было настоящее столпотворение, в основном одни военные.
– Э, браток, – обратился я к протискивавшемуся мимо меня солдатику, – а кассы когда откроются?
– Недавно приехал? – посмотрел тот насмешливо на меня.
– Ну да. Только что с фронта.
– Дак не работают-то кассы. Революция, браток. Теперича все поезда народные. Ездим бесплатно.
– Это как? – недоумённо посмотрел я на него.
– А очень просто. Кто исхитрится в вагон прорваться, тот и поедет.
– Да ну! А я в Бресте билет покупал.
– Объегорили тебя, казачок, – жизнерадостно засмеялся солдатик. – Да ты не переживай, скоро мы все деньги отменим. Ни к чему они будут при новой жизни.
«Ага, – подумал я, – и тюрьмы сровняем с землёй. Где-то я уже это слышал: кто был ничем, тот станет всем. Затем мы новых тюрем понастроим, и в этих тюрьмах хватит места всем!»
Осознав, что цивилизованным путём уехать не удастся, я пошёл к дежурному по вокзалу. В помещении дежурного было так же тесно, как и в здании вокзала. Немолодой человек в железнодорожной фуражке тупо смотрел на ревущую и размахивающую оружием толпу и как бы не услышал моего вопроса. Было видно, что он смертельно устал.
«Да, – посочувствовал я ему, – в таком бардаке работать счастья мало. Пожалуй, здесь мне ничего не светит. Прежде чем что-то спрашивать у этого бедолаги, его надо на сутки отправить на психологическую адаптацию. Но поскольку здесь о такой ничего не известно, то придётся идти на перрон и выяснять всё там».
До меня неожиданно дошло. Чёрт побери! А ведь только что я приехал из Москвы. Другой железной дороги из Ленинграда в Москву просто не существует. Надо идти к тому же самому составу и узнавать, когда он тронется в обратный путь.
– А я почём знаю? – сердито ответил мне чумазый машинист. – Твёрдого расписания-то нет. Как дадут команду, так и поедем. Но, скорее всего, это будет ближе к вечеру. Нам ещё надо углём и водичкой заправиться.
Значит, у меня есть время для того, чтобы добыть себе немного продуктов на обратную дорогу, хотя это будет не так просто, и совершить небольшую экскурсию по местам моей юности.
Я вышел на парадное крыльцо вокзала. Всю площадь занимало огромное скопище военного люда. На импровизированной трибуне толпилась кучка людей. Один из них, слегка картавя, толкал речь. То и дело выбрасывая вперёд руку, он говорил о тяжёлом положении страны. О том, что временное перемирие на фронтах с германцами очень ненадёжно. Что необходим немедленный сепаратный мир на любых условиях. И что товарищи солдаты и матросы, отправляясь на Западный фронт, должны это прекрасно понимать.
– Что тут происходит? – толкнул я в бок стоявшего рядом солдата.
Тот недоумённо посмотрел на меня и ответил:
– Первые эшелоны новой социалистической армии отправляются на Западный фронт.
– А кто это выступает?
– Да откуда ты взялся? – удивился солдат моей неосведомлённости.
– С фронта, браток, с фронта.
– А, тогда понятно. А выступает товарищ Ленин – вождь мирового пролетариата.
Ну, ничего себе! Вот это да! Сам Ленин. Такого я не ожидал и стал протискиваться вперёд, чтобы получше рассмотреть историческую личность.
С большим трудом мне это удалось. Оказавшись в первых рядах, я стал жадно вглядываться в человека, благодаря которому жизнь на планете была поставлена с ног на голову. Сказать по правде, он меня сильно разочаровал. Подкачал Ильич со своей внешностью, и очень здорово. Рост – полтора метра с кепкой, лицо полутатарского типа, жиденькая бородка и усы, на лице какие-то нездоровые пятна.
Когда закончился митинг, сформированные полки отправились по эшелонам, а я пошёл по своим делам.
Начавшийся с утра снег к обеду превратился в слякотное месиво. Питерская погода была такой же промозглой и мокрой, как и в моё время. Хорошо, что хоть что-то на земле остаётся неизменным.
К обеду я уже отвоевал себе место в вагоне первого класса. В четырёхместном купе, кроме меня, находилось ещё семь человек. Среди них – пожилой господин в пенсне, ехавший вместе со своим семейством, которое состояло из супруги, чопорной матроны в годах, и двух очаровательных дочек романтического возраста. Также моими попутчиками оказались офицер и два нижних чина. Что и говорить, компания разномастная, но какие времена, такие и попутчики.
Зная о сложившейся на железной дороге ситуации, никто своих мест не покидал. Ждали отправления.
– Разрешите представиться: гвардии штабс-капитан Стрельников Сергей Антонович, – начал подбивать клинья к гражданским соседям сидящий рядом со мной офицер. Он встал и, назвав своё имя, прищёлкнул каблуками и склонил голову.
– Инженер Онуфриев, Иван Вольдемарович, – учтиво отрекомендовался гражданский, тоже встав и протянув белую холёную руку офицеру. – А это моя супруга Софья Андреевна и дочери Изольда Ивановна и Луиза Ивановна. – Дама ласково улыбнулась, а барышни одинаково порозовели.
В моей голове сработал некий сигнальный маячок – Луиза! Опять Луиза? Что это – случайность или рок? Ведь только русский человек, при таком отчестве, может назвать своих детей такими именами. Значит, всё-таки случайность?
Вальяжная внешность инженера прямо-таки кричала о принадлежности к миру богатых. Ну что ж, наверняка у него имеются причины сохранять своё инкогнито.
– Это унтер-офицеры моего полка, – указал штабс- капитан на сидящих рядом. – А кто вы, господин казак?
– Есаул Семён Касьян.
– Будем знакомы, – обрадовался Стрельников.
– Не кадровый. Я своё офицерство получил в окопах, – охладил я его пыл.
Хотя чёрт его знает, как я получил чин есаула на самом деле! Но мне показалось, что так будет убедительнее и вызовет больше доверия.
– Ну что вы, не прибедняйтесь. Чтобы получить чин офицера на передовой, нужно как минимум совершить подвиг.
– Ой, господин штабс-капитан, подвиги-то как раз совершают в штабах, а на фронте спокойная размеренная жизнь. Право, даже скучно.
– Ценю ваш юмор, есаул. Но вы ведь не станете отрицать, что штабы так же важны, как и передовая. Это азбука войны. Хоть я сам штабной, но воспринимаю это как вынужденную необходимость.
– Я с вами полностью согласен, господин штабс- капитан. А почему вы не представили своих однополчан?
– Я думаю, что они могут представиться сами. Ведь мы все теперь граждане одной республики, титулы и церемонии упраздняются.
– Унтер-офицер Серошеин Егор, – представился первый.
– Младший унтер-офицер Зимин Иван, – отрапортовал второй.