– И что будем с ними делать? – переглянулись мы со штабс-капитаном.
Ехать дальше с обиженными пьяными мужиками в одном вагоне было бы полным безумием. Идея избавиться от опасных попутчиков навсегда пришла в наши головы одновременно.
– Пора бы братве выходить? – взглянул я на Стрельникова.
– И то верно, есаул. Путешествие на корабле им больше подойдёт.
Услышав, что всё стихло, из соседних купе стали выглядывать перепуганные пассажиры.
– Граждане, окажите помощь. – обратился к ним штабс-капитан. – Пока граждане бандиты не очухались, давайте поможем им выйти.
Его просьба нашла самые горячие отклики. В считанные минуты коридор вагона был очищен от разоруженных бесчувственных тел.
Глядя на выпадавших из вагона анархистов, я подумал, что пускай сам Бог решит, кому из них оставить жизнь, а у кого отнять.
Когда мы вернулись на свои места, то были встречены как самые настоящие герои: «трибуны рукоплескали, а дамы бросали цветы». Но самое главное было то, что мы честно завоевали свой авторитет и могли не опасаться притязаний на наше место под солнцем в виде мест в купе и женского общества.
Ради такого случая обрадованный граф устроил застолье с некоторым количеством спиртных напитков и светских бесед.
– Спасибо, господа, за ваш героизм и за то, что я в вас не ошибся, – сказал он через меру напыщенно первый тост.
– Полноте, граф, – с достоинством ответил штабс- капитан. – Дело даже не в том, что мы соблюдали некоторые пункты нашего договора. Дело касалось чести дам.
– Да, да, я понимаю, – замахал руками Облонский. – Но знаете, как было приятно смотреть, как господин есаул демонстрирует на мерзавцах приёмы английского кулачного боя.
Я в это время купался в нежных взглядах своей вновь обретённой Луизы. Жизнь продолжалась! Но стесненные условия замкнутого пространства не давали ей проявиться в полной мере. Слава Богу, хоть на девичьи взгляды никто не объявлял мораторий.
Глава 6. КТО ОТВЕТИТ ЗА РОССИЮ?
– Станция Бочкарёвский Разъезд! – ранним мартовским утром разбудил меня сиплый голос простуженного кондуктора. – Господ, которые изволят продолжить свой путь в город Благовещенск, попрошу приготовиться к выходу
Он шёл по коридору и скучным голосом продолжал выкрикивать название станции. Я нехотя приоткрыл глаза и распрямил затёкшие ноги. Хорошо, что мне, как самому большому, было позволено спать одному. Все остальные ютились по двое на одной полке.
Те две недели, что мы провели в замкнутом пространстве вагонного купе, несмотря на бытовые неудобства, не превратили нас во враждующих обывателей коммунальной квартиры, а наоборот, ещё теснее сплотили.
Проехав через объятую огнём революции страну, я собственными глазами видел, как действительно страшен русский бунт. Обнищавшие, голодные и раздетые люди на каждой мало-мальски крупной станции с боем пытались взять места в наших вагонах.
Что гнало этих несчастных с обжитых и насиженных мест в суровую неизвестность? Обиды и притеснения постоянно меняющихся властей? Голод и холод? А может, какие-нибудь другие веские причины, неведомые мне?
Во всяком случае, это были простые обыватели, которых пугали ужасы начинающейся гражданской войны. Это были люди, для которых знакомый обустроенный мир в одночасье рухнул и из привычной разнообразной палитры цветов стал бело-красным. Причём и эти оставшиеся два цвета остро ненавидели и всеми силами пытались уничтожить друг друга. Вообще-то был ещё один цвет – серый. Этим цветом было окрашено всё, что не имело отношения к классовой борьбе: серые лица, серые одежды, серые будни, серый мартовский снег…
Честно говоря, революция, в далеком теперь для меня 1986 году, представлялась несколько иначе. Красочнее, что ли? Красные транспаранты, пламенные речи революционеров, красноармейцы, идущие в полный рост на пулемёты, взмыленные кони, которые под шенкелями седоков сшибаются в смертельной схватке. Красиво, не правда ли? А на самом деле грязь, тиф, нищета, голод, смерть…
– Какой сегодня день, господа? – раздался голос штабс-капитана Стрельникова.
– Десятое марта одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, – последовал ответ входящего в купе графа.
Он встал ни свет ни заря и успел разузнать много интересного. Во всяком случае, времени даром не терял.
– Господа, – говорил он, слегка задыхаясь, – в Благовещенске восстание атамана Гамова. Красные перекрыли железную дорогу и не дают распространиться мятежу дальше. Много вооружённых отрядов прибыло из Хабаровска и других городов.
– Тяжеловато придётся господам, которые решили драпать из России через Благовещенск, – прокомментировал новость Стрельников.
– Как грубо, Сергей Антонович, – осуждающе покачала головой Софья Андреевна.
– Господин штабс-капитан, мы ведь тоже, как вы изволили выразиться, драпаем, – предательски покраснев, выдавил Облонский.
– Вы, Иван Вольдемарович, спасаете от красной чумы своих детей, – махнул рукой штабс-капитан. – А мы, боевые офицеры, драпаем.
В последнее время с капитаном что-то происходило. Он стал невпопад отвечать на заданные вопросы и часами задумчиво смотреть в замызганное окно. В его интонациях появилась язвительная желчь, всё происходящее вокруг он комментировал с едким сарказмом. Растерянность уступала место беспричинной злобе.
Стрельников, давши слово графу Облонскому в предоставлении своего покровительства, не стал оставаться в Чите, а последовал дальше во Владивосток. Немаловажную роль в его решении сыграли загадочные глаза графини Изольды.
И вот сейчас на штабс-капитана навалилась хандра.
– Бросьте, капитан, – примирительно произнёс я. – Воевать против своего народа – последнее дело, и мы с вами не дезертиры, а люди, не желающие проливать кровь своих сограждан.
– А кто сказал, что воевать? Революция – это эпидемия похлеще чумы или бубонной язвы. Лечить надобно, есаул, лечить, – зло выдавил штабс-капитан.
– А лекарство – орудия и пулемёты?
– А хотя бы и так!
– Нет, капитан, такие микстуры не по мне.
– В таком случае, есаул, мы с вами наблюдаем последние дни Третьего Рима, а немцы и прочие наши враги спляшут на обломках некогда могучей империи, – обречённо махнул рукой Стрельников.
Если бы я мог им сказать, что всё это кровопролитие бесполезно, что всё равно победит одурманенный призывами к счастливому завтра народ, что в недалёком будущем теперь уже красная Россия не исчезнет с политических карт мира, а наоборот, окрасит алым цветом ещё большее пространство. Но, увы, этого я как раз сказать не мог. А если бы и сказал, то кто бы мне поверил?
– Господа, не ссорьтесь, – встревоженно прижала руки к груди Софья Андреевна.
– Не извольте беспокоиться, графиня, – как можно спокойнее произнёс штабс-капитан. – Нам с есаулом делить нечего. Мы на чужой каравай рта не разевали.
Наш спор был прерван раздавшейся вдалеке орудийноружейной канонадой. В разноголосый хор перестрелки вплетали свои голоса пулемётные очереди.
Стрельба, сама по себе, не была для нас в диковинку. Она давно стала непременным атрибутом повседневной жизни, но в свете последних новостей эта канонада не предвещала ничего хорошего.
Честно сказать, будучи в своём времени, я ничегошеньки не слышал о восстании атамана Гамова и поэтому не мог предсказать итоги этого бунта. Я тщетно рылся в своей памяти, пытаясь извлечь оттуда хоть какие-нибудь сведения о Гамове, но память молчала и назойливо подсовывала мне фамилии атаманов Семёнова, Калмыкова и почему-то Стеньки Разина. Ну что ж, придётся стать непосредственным свидетелем, а может быть, и участником развивающейся драмы.
В коридоре раздался шум и громкие голоса. Я приоткрыл двери купе и выглянул наружу. Вооружённая группа людей, одетых в военную и гражданскую одежду, бесцеремонно стучалась в двери соседних купе.
– Граждане пассажиры, прошу вас соблюдать революционное спокойствие! – силясь перекричать недовольство несознательного элемента, сорванным голосом прохрипел человек в кожаной куртке.
«Даже спокойствие и то должно быть революционным», – невольно подумалось мне.
Чем дольше я находился в круговерти революционных событий, тем меньше мне хотелось быть их участником. Разбуженный пламенными речами идейных вдохновителей, народ в одночасье не перестал быть тёмным и безграмотным. Всякий представитель освобождённых масс правду и справедливость измерял своим аршином, но хуже всего, что этот аршин ему настойчиво пытались всучить нечистые на руку соплеменники.
Человек в кожанке продолжал:
– По решению штаба революционных войск в целях подавления мятежа атамана Гамова движение гражданских эшелонов на Хабаровск и Благовещенск временно приостанавливается. Также всем, кто имеет на руках оружие, необходимо его сдать. Лица, уклонившиеся от сдачи оружия, будут арестованы и переданы в ревтрибунал.
Окончание своей речи оратор буквально просипел.
Мы переглянулись со Стрельниковым. Остаться в такое время без оружия – это всё равно что выйти голым на Красную площадь. Всякий, кому не лень, может обидеть, а тебе даже срам прикрыть нечем.
– Оружие не отдам, – от ненависти губы штабс- капитана побелели.
– Не дурите, капитан! Это не последние в вашей жизни железяки, чтобы из-за них лишать себя жизни, – предостерёг я его. – Не забывайте, что у нас, кроме этого оружия, имеется кое-что ещё.
Я забыл сказать о том, что по моей просьбе Зимин Иван завёл дружбу с машинистом паровоза и экспроприированное нами у бандитов оружие и графские побрякушки были надёжно укрыты под толстым слоем угля в паровозном тендере.
– А как быть с нашей честью, есаул? – желваки на скулах офицера сделались каменными.
– Я думаю, что не будет много чести в том, что после вашей детской выходки все здесь присутствующие будут подвергнуты ещё большим унижениям.
Штабс-капитан ожесточённо засопел и отвернулся к окну.
– Полноте, голубчик, – графиня умоляюще скрестила на груди свои руки. – Не о себе пекусь. Пожалейте моих девочек!
Щёки офицера предательски покраснели.
– Извините, графиня, я не подумал. – с трудом выдавил он из себя.
– Бог с вами, господа, – попытался разрядить обстановку граф. – Ещё навоюетесь.
– Не приведи, Господь, – перекрестился Зимин. – Видит Бог, я уже навоевался.
Я поймал на себе испуганный взгляд Луизы и ободряюще ей улыбнулся. Она облегчённо вздохнула и робко улыбнулась в ответ.
В этот момент двери купе распахнулись, и на пороге возникла уже знакомая кожанка.
– Граждане, попрошу вас сдать оружие и драгоценности, – просипел хриплый голос.
«О как! И драгоценности тоже», – усмехнулся я про себя, а вслух поинтересовался:
– Послушайте, товарищ, а как быть с оружием, которое нам выдало общее собрание солдатского комитета полка?
– А для чего оно его вам выдало?
– Дак это все богачества, которые мы сробили за четыре годочка окопной жизни, – пришёл ко мне на помощь Зимин. – А выдали нам его, браток, для того, чтобы мы дома смогли своих богатеев передюжить и к ногтю прижать.
Я с уважением посмотрел на унтера. Во чешет! Не ожидал!
– А если вам оружие выдал полковой комитет, то по такому случаю и документик должен иметься, – просипела кожанка.
Комиссар, видно, принадлежал к числу идейных пролетариев.
– А то, как же… – Иван бережно развернул затёртую бумажку. – Всё чин по чину.
Кожаный товарищ, прищурившись, внимательно рассмотрел печати и подпись, затем зачем-то их понюхал и с недовольным видом вернул владельцу.
«Что, сорвалось?» – молча посочувствовал я и протянул свои документы.
– На офицеров такие мандаты не распространяются, – хмуро бросил он, но бумагу развернул.
Внезапно недовольные морщины на его лице разгладились, и он заинтересованно спросил:
– Извини, браток, ты какого полка будешь?
– Первый казачий Амурский полк. Там ведь всё написано.
– А почему тогда один едешь? Ваш полк ведь уже вернулся.
– Дела были… – неопределённо пожал я плечами.
– Здорово помогли нам твои однополчане супротив мятежников, – кожаный товарищ протянул мне документ. – Не то что Второй Амурский, те вместе с Гамовым решили задушить молодую революцию.
Действуя по принципу «куйте железо, не отходя от кассы», я подтолкнул комиссара к выходу из купе.
– А ну-ка, товарищ, давай выйдем на свежий воздух.
Когда мы оказались в коридоре одни, я достал из нагрудного кармана гимнастёрки мандат и, доверчиво склонившись к уху комиссара, произнёс:
– Читай, браток.
Прочитав решение полкового комитета о моём направлении в Петроград для выполнения особого задания, он озадаченно почесал затылок.
– Дак, а что это за задание?
– Ну, ты, брат, даёшь! – вполне искренне возмутился я. – Там ведь ясно написано, что задание особое, а это значит секретное. Ты ведь как человек, понимающий революционную дисциплину, должен знать.
Лицо комиссара сделалось солидным, и он важно кивнул головой:
– Не сомневайся, дорогой товарищ, понятие о секретности мы имеем, за плечами не один год подпольной работы. А что за публика едет с тобой в одном купе?
Пытаясь ответить как можно правдоподобнее, я стал нести такую чушь, которую потом сам же без смеха не мог вспомнить. Склонившись ещё ближе к комиссарскому уху, я заговорщицки произнёс:
– Ты, как я вижу, товарищ в доску свой и делу революции предан беззаветно, поэтому могу тебе довериться с чистой совестью.
От неожиданного признания его заслуг небритые щёки мужика покрыл лиловый румянец, а лицо сделалось ещё значительнее. Я же продолжил:
– Эти пассажиры и есть моё секретное задание…
– Как это? – недоумённо выдохнул комиссар.
– По заданию самого товарища Троцкого мне доверено сопровождение красного дипкурьера с семейством до города Владивостока, а там на острова Слоновой Кости.
– А что это за острова? – недоумению моего слушателя не было предела.
– Есть такое государство в Океании, – солидно продолжал я. – Будем, товарищ, мировой пожар революции раздувать. Пора, брат, за Земной шарик браться.
Лоб комиссара покрылся испариной.
– Неужто товарищ Ленин решил помочь угнетённому пролетариату Земного шара?
– Есть такая задумка. Хватит пролетариям Африки и Америки на буржуев спины гнуть, прибавочную стоимость им зарабатывать. Выметем эту сволочь поганой метлой в мировой океан. Только об этом молчок! – И для пущей убедительности я прижал к губам указательный палец.
– Да вы что, товарищ? Я – могила.
Под грузом свалившейся на него ответственности комиссар неожиданно перешёл на вы. А я продолжал развивать успех.
– Ты сам-то из каких мест будешь?
– Благовещенский я.
– Выручай, друг. В стычке с бандитами утерял я очень важный мандат.
– Об чём мандат?
– Да говорится в нём о том, чтобы все должностные лица оказывали мне всяческое содействие на пути следования во Владивосток. За подписью самого товарища Ленина.
– Ух, ты! А я чем смогу помочь?
– А ты напиши мне бумагу от своего имени. И печатку приложи. Тебя ведь наверняка на Дальнем Востоке знают многие наши товарищи, – обратился я к нему с просьбой.
Всё-таки лесть – это великая сила, помогающая нам в достижении поставленных целей. Комиссар расправил плечи и гордо произнёс:
– А то как же! Имя комиссара Фёдора Мухина знают многие, – и, повернувшись к своему эскорту, добавил: – Проверяйте оружие у остальных пассажиров. Я ненадолго задержусь.
– Ну, так как же, браток? – взглянул я вопросительно в глаза ответственному товарищу.
– А ты Ленина видел? – затаив дыхание, совсем не в тему поинтересовался Мухин.
– Как тебя, – я лениво сплюнул под ноги.
А сам подумал: ну вот, началось.
– Не брешешь? – совсем по-детски вырвалось у комиссара.
– Ты что, товарищ? Такими вещами не шутят, – моей обиде не было границ. – Святое не тронь.