Это адова зимняя работа – переделывать жилище к зиме. На дворе уже не пух, а снег. Задувает метель. Какие-то намеки на полярные сияния. Стрелка компаса поворачивает на них. Это не тот юг, куда улетели птицы. Это – противоположный ей север. Значит, люди не брехали.
В радиорубке, около саквояжа, нашел какой-то смешной маленький черный мячик. Детский мяч, из магазина игрушек? Не знаю. Дети, что ли, у них тута на станции зимовали? Слышал, что папаши брали детей на каникулы, приучали к северу. Как меня мой батя. А что толку? Все равно ничему путному не научил. Хотя, чего греха таить, все-таки какие-то навыки появились и сохранились с детства, вот почему я еще жив.
К весне нужно сделать что-то мореходное. Зимой лучше спать, но это не реально. Дни всё короче. Это как жить в одиночке. Лучше хоть с подсадным ментом или уркой или пидором, но не одному.
Я нашел утонувший, затопленный катер. Полярники по пьяни утопили? В нем, видимо, блоки, запчасти, топор, метео, когда ловили рыбу. А еще нашел лопости от вертолета! Вот откуда они взялись? На горизонте уже льды. Чайки кричат: «Зима! Зима!» Вода совсем уже ледяная и катер только светится из-под воды. Здесь гораздо больше всяких «нужностей», чем на свалке, но как их взять? Видны дыры в корпусе, его расстреляли с берега, и он затонул на глубину приблизительно десять метров. Я плавал над ним на примитивном плоту, сколоченном из половиц сарая.
Ура! Нашел еще один продсклад. Продуктов тьма! Надо долго проверять на сохранность, но… Цинга точно не грозит – килограмма три цитрусового порошка!
Откопал под углем лом. Нашел еще один топор. Первый же свой топор я сделал из плоской гальки и завязал кожей в топорище из трёхветочной развилки – по берегу валяется стланик – совсем как на Севере. Впрочем, что это я, это и есть Север.
Этот топор – камень с дыркой. Я буду добивать им медведя, когда научусь глушить его из более мощного арбалета.
Я не знаю, где у медведя сердце и буду бить в лоб.
Таким топором можно выдолбить лодку. Только сначала надо склеить все тополевые дрова. Связать и склеить, предварительно подогнав, друг к другу.
Собрал подмороженные ягоды. Жуткий насморк – ведь всё еще хожу почти голый. Собрал железо со свалки, лес, бревна, доски с берега, надо сделать лопату – откапываться зимой. Мне надо дать Нобелевку за очистку Севера! Собрал сигнальный костёр – видел след самолёта в небе.
Первые признаки шизофрении? Черт, даже поговорить не с кем. Зачем песца грохнул? Хоть было бы в глаза кому взглянуть…
Писать, писать и писать. А еще лучше – почитать бы что-нибудь. Странно, но на всей станции только одна книга – «Основы и правила игры в футбол». И та на английском. Моих познаний хватит только на перевод двух десятков слов. Да еще дневники и документы какого-то профессора. Прочитал первые пару страниц. Ничо не понятно для моих тупых мозгов. Многое, судя по всему, сожжено, но кое-что почитать можно. О мячике, кстати. Заметил, что мяч светится по ночам. Зелено-голубым светом. Не всегда, но в момент самых трудных моих дней. Или мне кажется. Наверное, это просто резина с примесью фосфора. Как собака Баскервиллей. Набирает свет за день, а потом, когда я просыпаюсь, вижу, что светится! Иногда, нет, дажечасто, мне снится, что я с ним разговариваю, как с убитым мной песцом! Ну вот, из песца трусы сделал, а мяч стал собеседником. Что еще нужно!
Жуткий насморк – ведь все еще хожу почти голый. Собрал железо со свалки, всякие доски, палки, лес с берега, надо сделать лопату – откапываться зимой. Собрал сигнальный костер – видел след самолета в небе. Очень высоко.
Ха! Начал просматривать писанину из саквояжа повнимательней. За-нима-аа-ательная, оказывается, скажу вам, хрестоматия! Мне бы такие расклады в моей деревне да агента-издателя получше – давно бы в люди вышел, как моя Катька мне говорила…
Пишу все на тех же обоях. В одной из комнат – там, наверное, жила женщина (врач? подстилка?) – этих обоев в маленькие розочки хватит лет на пять, если писать по странице в день. Вот только хватило бы этих пяти замученных химических карандашей, которые нашел в комнате радиосвязи!
Рядом с печкой посадил табак. Не думаю, что вырастет, но главное – посадить надежду. Это ведь как играть в спортлото. Просто даришь себе надежду – а это не так мало. Хватит курить ягель! Вообще-то – хватит курить! Вредно – мне еще шесть лет, как минимум, жить! Семена нашел в махорке, махорку в пакетике на полке. Пакетик из книги «Диктанты русского языка». Кто-то учился, как я в армии. «Люблю грозу в начале мая…» Долго смеялся.
Стало совсем холодно в моей бумажной одежде. Задача минимум, как у Ленина, одеться! Из песца получились довольно приличные, теплые шорты. На очереди – медведь. В одежде из обоев я выгляжу как большая кукла из папье-маше. Сковывает движения, приходит в негодность за два три выхода в «свет». Еще день уходит на производство нового папье-кутюра.
Ловушка для медведей
Я долго думал, как мне устроить медведям «весёлую жизнь». Они терроризируют моё сознание, не суют лапы в мой прижим. И вот однажды меня осенило – надо построить лабиринт, тоннель и приучить их к переходам, входам, ступенькам, чтобы они не боялись там бродить. А уж потом сверху я буду обрушивать на них массы льда или ранить их из боковых, малых ходов копьём.
Сооружение этого лабиринта заняло у меня два года. Но…
Оно так никогда и не сработало, просто стало ненужным, после того как я нашел более эффективное оружие. А потом… Медведей просто не было! Может они и были, но в лабиринт этот мой никогда не заходили. Почему я их всегда считал тупыми – нет, они мудрее чем некоторые наши вожди, которые просрали Союз Советских Социалистических Республик!
По этому лабиринту мне самому понравилось бродить время от времени. Я даже достраивал его потом для самого себя.
Так люди бродят по своим воспоминаниям, пишут мемуары (где всё переделывают, разговаривают и спорят сами с собой, как тот профессор, который об этом своем мяче писал, как обединственном друге. Они выставляют себя лучше (чище), мудрее или мудрёнее).
Надеюсь, мои записи на обоях к ним не относятся. Эти записи просто служат свою нелегкую службу и не дают сойти мне с ума.
Я труженик. Мне надо было чем-то заняться. Я сделал лабиринт. Когда меня стали интересовать звёзды, я пытался превратить его в ледяной календарь (как Стоунхендж). А в записках профессора Тейхриба я прочитал, что Стоунхендж вовсе не был обсерваторией, а просто футбольным полем, где кельты гоняли футбол отрубленными головами своих врагов и бухали эль за победу!
Что-то вышло похожее с моим лабиринтом, я часто гоняю здесь свой черный мячик под названием Кулуангва, но наматывать здесь километры стало сложнее.
Когда-нибудь я точно вернусь домой!
До сих пор я живу без чувства Страха за свою жизнь.
Настоящего Страха, когда сереешь лицом и проваливаешься в мерзкий, хлюпающий поток холодного пота. Три вопроса возникает у человека, когда он ставит перед собой задачу, пытаясь чего-то достичь.
Сколько я уже отшагал до сегодняшнего дня? Где я сейчас? Сколько еще осталось, если осталось вообще? Но мы не песчинки, мы можем идти против ветра!
Если даже на один из этих вопросов невозможно ответить, в человеке ничего не остаётся кроме бесконечной усталости, неуверенности в себе и бесконечного же Страха. Поэтому я пытаюсь держать в голове ответ хотя бы на один вопрос. Последний.
Календарь из семи зачеркнутых полосок еженедельно пополняет собой графитти на стене моей одинокой комнаты, одинокой полярной станции, одинокой полярной жизни. И дело тут не в физических лишениях или технических трудностях, а лишь в том, сколько еще я смогу себя контролировать.
Домой приеду – будет жарко.
А вдруг бандиты в малиновых пиджаках узнают, что я вырос на Северах? Приедут и шлёпнут, чтобы не сбежал. Зная дом, нужно использовать это, чтобы завладеть их оружием. Выйти незаметно из дома и подкрасться к вертолёту. Нужен маскхалат. К вертолёту можно подкрасться и без оружия (то есть, без огнестрельного, с ножом) и уделать экипаж. На его территории, но это сложно.
Нужно мачете. А у экипажа должно быть оружие.
Хотя, вертолёт мне всё равно не поднять. Навыков нет. Бомбардировщик бы поднял, видел, как в армии летёхи идут на свой первый полет. Лица белые, ноги полусогнуты.
Значит, снова биться с бандитами среди валунов? А ведь они профи, и, скорее всего – суперпроффи. Это будет Норстерн! Были вестерны, был истерн – «Белое солнце пустыни», а у меня будет Норстерн! «Поляроид» – норстерн! Закидаю их – мячем!
Я никогда не говорил, да, и Потапов и не спрашивал, что их покорный слуга вырос в глуши. Наоборот, кричал им, что я учился в Москве.
А приземлиться они смогут и так, чтобы я не услышал, потом подойти и шлёпнуть через окошко из склеенных стёкол.
А песца я убил. Сов я не видал, а, значит, и леммингов нет, и песец этот был бродячий. Тогда, есть и медведи, за которыми бродят такие песцы-шакалы. Значит, есть и нерпа. Песец бы их за версту учуял.
Против человека и свинцовый шарик – оружие. Аккумуляторы все на дне, в баркасе.
Труд всюду труд и здесь не заляжешь в спячку, хотя жратвы навалом.
Придет косолапый, зажмет лапу меж брёвен, и на нём я буду тренироваться убивать. Только бы шкуру не испортить. Моими топорами тушу не разрубить, и пилы нет. Обставить её бочками, насыпать в них уголь и перекрыть брёвнами.
Вот как я пишу и правый край строки вверх, так и при ходьбе человек забирает вправо. Очень просто можно в туман потерять Остров. В туман и снегопад. Еще и одежды нет! Говорят, что, если строки уходят вверх, значит человек позитивный, верит в себя!
Как люди в тюрьме сидят? Мы в армии арестовали в патруле одного лейтенанта-медика. Он шёл, надев форму товарища, похохмить в другой посёлок. И тут, мы! Хотел сказать своей девке, что его по спецнабору в Афганистан берут, ну и… Мы служим, а он от армии спасается… Короче, ему от нашего караула досталось.
Вот так и я. Какая у меня вина? За что меня сюда?
Сварить в баке клей, шило, проволока. Штаны, куртка, валенки – программа-минимум. Потом лыжи.
Дома у меня всё, кроме ружья – я ведь хорошо зарабатывал. Ездил проводником в почтовых вагонах по всей стране, книги писал. Одну издали даже! Но, однажды, появились они…
В армии у нас в эскадрильях были карабины. На разводе – летчики, человек двадцать и пара солдат в эскадрилье. Смех!
Сейчас бы лётное обмундирование и реактивную пайку!
Я бы пошел на юг. Хрен с этим Островом! Ну, и заблудишься! Со штурманским планшетом не заблудишься. На самолётах механические ЭВМ, компьютеры стояли – не одной лампы! Вот техника! Мне бы сюда такой-же музейный телек. Сколько было всего!? Зачем человек рождается?
Поиграю в поезд: «Тук-тук-тук! Станция «Бологое»! Теперь до Малой Вишеры, а оттуда в Питер! Рисовать белыми ночами, жить в мезонине. «Петра унылое творенье…» Стоп! Не «унылое» – «любимое»! «Петра любимое творенье! Что тебе в вымени моём»? Ля-пота!
Так, надо останавливаться, крыша определенно слетает на юг!
Появилась Система, не стало Вооруженной мощи. Как вороны на авиационной свалке. Вот где полярность! Я единственный умел запрягать лошадь и вывозил в наряде отходы с кухни. Мимо красавцев самолётов. Вот на чем держалась мощь. Или прятался в коробах вентиляции. Мощь рушилась на глазах – в цехе «летающих тарелок» (посудомойке) – застой.
Лейтенант из училища хватает всех мыть тарелки для второй смены. Смена – стройбат. Если их быстро не покормить, они в столовой столкнуться с русскими и быть драке. Еще бегают какие-то, не подчиняющиеся никаким сменам штабные, караульные, всякие объектные, командированные и гора мытой посуды тает на глазах. Лейтенант сам с пистолетом встаёт на охрану и некому подгонять мойщиков. Из пистолета он еще сегодня будет стрелять, разнимая побоище из-за какого-то чурки, обиженного в какой-то эскадрилье.
Славься, авиационная мощь империи!
Лейтенант не знает, что я сплю над ним в семи метрах, а то и дрочу, так как пью кисель до того, как в него засыпают бром.
На кого мы дрочили?
Это сейчас надо, чтобы девушка вышла из шикарного авто, мустанга или пежо, «на худой конец» (как к месту!), упакована, крутые парни её домогаются, она актриса, модель. А тогда главное была форма, а не содержание. Еще представляешь, что она девушка, даже если на лице у неё написано, что она только из-за этого фото в журнале легла под десяток.
Я что-то рисовал библиотекарше и вырезал фотки для дембельских альбомов и иных нужд.
НЕ добровольно я здесь, на Острове, не как в армии. Если бы сразу в Москву поехал, то, может, моя жизнь сложилась бы удачнее. Какую-нибудь иностранку бы нашел на Олимпиаде и сейчас был бы архитектор с мировым именем. А в армии у меня был шанс попасть в Москву в школу КГБ, но об этом я узнал только после службы. Но не знал и дрочил в вентиляции.
Нашел в сараюхе ёлку (люминевую). Скоро новый год, судя по моим засечкам. Мой Остров вытянут с востока на запад.
Сделал копьё. Судя по береговой черте, Остров постоянно окружен (даже летом) льдами и прошлое лето – исключение. Поэтому я и встретился с медведем у Рощи – так я назвал кустики полярных ив (по ним я еще определил точно юг, по срезам колец). Есть еще Залив Скал Неудавшегося Контрразведчика – я ведь мог бы стать Штирлицем если бы поехал в Москву после службы в армии. Всё ничего! Я забирался по стеллажам с посудой на верхотуру, в воздуховоды, а, оказывается, карабкался вверх, а опускался вниз.
Стиль изложения у меня – диктантский.
Надо на мачте сделать наблюдательный пункт.
Всегда вспышка мыслей, а потом летаргия и меланхолия. После почти года одиночества вспышки посещают всё реже и реже, меланхолия становится завсегдатаем.
Пока она не наступила – расскажу о первой встрече с медведем. О детском бродяжничестве потом.
Первая встреча с хозяином Арктики.
(Красную книгу я чту (как Б.О. и У.К.), но только самозащищаюсь, хотя консервы приелись, как полярные сияния).
Нагруженный связанными на проволоку гагами, гусями и кайрами с люриками, я совсем уже возвращался домой, когда узрел Его. Нет, не на узком перешейке – обойти его я мог и вправо, и влево, пусть испортив бумажные боты.
Ужас перед человеком, с той поры, как он вернулся после оледенения в Арктику, живёт в душе полярного медведя, передается генетически – так много их настреляли. Но в какой мере он ассоциирует меня с Человеком-убийцей всего живого (даже чистой воды) на Земле?
Таща в одной руке пудовый (опишу потом конструкцию) арбалет, а в другой резавшую руку проволоку с тушками птиц, я попер на него, как бомж в Москве, на милицейский патруль – и он отступил.
Из своего чудо-арбалета я не мог выстрелить одной рукой, а медведь существо довольно резвое и проворное и, случись, что он кинулся бы в атаку, то вряд ли я успел выстрелить. Вообще, бояться надо не того медведя, которого видишь, а того, который подкрадывается. У меня нет собак, и о нем они не предупредят. Один удар лапой и…
Медведь ушёл, даже убежал как-то боком, недовольно порыкивая, запомнив, что на этом куске земли ходит большой кусок мяса.
Мгновенно исчез холод, а сердце стучало так, как оно прыгало однажды в институте, когда я подходил к любимой девушке, забирался на вершины гор или убегал от отца.
Надо усовершенствовать оружие. Почему бы ни сделать что-то типа огнемёта?
Арбалеты на свалку. Лук лучше. Всё-таки опилки почти как торф – всё сохраняют. У англичан были луки, стрелы прошибали доспехи рыцарей! Пурку а па?