Из голых веток высунулась маленькая морда зубренка. Кустарник был еще чахлым и бурым от холода. Тут и там набухали немногочисленные первые почки. Дочь увидела голову, маленькое тело и шаткие, слабые ноги. Это была бы легкая добыча.
Дочь услышала, как Большая Мама щелкнула языком. Безопасности ради старуха держалась в стороне, но внимательно следила за происходящим. Она никогда не согласится признать, что больше не может охотиться. Она указала на Струка и прикрыла глаза руками, показывая, что за ним нужно присмотреть, а потом спряталась между корней дерева. Ее делом было смотреть в оба и подавать знаки, щелкая языком. Два щелчка – взрослая корова, один – теленок. Щелчок был один, поэтому Дочь знала: решение принято. Взять теленка означало, что молодой зверь не дорастет до возраста размножения и не даст потомства. Это было сиюминутное решение, чтобы быстро получить мясо, но это также означало, что в долгосрочной перспективе стадо, по всей вероятности, вымрет. Оно слишком мало, чтобы воспроизвести себя.
Дочь сделала медленный вдох, наполняя воздухом все тело. Взглянув на Сына, она приподняла верхнюю губу. Чувствилищем на десне она ощутила биение его сердца: тело Сына предвосхищало опасность охоты. Он фыркнул и посмотрел на нее. Знал ли он ее секрет? Чуял ли, что у нее течка?
Она отвела глаза.
Из кустов вышла зубриха-мать. Она осторожно двинулась по тропинке к воде. Было холодно, и дыхание выходило из ее пасти клубами. В грязи виднелись острые края льда.
В этом году на переправе было мало зверей. Корове пришлось немного продвинуться, чтобы добраться до мелководья, где лед разбивался под ее копытами. Лед держался дольше, чем в прошлые годы. И все на земле должно было приноравливаться к этому.
Теленок догнал мать, оскальзываясь на маленьких копытах. Корова внимательно огляделась, спустилась в холодные воды и оглянулась на детеныша. Теленок вошел в воду чуть выше по течению. Его копыта оторвались от дна, и он барахтался, изо всех сил стараясь продвинуться вперед. Река была еще достаточно сильна, чтобы попытаться смести и проглотить его тело. Кусок льда ударился о его круп и едва не накрыл, мать оттолкнула его мордой. Она провела теленка через быстрину, и они достигли другого берега.
Теперь тонкие ноги теленка изо всех сил пытались зацепиться за берег. Корова выскочила из воды и встряхнулась. Первые мухи роились под теплым солнцем и залезали в ее спутанный мех. Он клочьями свисал с ее боков, когда она пробиралась сквозь грязь. Ребра торчали из-под согнутого хребта; суровая зима наложила заметный отпечаток на ее тело. Теленок добрался до матери и встал рядом, ткнувшись носом в ее хвост. Судя по его испуганным глазам, он рад был бы забраться обратно к ней в утробу, если бы это было возможно.
Тропа вверх по берегу сужалась впереди. Идти нужно было через лощину между высокими скалами – ловушку, выход из которой был только на другом конце. Таков была ландшафт этой земли, кормившей семью.
Бывает мясо, которое едят.
Сидя на корточках на высоком уступе и глядя вниз, Дочь затаила дыхание и застыла, как камень. Она учуяла учащенное сердцебиение Сына, а ее собственное сердце замерло, когда она увидела, как зубриха идет по лощине. Дочь переждала, пока крупное животное пройдет, и глубоко вздохнула.
Дочь, взревев, прыгнула в лощину и оказалась перед теленком. Скалы были высоко над головой. Звук разнесся во всех направлениях, и теленок, должно быть, чувствовал себя уже в глотке Дочери. Ее тело взорвалось действием. Она подняла руки над головой, сотрясая воздух отчаянными взмахами, открыла рот, обнажив зубы. Она выглядела в два раза больше себя самой.
Глаза теленка расширились; с его дрожащего черного языка сорвалось испуганное блеяние. Корова чуяла серьезную опасность, но не могла развернуться в узком проходе. Она была не так глупа, чтобы повернуться к Дочери спиной, рискуя получить удар копья в слабое место. И волки, и семья всегда нападали сзади. Вместо этого зубриха бросилась вперед, к выходу из лощины. Там она могла бы повернуться и прибежать обратно, направив рога на Дочь. Нужно было все успеть, пока зубриха будет бегать взад-вперед. Прежде чем корова вернется, теленка необходимо отогнать к реке, где поджидает Сын. Крюк приложит все усилия, чтобы отвлечь зубриху и замедлить ее продвижение, но Дочь знала: действовать нужно безошибочно. Ранить теленка, а потом всем взобраться на смотровое дерево и ждать, когда ярость матери уляжется, а теленок умрет. А если ярость ослепит мать, возможно, они смогут подобраться и к ней. Они изо всех сил старались избежать столкновения со зверем, который мог так легко убить их. Способ охоты семьи на зубров был таким же, как у волков. Разница была лишь в выборе территории. Семья не могла бегать, как волки. Им требовалось преимущество узкой переправы.
Теленок дважды проблеял и поднялся на дыбы. Он начал отступать к входу, где сидел в засаде Сын. Дочь взвизгнула и сплюнула, громкий звук заполнил округу. Теленок был достаточно мал, чтобы повернуться на узком месте. Если он это сделает, она сможет заколоть его сзади. Но, вместо того чтобы повернуться или продолжить отступать, теленок застыл на месте. Дочь снова взвизгнула, и мелкое создание вздохнуло. Его глаза вращались, голова опустилась, и она почувствовала кислое зловоние пустого желудка. Зверь отупел от голода. Он бросился на Дочь. Сын увидел, что происходит, и кинулся в проход позади теленка. Как он ни спешил, времени было слишком мало. Прежде чем он приблизится, животное боднет Дочь. Ясно, что таким и было намерение теленка. Его тонкие ноги месили холодную грязь. Голова была опущена. Даже у теленка было достаточно сил, чтобы переломать ей ребра и ноги.
Дочь смотрела, как теленок приближается к ней. Она знала, что мать разворачивается и скоро будет рядом, у нее за спиной. Младший зверь был ростом ей по грудь – колтун из плотного меха на плоском лбу и струйки горячего дыхания всего в нескольких шагах. Стены ущелья были слишком высоки, чтобы она могла выскочить. В этот миг Дочь почувствовала, что вокруг нее все замедлилось. Как будто воздух превратился в вязкий ил, в котором все застревало. Она успела осознать, что ее тело как будто разделено на две части. Одна половина полезла по отвесной стене, чтобы убраться с дороги. Возможно, если бы у скалы были поручни и если она будет двигаться быстро, она продолжит жить и охотиться. Другая половина осталась на месте, чтобы рискнуть и заколоть теленка спереди, затем перепрыгнуть через него, добежать до конца ущелья и оказаться в безопасности. Хотя тело было только одно, ей казалось, что она делает и то и другое одновременно. Она почти ожидала услышать еще один крик «Ароо». Звук донесся до ушей, и ее два тела снова соединились. Это был крик Большой Мамы, сигнал опасности. Девушка повернула голову, чтобы посмотреть назад. И тут она увидела зубриху. Большой зверь возвращался к ней по узкому каменному проходу.
Дочь чуяла дикую ярость, исходившую от обоих зверей. Ярость подпитывает их кровь и придает им сил. Один круп спереди или сзади легко раздавил бы ее. От удара рогом в грудь она истекла бы кровью. Большое животное было страшнее, но она вспомнила, что в камнях есть выемка, которую зимой проделал лед. Раздумье сбило с толку ее инстинкт. И Дочь побежала в сторону зубрихи. В той стороне был небольшой склон, и она надеялась взобраться на него, если успеет.
Но зубриха оказалась проворной. Она быстро приближалась, загораживая Дочери дорогу. Мысли девушки опережали ее ноги. Теперь две половины ее сознания сомкнулись воедино и направили Дочь в нужную сторону.
Она должна повернуть назад, к теленку. Нечего и думать о том, чтобы убить его, но, если спастись можно только бегством, прорываться нужно там, где заслон слабее. Дочь остановилась. Холодная густая грязь мешала найти опору, но она зарылась в нее ногами и обернулась.
– Ароо. – Дочь дала выход своему страху в этом глубоком, гортанном, требовательном звуке. Сейчас корова учует ее страх. И она услышала, как большой зверь с громоподобным топотом несется по узкому проходу. Она не слышала ни Крюка, ни Сына. Ее слух был открыт только шумам, касающимся ее борьбы. Ее собственное судорожное дыхание, влажное яростное пыхтение зубра, чавканье грязи – все это так оглушало, что перед глазами все расплывалось. От нее исходил едкий запах страха. А потом она почувствовала горячее дыхание зубра в проходе. Совсем рядом.
Дочь почувствовала, как все волосы на ее теле встали дыбом. Зубриха опустила голову, готовая боднуть. Морда в пене, заостренные рога по бокам массивной головы, рев, пыхтение. Бежать было некуда. Все они рано или поздно сталкивались с такой ситуацией: жизнь или смерть. На сознательное решение не было времени. Оставался инстинкт. Еще три шага – и зубр настигнет ее. Мощная голова вот-вот раздавит ей грудь. Копыта стучали, грязь летела, от огненной ярости, казалось, сгущался воздух.
Дочь видела перед глазами длинную полосу неба. Она подняла руку и прикрыла лицо. Широкая голова зубрихи наклонилась. Дочь ясно видела ее глубокий темный глаз. С морды капала слюна. Огромный круп животного присел, пригнулся, собрался – последний шаг перед тем, как пронзить грудь девушки.
Перед ударом зубриха дернула головой. Это означало, что Дочь исчезла из ее поля зрения. У зубра глаза расположены по бокам, чтобы замечать хищников, подкрадывающихся сзади. Он может видеть пятно позади собственного хвоста, но, как лошадь, не видит прямо перед собой. Дочь исчезла в промежутке между глазами коровы. Огромная голова была почти у ее груди. Дочь почувствовала последний тяжелый вдох на своей щеке. После этого зубриха сгорбилась и прыгнула. И только в этот миг Дочь увидела Крюка. Он прыгнул в ущелье прямо на спину коровы. Положив одну руку на ее рог и зажав второй рог в сгибе локтя, он повернул ее шею в сторону. Оба тела упали, сильно ударившись о каменную стену. Дочь оказалась отброшена назад. Она увидела копыта, рога, мех, слюну, а потом все почернело.
Розовые полоски
Много часов я провисела на телефоне, выясняя, смогу ли получить финансирование более серьезных раскопок на этом участке. Я числилась при университете, но его попечителей удалось уговорить лишь на ничтожную сумму. Она позволит оплатить мою работу, работу Энди, одного сменяющегося помощника-студента и самые необходимые инструменты. С такими ресурсами и с учетом погоды и условий труда раскопки закончатся примерно через три года. Мои внутренние часы тикали гораздо быстрее.
Затем у меня состоялся многообещающий разговор с одним из попечителей, Тимом Сполдингом из Музея древней истории в Нью-Йорке. Я встречалась с ним несколько раз, и он некоторое время следил за моей работой; он был заинтересован и сказал, что хочет обсудить проект со мной лично. Казалось, он согласен, что действовать нужно быстро. Он говорил, что музей отстал от жизни и просто почивал на прошлых лаврах. Попечителям следовало оживить учреждение, способствуя крупным открытиям. Они только что наняли нового директора, который вынашивал планы обновления и идеи сотрудничества с другими странами. Тим попросил меня прилететь и встретиться с ним на следующий день. Я с воодушевлением согласилась и сделала паузу, ожидая, что он предложит оплатить мои дорожные расходы, но в ответ получила только молчание. Я глубоко вздохнула и сказала, что приеду.
Повесив трубку, я поняла, как трудно будет выкроить время. Я собиралась заехать домой, сходить к врачу и, если все подтвердится, рассказать Саймону о своей беременности. Второй проблемой были деньги, вернее, их отсутствие. Подумав, я решила, что именно для таких обстоятельств и изобретены кредитные карты. Я позвонила Саймону и, едва он поднес телефон к уху, сказала:
– Мне нужно поехать на Манхэттен.
– Поехать на Манхэттен или выпить «Манхэттен»?
– Может быть, встретишь меня там?
– У меня занятия. Студенты не поймут, куда я делся.
– У меня встреча с людьми из Музея древней истории.
– Что? Похоже, вы с Энди снова перебрали коктейлей.
– Может, найдешь себе замену на пару дней?
Саймон задумался.
– На факультете говорят о сокращении. Лучше не надо.
– Музей готов финансировать мой проект.
– Тебе понадобится несколько коктейлей.
– Хорошо бы ты был там, – сказала я.
– Мне бы хотелось.
– Мне бы тоже.
Мы с Энди сидели в походных креслах, и я рассказывала ему о предстоящей встрече в музее.
– Сможешь охранять пещеру, пока я в Нью-Йорке? Не пропадешь тут? – Меня беспокоило, что вдруг кто-нибудь явится и предъявит претензии на драгоценные останки.
– Не волнуйся, – сказал Энди, неправильно истолковав беспокойство в моем голосе. – Обещаю, что не буду скучать.
Его жена умерла два года назад, и иногда меня поражала глубина его горя. От его слов мне стало не по себе: я поняла, что чувства древних мертвецов мне важнее, чем чувства живых.
– Ты уверен? – спросила я.
– Все будет в порядке.
– Думал о ней?
– У меня не было свободного времени, но я скучаю по ней. Понимаешь, тепло другого тела ночью… – Он умолк.
– Не очень-то тактично, учитывая, что мы живем в одной палатке. – Я попыталась выжать из него улыбку.
– Я бы предпочел того, кого не тошнит каждое утро. Я слишком придирчив?
Я поцеловала его в щеку.
– Не подпускай никого к пещере. – Мне не хотелось, чтобы вокруг шлялись другие охотники за сокровищами.
– Если кто-нибудь подойдет, оскалю зубы и зарычу.
Я обняла его.
– Спасибо.
– Все у тебя будет отлично. – Он обнял меня в ответ и изобразил молитвенный взгляд в небеса. – Пожалуйста, боже, пусть у Роуз все получится, чтобы у меня появилась отдельная палатка.
Мой самолет вылетел из Авиньона рано утром. В аэропорту я купила тест на беременность. Поход к врачу подождет. Когда самолет взлетел, я закрылась в крошечном туалете, вскрыла пакет и помочилась на войлочный наконечник палочки, которая странным образом походила на прозрачную маркерную ручку. Сев на унитаз, я закрыла глаза и медленно сосчитала до шестидесяти. Пар от синих химикатов в туалете поднимался вверх, двигатель самолета вибрировал, в соседнем туалете с шумом спустили воду, и я подумала, не смоет ли заодно и меня. Я так и представила, как меня затягивает в слив и выбрасывает в холодный воздух снаружи. Несколько мгновений я летала и парила над облаками где-то над стальными водами Атлантики… пока не упала.
Я досчитала до шестидесяти, и в животе у меня екнуло. Я открыла глаза и посмотрела. Посередине палочки для беременных было небольшое пластиковое окошко с двумя яркими розовыми полосками. Почему розовый? Самый покровительственный дамский цвет. А что означают две полоски? Я поискала в коробочке инструкцию, но оказалось, я ее выбросила. Глубоко вздохнув, я сунула руку в круглое отверстие мусорного ящика. К счастью, бумажка с инструкциями была на самом верху мусорной горы. Глянув на нее, я увидела: две полоски – положительный результат. На миг я призадумалась: положительный – в смысле беременна или не беременна?
Конечно, я и так уже все знала. Ученые работают по наитию чаще, чем в этом признаются, но только твердые доказательства превращают догадку в нечто конкретное. Именно тогда, как сказал бы Энди, дерьмо становится реальным. Мои руки начали дрожать, но я не могла позволить эмоциям одержать верх. Вряд ли ребенок собирается выскочить в любой момент. Вот свяжусь с Саймоном и тогда во всем разберусь. А сейчас нужно сосредоточиться на встрече. Заставив себя встать, я выбросила тест и поправила рубашку.