Рано или поздно – но это случится.
И тогда на меня будет открыта третья охота, избежать которой мне уже не удастся…
– Пряха? – голос Гейла прозвучал очень глухо и низко. Тревожно. – Ты чего?
– Уже поздно, – негромко произнесла я каким-то странным, неестественно спокойным тоном. Неестественным – потому что внутри меня уже кричала в панике маленькая девочка, забившаяся в угол кровати и безуспешно пытающаяся укрыться от надвигающихся на нее из темноты пронзительно-зеленых светящихся глаз неведомого чудовища. – Третья охота… Уже третья… Я не смогу…
Я вскочила на ноги и сильно толкнула Гейла, да так, что он упал в снег, едва не уткнувшись лицом в сапог мертвого чародея, развернулась – и понеслась прочь с площади, к маленькой узкой улочке, оскальзываясь на ледяной корочке.
Быстрее. Еще быстрее, пока холодный ветер, бьющий в лицо, срывает со щек быстро остывающие слезы. Пока не иссякла решимость и не осталась лишь постыдная трусость, с которой я буду цепляться за эту жизнь до самого конца, до упора…
Пока мне не впечатают рабское клеймо в шею, не уведут насильно в холмы фэйри или же меня не настигнет яростная буря, скользящая среди ночных теней.
Я была как лисица, которая мечется по тропам, не разбирая дороги, а охотничье кольцо вокруг нее неумолимо сжимается с каждой минутой. И нет уже сил, чтобы бороться, нет желания цепляться за эту самую жизнь зубами – а уже слышны приближающийся лай гончих псов и жуткие крики двуногих охотников, для которых травля лишь развлечение. Их ведет не голод, не желание защитить себя, свой дом или семью, а непонятная, непостижимая для лесного зверя прихоть – убийство ради забавы, ради самого убийства, ради трофея…
Я поскользнулась и едва не упала, успев ухватиться за стену дома. Несмотря на холод, мне было жарко и невыносимо душно в теплой свите. Высокий ворот давил на горло, как тугая шершавая ладонь. Я глотала холодный воздух, пытаясь избавиться от колотья в правом боку – и не могла. Мне чудился летящий вместе с порывами ветра голос – низкий, напряженно гудящий, как перетянутая басовая струна. Казалось, что где-то позади, среди теней, уже маячит погоня, от которой мне не скрыться – и сердце, едва успокоившись, снова принималось колотиться почти до боли.
Каменная лестница наверх, покрытая присыпанной колким снегом ледяной корочкой. Я поднималась, держась за стены домов, не задерживаясь, чтобы оглянуться назад – потому что боялась того, что могла там увидеть.
Улица-лестница кончилась тогда, когда я готова была упасть на колени и взбираться ползком. Я почти не чувствовала пальцев на руках, ресницы слиплись от слез, поэтому я с трудом видела путь в сгущающихся сумерках.
Наконец – вершина, крохотный скверик, разбитый на скалистой площадке склона. Я выпрямилась, наконец-то ощутив, как горит от боли перетружденное, только-только зажившее колено. Как онемело от холода открытое лицо и кончики ушей, а растрепанные волосы чуть-чуть царапают щеки.
Та самая площадка, на которую меня приводил Гейл…
Я пошла вперед, к самому краю. Такое… смешное ограждение, обычная несильно натянутая веревка, протянутая от одного столбика к другому, она даже до пояса мне не доходит…
На запястье ощущается вспышка тепла, высвобождая небольшой заряд магии из костяной бусины-амулета – и веревка в одном месте лопается, размочаленные концы тяжело падают в снег.
Путь свободен!
И внутри меня в неожиданном замешательстве отодвигаются призрачные зеленые глаза, отступает удушающая горечь и страх. Потому что всего несколько шагов – и того жуткого будущего, которое мне предрекает третья охота, его просто не будет. Для меня – не будет.
Почему-то от этой мысли, которая должна была меня испугать еще больше, становится только спокойнее.
Валь отучил меня бояться смерти, ночь за ночью, рывок за рывком вынуждая смириться с тем, что смерть для меня – вещь не просто неизбежная, а скорая и неотвратимая. Каждый день – это борьба за лишние версты. Наступление вечера – битва за минуты жизни. Ночь, проведенная за низкой кладбищенской оградой староверовых погостов, отделяющей меня от охотника с разноцветными глазами – всего лишь передышка, вырванные у смерти часы жизни…
И вот сейчас, благодаря этому всему – я не боялась того, что ждет меня за шагом с обрыва. Я неистово боялась того, что меня ожидает, если я этого шага не сделаю.
Поэтому…
Снег еле слышно поскрипывал под подошвами сапог, столбики с сиротливо провисшей веревкой становились все ближе.
Это – тоже мой выбор.
Проходя мимо, я коснулась одного из столбиков ладонью, как бы на прощание. Дерево было гладким, невыносимо холодным и давным-давно мертвым. Внизу лежал Эйр. Распахнутая шкатулка, наполненная золотистыми и янтарными огоньками далеких окон. И до этой шкатулки оставался всего один шаг…
Что-то с силой ударило меня в бок, перехватило за пояс – и одним рывком отдернуло, отбросило прочь от манящих золотистых огней Эйра в чаше крохотной долины у подножия холма. Я перекатилась по снегу, но не успела подняться, как на меня налетело что-то сильное, темное, кипящее от ярости, уронило на спину и безжалостно навалилось сверху, вминая в пушистый снег. Щеку обожгла одна пощечина, потом другая, и лишь тогда я услышала голос, искаженный криком, болезненно ввинчивающийся в уши.
– Женщина!!!
Меня приподняли за грудки, сильно встряхнули, да так, что зубы клацнули, едва не прикусив кончик языка – и снова уронили обратно в снег.
– Рехнулась?!
Еще один рывок, холодное лезвие на мгновение пощекотало шею, что-то подцепило самым кончиком – и спустя мгновение я ощутила, как кожу обжигает с силой вытянутый из-за пазухи шнурок. Я только и успела, что проследить взглядом за тем, как в сторону летит железный кулон в форме длинной витой раковины с острым кончиком и пропадает где-то в снегу…
Гейл навис надо мной, перехватив мои руки за запястья и удерживая их у меня над головой, полностью утопив в снегу. Крепко держал – не вырваться.
Не освободиться.
– Отпусти меня! – Я сама не узнала свой голос – тонкий, почти детский, сиплый какой-то, плохо слышимой даже мне самой.
– Зачем?! – прорычал он, с трудом перекрикивая поднявшийся ветер. – Чтобы ты сделала еще какую-нибудь глупость?
– А тебе какое дело?! – Я рванулась, пытаясь выбраться из этих тисков, но Гейл только сильнее надавил сверху, для верности еще и покрепче сжав коленями мои бедра, лишив меня возможности брыкаться. – Это моя жизнь! И мое право, как ей распорядиться! Ты не можешь мне мешать!
У меня было чувство, будто бы я падаю в бесконечную яму, из которой уже не выбраться, в глубокий омут, заполненный черной, мутной, затхлой водой, и нет дна у этого омута, у этого нежелания жить. Если не сейчас… то как потом, когда угаснет решимость и простая человеческая трусость не даст мне переступить эту черту, из-за которой уже не возвращаются? Где потом найти силы, чтобы завершить все это, раз уж не осталось сил, чтобы бороться до последнего?!
– Я не хочу заканчивать свою балладу так. Волшебница, бросившая вызов Дикой Охоте… – он перехватил мои руки поудобнее, наклонился так, что растрепанные, выбившиеся из хвоста волосы защекотали мое онемевшее от холода лицо. – И несколько лет бегавшая от своего охотника, победительница фэйри всех видов шагнула с горы из-за страха перед человеческими волшебниками?!
Я засмеялась. Истерично, зло, чувствуя, как слезы снова текут по щекам, растапливая крохотные соленые льдинки на ресницах, задыхаясь от этого смеха – но не в силах остановиться.
– Дурак… Третья… охота… Третья!
Смех оборвался, остались только слезы, но они уже не душили, просто лились по щекам.
– Это люди… Ты посмотри на меня… Гейл! Фэйри не могут сотворить того, что могут сделать люди! Потому что для нас, для людей, никаких правил, кроме Условий колдовства, не придумано и не написано! Я не могу… я не хочу… Все уже безнадежно… Охотник… он до конца жизни будет меня ненавидеть, как Грач ненавидел своих хозяев в Ордене. Фэйри… уволокут в холмы, если я им попадусь… а люди… мне их не распознать в толпе, не скрыться под волшебным плащом… Гейл, если у тебя хоть немного жалости ко мне осталось – отпусти! Сейчас же, немед….
Я не договорила – потому что рот у меня оказался заткнут поцелуем. Горячим, болезненным для моих потрескавшихся на морозе губ, ошеломляюще неожиданным… и сладким, как цветочная пыльца. От Гейла пахло вереском – даже сейчас, на этом северном ветру, на этом почти зимнем морозе, от него шел этот тонкий, едва уловимый аромат. И что-то еще, пряное, горьковатое, как последние осенние цветы, как запах костров, на котором жгут палую листву. Так, как пахнет земля перед тем, как зарядят дожди и наступят холода…
Что-то внутри меня разломилось с глухим болезненным стоном, будто раскололся вдребезги невидимый хрустальный панцирь, укрывавший мое сердце тонкой, почти незаметной броней равнодушия, отчуждения, отстраненной нелюбви к окружающему миру. И сквозь образовавшиеся трещины пролилось чувство цвета солнечных лучей, оно проросло из крошечного семечка, развернулось внутри меня пышным цветом, озарило меня изнутри – и я увидела, что по ошибке посчитала за Бездну всего лишь небольшую яму, скрытую в глубокой тени…
Гейл едва ощутимо вздрогнул, подался назад – и тогда я, повинуясь неведомому ранее чувству, потянулась за ним, ловя его губы в очередной поцелуй и неожиданно оказываясь в его жестких, до боли сильных объятиях…
Кажется, он шептал в коротких, едва ощутимых промежутках между поцелуями, что нам надо остановиться, что мы должны… И я с ним соглашалась – да, безусловно, надо…
Вот только как это сделать, если каждое касание распускалось во мне солнечной искрой, каждый поцелуй делал меня еще на шаг ближе к осознанию того, что я все еще не готова расстаться с жизнью. Что теперь – я хочу за нее бороться. Я хочу завершить начатое – и тогда разыскать Гейла даже на краю света, и просто рассказать ему, как все было и чем все закончилось. Как остановиться, остановить этот бурный солнечный поток, который согрел меня изнутри, оживил мои пальцы настолько, что я стала чувствовать и грубую шерсть теплой куртки на плечах Гейла, и тонкие пряди волос, задевавшие щеки?
Как?
Острый пряный аромат палой листвы, на миг перебивший холодный запах снега.
Окатившее меня волной благословенное тепло, окончательно отогнавшее мороз и проникшее всюду. Я будто бы очутилась в натопленной, пронизанной солнечным светом горнице рядом с очагом, в котором весело потрескивало укрощенное пламя, с кружкой горячего яблочного вина с медом, в теплых родных объятиях, бесценных и нерушимо-надежных…
Скрипач оторвался от меня с тихим стоном – и крепко, судорожно обнял, уткнув меня лицом в жесткое плечо и прижавшись щекой к моим волосам. Я чувствовала легкое головокружение, ощущала его теплую ладонь на своем затылке, то, как бурно вздымается и опадает его грудь. Он еле слышно, сбивчиво просил прощения, искренне, неустанно…
За что?
Я была опустошена – но это опустошение было сродни отступившей болезни, когда человек, пережив наконец-то самый острые мгновения лихорадки, оказался на пути к неминуемому выздоровлению.
И внутри намертво засела, с каждой секундой врастая все глубже, тонкая золотая игла нового щемящего чувства. Что вот сейчас… пока он держит меня в своих объятиях…
Я непременно выживу. Вопреки всему. И потом, когда все закончится – найду его. Просто посмотрю в его серые, как речной лед, глаза – и непременно скажу об этой тонкой золотой игле. И неважно будет, что он скажет в ответ. Да и даже если просто промолчит, отвернется с мягкой снисходительной улыбкой и пойдет прочь по дороге. Все это будет уже неважно…
– Нам надо идти, – хрипло выдохнул он, по-прежнему прижимая меня к себе и чуть покачивая, будто ребенка. – Ты замерзнешь…
Мне было невыносимо трудно ответить, настолько я была ошарашена, поглощена мешаниной новых для меня чувств, которые я никак не могла привычно рассортировать и «разложить по полочкам» – и тогда Гейл просто поднялся, с усилием ставя меня на ноги, крепко взял за руку и повел за собой. Я не сопротивлялась, послушно следуя за ним к выходу из скверика. В двух шагах от тускло горящего фонаря менестрель неожиданно остановился, выпустил мою ладонь и наклонился, поднимая что-то с земли и хорошенько отряхивая.
– Я забрал твои вещи с площади, – тихо проговорил он, стараясь не встречаться со мной взглядом. Почему? Ему действительно стыдно… за эти поцелуи на ветру? Только за это?
Тяжелый, облепленный снежинками плащ Раферти лег мне на плечи, и сразу же я перестала ощущать жалящие укусы зимнего ветра. Гейл отряхнул от снега шапку, которую надвинул мне на голову, как ребенку, сунул мои ладони в настывшие на холоде рукавицы и в последнюю очередь протянул мне палку, о которой я успела позабыть.
– Я отведу тебя домой к Изе, – рука менестреля крепко ухватила меня под локоть и потянула за собой, к длинному спуску по улице-лестнице. – А как быть с произошедшим – подумаем уже завтра.
Уже у подножия каменной лестницы я поняла, что Гейл имел в виду смерть чародея, но никак не те шальные поцелуи на открытой ветрам смотровой площадке – и лишь тогда осмелилась поднять взгляд на идущего рядом скрипача, так и не выпустившего мой локоть. Редкие фонари, подвешенные над изящными крылечками домов, выхватывали из темноты его бледное, почти белое лицо со строго поджатыми бескровными губами и хищно сощуренными из-за дующего в лицо ветра глазами. Волосы растрепались, то и дело скрывая от взгляда изящный профиль бастарда высокого происхождения, и я впервые задумалась – а что я, по сути, знаю об этом странствующем музыканте? Откуда он? Где родился и как провел детство? Как он вообще жил до того, как наши с ним дороги неожиданно пересеклись, и отчего «обычный менестрель» так хорошо владеет двумя короткими клинками? Это не тот стиль боя, которому можно научиться в дороге или между делом. Ведь чтобы метать ножи достаточно лишь верной руки, точного глаза и регулярных тренировок при каждом удобном случае. Но если захочешь вот так вертеться смертоносной мельницей, соперничая по скорости с фэйри-полукровкой, успевая еще и разворачивать лезвие из хладного железа так, чтобы оно служило щитом, о который разбивается магия, надо было долго учиться у весьма толкового учителя-мечника.
Кто же ты на самом деле, Гейл?
Раньше этот вопрос меня не слишком волновал, поскольку я и не думала задерживаться рядом с менестрелем надолго. Я считала его лишь случайным попутчиком, скрашивающим дорожные версты, с кем можно было поболтать о ничего не значащей ерунде, послушать байки или скрипичную музыку, но сейчас…
Сейчас, когда он оттащил меня от ощерившейся зубчатым краем бездонной пропасти, когда, невольно быть может, он дал мне новую соломинку, за которую я смогла удержаться на самом краю и не рухнуть вниз, когда я осознала, что не хочу выпускать его ладонь, что хочу еще долго-долго вот так идти рядом с ним по одной дороге, смотреть на него, слушать его голос, я захотела знать о нем больше. Потому что тогда у меня будет шанс отыскать его в этом большом мире спустя четыре года, когда охота на меня будет завершена. Я приложу все усилия, чтобы у меня была возможность найти Гейла потом…
Я споткнулась и едва не упала, повисла на руке менестреля – и он довольно бесцеремонно вздернул меня на ноги, даже не повернув голову в мою сторону.
Что-то изменилось. Не только во мне – но и в нем тоже. Слишком резкие движения, слишком чужими и крепкими кажутся пальцы, стиснувшие мой локоть. И лицо – сосредоточенное, застывшее, белое. Будто бы маска, которая вот-вот спадет.
– Гейл, – негромко произнесла я, и он едва заметно вздрогнул, чуть склоняя голову. – Не тяни так сильно, мне больно.
Он мгновенно сбавил шаг, и пальцы его слегка разжались, не вдавливаясь больше в мою руку. И на том спасибо.