Это я виноват. Я отступил от него внутри себя, и это со мной давно. Я забыл о том, ради чего я в нём существую. Теперь я кажусь себе ничтожней самого бесполезного, самого мёртвого шлака отсеков. Ничтожней трухи от мёртвых существ. Так ли уж я полужив, я, жравший своего Хозяина просто так, я, забывший, что значит преданность и забота?
Я упустил, я пропустил что-то важное. Какую-то прожилку бытия, какой-то его каналец, вход. И теперь я теряю того, которого так любил когда-то, оказываюсь внутри его последней судороги. И внутри его смерти. Я заслужил это. Я, но не он. Кто-то страшный перерезает глотку Хозяина, перетирая еле живую мякоть острыми, твёрдыми разрывателями реальности. Все связи нарушены, все трубопроводы текут вон, все отсеки раздавлены, все уровни перепутаны.
Всё кончено. Мы с Хозяином летим в бездну.
10
– Ах ты, дрянь, что ты наделала?!
– May! May!
– Какой эксперимент, а?! И всё пропало. Тварь!
– May! May!
– Да как она открыла дверцу? Вроде плотно было.
– May! Мя-яу!
– Кто тебя впустил? Это невозможно!
– М-мя-яу! Мряв!
– Чья это кошка? Кто посмел? Уволить!
– Нмау-у, мр-р.
– Да ничья она.
– May!
– Не лаборатория, а проходной двор!
– М-му-у-ур. Мр-р.
– Пошла вон! Ребята! Надевайте перчатки! Взять её!
Тпт, тпт, тпт, тпт, тпт, тпт, тпт, тпт.
– Вот, вот она! Заходи сзади!
– М-мяв-в!
– Осторожней, чтобы не оцарапала! Она может быть заразной!
– Что вы ей вкололи, док?
– М-мяу!
– Лови давай. Не задавай глупых вопросов.
– Я не нанимался заражаться от ваших подопытных.
– Все вон! Все пошли вон! И её забирайте! Где уборщик?
– May! May!
– Он сейчас будет, док.
– Надо всё зачистить и простерилизовать тут. Ничего не трогайте. Перчатки в стирку.
– Ладно-ладно, док. Мы уже уходим.
– Эксперимент провален.
– Мы пришлём уборщика.
– И поскорее.
– М-мяв!
Глава 4
Рынок
1
Бездна оказалась настоящей, но только для Хозяина. Прежнего. Он в неё канул.
Мне тяжело сейчас думать о том, что я оказался более живучим. Отростки ещё хранят воспоминание о прежней привязанности. Отсутствующие отношения странно отчётливы. Как это понять? Я не помню, чтобы такое было со мной в сдвинутой назад реальности.
Всё ли я сделал, чтобы уберечь Летучего Хозяина?
Нет.
Сейчас ничто не спасает меня от знания о том, что я начал отрываться от него давно. Связь слабела. Моя – не его. Летучий не знал о моём существовании. Но разве это имеет сейчас значение? Важно лишь то, что это я успел его разлюбить. Как странно и страшно.
Разлюбить – получается, это и значит выжить.
2
Есть ли что-то по ту сторону бездны?
Я не понимаю, зачем думать об этом. Это ни к чему не ведёт. Это слишком остро. Летучий промелькнул, он уже канул. Это мы его отдали бездне. В его смерти есть наша вина. Моя.
Мне не с кем поговорить. Я не испускаю сигналов, которыми можно было бы обменяться с другими. Я беззвучен, я непонятен. Я незаметен. Моё «я» самозамкнуто, и я не могу объяснить всего, что понял сам, даже тем полусуществам, которые похожи на меня. Даже тем, кто вырастает из моих отростков.
И что такое это «я»? Кто я вообще? Остаюсь ли я тем же «я», переходя через испытания? А другие? Кто мне об этом расскажет?
3
Раньше я думал, что главное – это преданность. Она собирает мои растопыренные щупальца, мои разрозненные желания и кусочки впечатлений. Но вот она обманула меня. Закончилась. Я понял, что могу путешествовать от Хозяина к Хозяину, теряя одни реальности и получая другие.
Это больно. Это очень больно.
Это интересно.
4
Я вспомнил, как совершился сам перескок на другую прожилку бытия (понять – и забыть). Когда горло Летучего оказалось в пасти нового Хозяина, я только и смог, что использовать свой простейший трюк: внедриться отростками в первый попавшийся пузырь, чтобы меня не смыло в кисло пахнущее варево утробы. Я заставил себя забыть о Летучем. Новый Хозяин поглотил прежнего. Сначала убил, а потом сожрал. А я задержался в его глотке.
И всё.
Прощай и прости, Летучий.
Новый хозяин разговорчив. Я изучаю его язык.
5
Пока смог распознать лишь несколько звукосочетаний: требовательные речи возникают с длинным «а»; сомнения прячутся в прощупывающем воздух «м-м-м»; м-м-мурзыка завершения, гибкое владение ситуацией выражается в гаснущем «у».
Я вслушиваюсь в обертоны мягкости. Нарастание речи происходит постепенно: звуки кажутся такими же плавными, как и движения Хозяина. Он прекрасно ладит с воздухом, в который не поднимается.
Однако впечатление плавности обманчиво. Природа его движений непроста: мягкость обволакивает хватку и готовность к броску, подобно нежности воздуха, скрывающей жёсткость событий.
Новый хозяин движется необыкновенно.
6
– М-ма(у), м-мамум, мр-р. Не задерживай меня, Мурз. Не сегодня. Я не хочу, м-мне мнекогдау, мр-р.
– М-мя! Ну один раз! О, как ты пахнешь там-м-м! Стой, я сейчас тебя…
Кто-то иной, грубый и, кажется, более крупный, гулкий, говорит с Плавным, обдавая нас жаром своего тела-мира. Что ему нужно?
– М-м-мнет, м-мн-нет.
Из-за тряски плавнохозяйского тела жидкость трубопроводов разворачивается вспять.
– М-мя!
– Ш-ш-ш! Не см-мей!
Тело Плавного Хозяина вибрирует от негодования. Или от чего-то ещё – того, что я не понимаю?
– М-мяв! Ну куда ты?
Голос Грубого смягчается. Голос Плавного тоже оказывается неожиданно умиротворённым:
– Всё тебе скажим-м-м. Мна рынок мнаадо.
– За м-мя-ясом?
– Не твоего ум-ма-а дело. Покау.
7
Я пытаюсь понять эту встречу. Крупный двойник напал на нового Хозяина. Их взаимодействие было опасным и коротким. Оно сопровождалось сильной тряской, причём сначала тела-миры колебались по-разному; потом возник единый ритм и мне показалось, что произошло слияние двух существ в одно.
А потом они разделились, вернувшись к себе. Плавный остался, а Грубый пропал. Неразбериха реакций ушла, движения снова стали равномерными. Мягкий покой передался всем отсекам и сделал стенки их ещё более упругими. Покой сочился отовсюду, как туман.
И теперь я думаю: может быть, существа вообще подразделяются на два совершенно разных типа? На грубоголосых, крупных и властных, борющихся с реальностью за что-то (за пищу?) – и на других, более мелких и мягких, принимающих всё как есть, обладающих нежными, вкрадчивыми голосами?
Когда эти два типа существ взаимодействуют, то по воле крупных все они могут сливаться в двойные существа, и в это время их тела-миры могут обмениваться какими-то недостающими им свойствами. Необходимыми для выживания, лучшего приспособления к реальности. Властные получают мягкость, а покорные – силу (как-то так).
Они соединяются ненадолго: были «он» и «она» – стало «оно». А потом они опять распадаются, отправляясь по своим делам.
Если моя догадка верна, тогда мой Плавный Хозяин – не он, а она!
Не Хозяин. Хозяйка.
8
А я – полусущество. Я не живу, а полусуществую. Я не взаимодействую с себе подобными. Ведь полусущества не нуждаются в обмене свойствами с другими полусуществами. Нет, мы нуждаемся отнюдь не в своих подобиях.
Мы нуждаемся в Хозяевах. В тех, внутри которых мы можем быть.
А Хозяева исчезают. Они пропадают в бездне.
Откуда же они возникают? Из каких пропастей? Из какого утра? Какой тьмы? Какого тумана? Какой реки? Я не видел их возникновения. Для меня они точно уже всегда были. Но они сменяли друг друга, а я оставался. Я даже не знаю, сколько у меня было Хозяев. Я не помню сдвинутой назад реальности, иначе я бы исчез от тоски. Существуют ли они сейчас, в небытии, без меня? Каково им не быть?
Возвращается ли кто-то из бездны, а? Возможно ли это? Может быть, они из бездны и возникают?
9
Я не знаю, возможно ли деление существ. Могут ли они повторять себя, создавая копии или подобия, как мы? Все полусущества делятся. Например, я оставляю в камерах Плавной свои отростки, из которых могут произойти другие полусущества при определённых условиях. Это естественный, лёгкий процесс. Для этого нужна только пища. Наши «я» рассредоточиваются безо всякого смысла. Я не слежу за полужизнью своих копий.
10
Нас обступает разноголосица. Я прекращаю вскрывать новые отсеки. Хватит проникновений. Я хочу выбраться из гущи и пищи и оказаться свободным в хозяйской глотке. Я надеюсь понять, что соответствует шуму извне.
Реальность Летучего была приглушённой замесью тьмы и света. А теперь, мне кажется, наша реальность – свет. Я хочу его ощутить. Хочу понять, что значит день – даже если это опасно.
11
Ловкость, с которой Плавная маневрирует между дребезгом, топотом и шуршаньем, восхищает меня. Она вбегает в запахи.
Я выпрастываюсь из мякоти горла и болтаюсь в слизневой жидкости. Её очень много: она всё поступает и поступает из горловых резервуаров. Плавная дышит очень часто, приоткрывая и закрывая наружный мир. Запахи резче света. Они устойчивые и сменяются, не смешиваясь, целиком. Громкость разноголосицы даже теряется в них. Я думаю, что здесь, в этом насыщенном пространстве никуда не сдвинутой реальности запахи тоже становятся речью, которую я бы мог освоить. Понять, откуда они идут, кому принадлежат.
Плавная так независима и непостижимо ловка, что, кажется, она ускользает ото всех – от своих жителей-полусуществ, от существ и Гигов внешнего мира. От нас и наших возможных привязанностей. Она убегает от всего.
Я понимаю её. Плавная вызывает у меня любопытство. Жадность безнаказанного интереса. Ни больше ни меньше. Но, думая о ней, я не забываю о себе. Я могу убавить силу интереса, когда захочу. Может быть, всё дело в том, что после гибели прежнего Хозяина я боюсь привязываться. Прохлада любопытства позволяет оставаться закрытым. Я не служу новой Хозяйке. Я путешествую в ней.
12
Ой!
Пока я думал, что-то произошло. Мир рванулся и опрокинулся. Плавная уже – Неплавная! Она обожралась запахами. Р-раз – пасть раскрылась и сомкнулась. Теперь она держит новое чужое душное, которое затыкает свет. Запах ужасен. Это мёртвое тело-мир. Слизневые потоки всё извергаются. Меня несёт к мёртвому. Как же холодно!
Ох! Всё сотрясает оглушительный крак. Следует удар, от неожиданности которого пасть разжимается, и я вместе со своим ужасным мёртвым пристанищем оказываюсь на свету – без Хозяйки. Мне жутко. Гомон, громовые крики, удар, удар.
– М-мя-яв!
Мы снова в пасти Плавной. Над нами громовые голоса Гигов. Они орут: «А», «О», «Э», «У» (больше я ничего не понимаю). Я отчаянно пытаюсь прикрепиться к влажным покровам гортани, я не хочу быть с мёртвым. Вдруг оно пропадает, и вот уже свет застит живое; Хозяйка ест что-то обдающее всех её жителей, оказавшихся на поверхности её крика, чужой, горячей и сладкой жидкостью. И вот уже меня швырнуло в разрушенные слои чужой мякоти, вываливающейся из отсеков.
Р-раз – и Плавно-Неплавная исчезла. Р-раз – и перепутанные слои и я взмывают вверх, на ослепительно-яркий свет, мучающий непонятным. Р-раз – и я в тенистой пещере. Это тоже гортань. Чья она, я не знаю.
Всё произошло слишком быстро.
13
– А! А! Ну где ты там?
– Сейчас, сейчас!
– Ты видела? За палец цапнула!
– Голодная, видно.
– Жалеешь её, да? Кошару эту? Лучше перебинтуй. Не могу сама. Сильно кровь идёт, чёрт.
– Я сейчас, потерпи.
– Чёрт! До мяса!
– Не облизывай! Давай я тебе полью. Так. Теперь надо обработать рану. Где у тебя перекись?
– Посмотри тут, в верхнем ящике.
– Нету. Только вата. Сейчас. Давай я тебе и губы вытру.
– Кажется, в сумке у меня были салфетки. Анти… антибактериальные.
– Ага.
– Поймать бы их всех и перестрелять!
– Кого? Кошек? Много их здесь. Всех не перестреляешь.
– Ты просто неисправима! Не забыла, кто тут пострадавший?
– Ну не сердись.
– А людей тебе, значит, не жалко.
– Я видела: люди дают кошкам обрезки мяса.
– Те, кто даёт, скоро прогорят.
– А ты за одну креветку чуть её не убила!
– Опять двадцать пять! Затяни получше.
– Так пойдёт?
– Угу.
– Зачем же так злиться? И вреда от неё никакого.
– Э, подруга, ничему тебя жизнь не учит.
– Всё-таки божья тварь.
– Слушай! Ты в секте зелёных, что ли?
– Нет. Но у древних египтян, например, кошки считались священными животными…
– Эй! Она укусила твою подругу! О чём ты?
– Прости.
– И ведь к лучшему товару пролезла!
– У нас, ты думаешь, самый лучший?
– Лучшие креветки на рынке. Королевские.
– Но запах уже у них, тебе не кажется?
– Нормальный запах, дурында!
– Как будто несвежий…
– Молчи. Ты тут недавно. У тебя испытательный срок. Вышвырнут и не почешутся! И кому потом отвечать за тебя, а?
– Прости. Просто у нас в магазине…
– Ну и где теперь твой магазин?
– Ты же знаешь.
– Откуда я знаю? Может, и правильно, что конфисковали.
– Зачем ты так?
– Может, босс твой обделывал кое-какие делишки?
– Ты это нарочно говоришь! Ты же знаешь, что это было несправедливо.
– Чёрт! Палец болит.
– Ослабить повязку?
– Не надо.
– Я рассказывала тебе: на него накатали донос. Он ни в чём не виноват.
– Да почем я знаю, кто виноват, а кто – нет?
– Хозяин был порядочным человеком.
– Порядочным сроки не дают.
– Это было давно. Судебная ошибка.
– Так уж и ошибка. Они-то дело подняли, проверили.
– Нет, просто он тогда в университете лекции читал, а на его место метил другой. Вот он и написал донос.
– Серьёзно?
– Ну да. Что-то политическое, но это между нами. Что чему-то не тому учит студентов.
– А что за лекции были?
– По философии.
– И потом тюрьма, а потом торговля креветками?
– А что тут такого?
– Ничего. Просто как-то странно: философ – и креветки. Философ-креветочник.
– Такова судьба.
– Я вот всю жизнь этими проклятыми креветками занимаюсь. И без всякой там философии. Как же мне всё это надоело! А тут ещё эти кошки! А если она бешеная?
– Просто сходи к врачу.
– На что? У меня страховка закончилась, а выручки пока нет.
– Давай я тебе одолжу.
– Богатая? Ты с ума сошла?
– Сходи, когда будет обед.
– Да как ты одна тут будешь?
– Как-нибудь справлюсь.
– Нет, я лучше в аптеку.
– Ну, сама смотри. Вы что-то хотели, уважаемый?
– Мне морепродукты, всего понемногу.
– А вам?
Глава 5
Открытие
1
Раньше я думал, что это невозможно. И всё-таки это произошло. Я оказался внутри Гига и теперь живу в нём. Движусь с лёгкостью, открывая одну хорошо обустроенную камеру за другой. Мне даже не требуется каких-то особых усилий, чтобы изучать нового Хозяина, – всё происходит само собой, так естественно, точно именно это мне и было предназначено. Вернее, новую Хозяйку (это Гиг по типу «она»). Я никуда не спешу. Как-то постепенно я начал понимать язык Гигов, а вместе с ним и систему их связей со всем существующим.
Гиги – существа с взаимоисключающими свойствами. Они сильны и многое могут, но всегда чего-то боятся. Это главное, что я понял в них. Страх пропитывает все стенки из отсеков, гибкие и прочные оболочки трубопроводов; это страх их текущих жизней, связанный с какими-то настоящими опасностями и нежеланием их принять. Страх, появляющийся исподволь, под покровом отваги жить, ничего не желающей разбирать. У каждого Гига этот страх свой.
Но, кажется, у каждого из них есть ещё один, более глубинный страх. Общий. Находясь в камерах Хозяйки, я могу к нему прикоснуться – он твёрдый, упругий, свёрнут в тонкие трубочки и лежит неприметно под более нежными плёнками и слоями мякоти. В тех Гигах, с кем говорит Хозяйка, я улавливаю его как звук (он кажется низким, почти неразличимым гудом). Глубинные страхи других Гигов реагируют на её страх, как бы подключаются к нему. Возможно, сами Гиги ничего не знают об этом.
2
Может быть, это отложенный страх их бесстрашных предшественников, живших в сдвинутой назад реальности. Нерастраченный страх предшественников, который был передан нынешним Гигам неизвестным мне способом. В обычной жизни Гига он не активирован, а тщательно свёрнут и как тайна упакован внутри центральных резервуаров, которыми оснащён каждый отсек гигантского тела. Отсеки и камеры очень разные – разных форм и размеров, разных условий для жизни полусуществ, населяющих их. Но тайна у всех отсеков одна. Когда этот глубинный гигантский страх по каким-то причинам активируется и выпускается, он быстро захватывает, заполняя собой, всё пространство отсека.