Когда комендант закрыл за мной дверь, я заговорил первым: «Мне сказали, тебя зовут Антон. Я Иван. Надеюсь, ты будешь хорошим собеседником, ведь я терпеть не могу глупых людишек».
Он резво спрыгнул с подоконника и направился в мою сторону, протянув правую руку. Дойдя до меня, он дождался, пока я её нехотя пожму, и заговорил:
– Иван, ты любишь животных?
– Конечно же, нет, – ответил я.
– Почему? – спросил он.
– Животные тупые и невежественные создания, но знаешь, что самое страшное, Антошка? Тебя можно так называть?
– Валяй, – разрешил он.
– Самое страшное, что многие люди столь же невежественны, как и животные, а что еще страшнее, они иногда даже хуже них, – рассуждал я, вспоминая, как глупо выглядела мама, когда начала пить по пять литров воды в день, потому что так сказали по телевизору.
– Что такое невежество? – спросил Антоша.
– Ну ты выдал. Тоже мне, гений. Неужели не знаешь? – высокомерно спросил я.
– Нет. Не знаю. У меня просто аномально развит гиппокамп в мозгу. Я запоминаю всё с первого раза до мельчайших деталей, – ответил он.
– Знаю я про гиппокамп. Это область, отвечающая за кратковременную память. Ну так она у меня тоже весьма неплохо развита. Я вообще, судя по всему, развит всесторонне, – хвалился я.
– Я вижу. А в сказках обычно Иваны дурачки, а вот ты нет, – сказал он улыбаясь.
– Ошалел? Даже не смешно. Имя не влияет на человека и никак его не характеризует. А если ты не хочешь и дальше падать в моих глазах, не говори больше такую чушь, – оторвал я, почувствовав при этом небольшой тремор рук и кратковременную слабость в коленях.
– Понял, – расстроившись, ответил он и, снова сев на подоконник, уставился в окно.
Так началась моя жизнь в лицее, в котором я вскоре получил вес как самый умный и способный воспитанник. Мною гордились преподаватели и уважали сверстники, а Антон, напротив, оказался серой мышью, так как действительно не мог ничем похвастаться, кроме своей памяти. Он переживал из-за этого, но старался не показывать вида. Я относился к нему холодно, хоть и чувствовал его собачью доброту, но мои амбиции продолжали расти, и вскоре случился некий инцидент.
Однажды я доказывал преподавателю по космологии, что пространство не пустое, а скорее наоборот. Поднявшись без разрешения и встав у своей любимой первой парты, я безжалостно бил глаголом:
– Виктор Васильевич! Я не согласен с Вами, что пространство – это разряженный вакуум. Если в нём мало материи, это не значит, что он пуст, это значит, что он может состоять из невероятно плотной и упорядоченной субстанции, являющейся своеобразной прародительницей материи!
– Вы, Иван, всё-таки много фантазируете. Всё уже доказано, – сказал он, поправляя свои огромные очки.
– Вы про эксперимент Майкельсона-Морли или…? – спросил я, сдерживая внутреннее недовольство.
– Да, это неплохой пример, – спокойно и важно подтвердил он.
– Виктор Васильевич, ответьте, пожалуйста, что есть материя? – всё еще сдерживаясь, спросил я.
– Это то, из чего сделано всё в этом мире, – ответил он, подняв в аудитории волну смеха, направленного исключительно на меня.
– Каждая элементарная частица – это лишь возмущение всеобъемлющего поля. Неужели Вы настолько посредственны, Виктор Васильевич, что отвечаете мне определением уровня детского сада? – злостно сказал я, выйдя из-под контроля.
– Иван. Прошу Вас, сейчас же выйдите из аудитории. Вон, – нервно сказал он, указав мне на дверь.
Он был зол настолько, что, кажется, не мог больше ничего сказать. А я вообще уже был не в состоянии себя контролировать и, уходя за дверь, выпалил напоследок: «Вы заперли свой разум в догматы учёных, Вы неспособны мыслить свободно. Я выйду из аудитории, но помните, что я умнее Вас». Сказав слово «Вас», буква «с» прозвучала со свистом, потому что мой рот тотчас наполнился пеной. Я поймал себя на мысли, что больше не могу контролировать свой язык, конечности и тело, а взглянув на свои руки, не смог их чётко разглядеть, так как они сильно тряслись. Я всё понимал, но тело не слушалось ни одного моего приказа. Испуганные глаза ребят и уже отошедшего от злобы Виктора Васильевича – это всё, что я видел, пока не отключился вовсе.
Дом, милый дом. Болит язык. Видимо, прижимали указкой, чтобы я его не проглотил. Диагноз – эпилепсия, как прояснила мама. Эпилепсия не лечится, но и не имеет продолжительной и прогнозируемой симптоматики, поэтому, провалявшись дома всего два дня, я снова объявился в лицее.
Виктор Васильевич простил меня и даже немного зауважал, но больше никогда и ни о чём меня не спрашивал, а я и не рвался. Я смирился, что все, абсолютно все окружающие меня люди и даже эти гениальные, на первый взгляд, дети, к сожалению, не умеют широко мыслить. Они все заперли себя в догмы современной науки, а я считал это в корне неверным подходом познания.
Даже невзирая на то, что жизнь снова проучила меня в этот раз, я вновь и вновь осуждал людей и тут же бился в конвульсиях с пеной у нёба.
Мне было еще двадцать, а я, уже имея должность эксперта по международному сотрудничеству в крупной фирме, был направлен в заграничную командировку. Фирма планировала заключить договор с китайскими партнёрами в части поставки нам крупной партии алюминия, естественно, сомнительного качества. Я вёл доклад перед десятком влиятельных китайских бизнесменов, заправляющих алюминиевым вторсырьём и, как всегда, не мог скрывать гордости за свой гибкий и резвый ум.
На один очень, как мне показалось, тривиальный вопрос одного из присутствующих китайских коллег я ответил с усмешкой, чем поставил его в глупое положение перед присутствующими. И вот я лежу на дорогом красном ковре и снова корчусь от судорог. Совещание было сорвано. Как оказалось на следующий день, я настолько разочаровал серьезных китайских коллег своей дерзостью, что они не захотели меня более видеть. Обратившись к моему руководству, они потребовали прислать другого эксперта, на что получили положительный ответ. «Не стоит переоценивать свою значимость», – с грустью констатировал я, узнав эту новость.
Мой запал потух и, вернувшись в отель, я как следует напился и затянулся сигаретой. И вот в пьяном бреду я выловил из пространства мысль: «Это всё неспроста». «Да. Это всё неспроста», – еще раз констатировал я и стал вспоминать случаи, когда кого-то осуждал и ставил в глупое положение. Прокрутив в своей голове десятки таких случаев, я уже точно был уверен, что мой недуг – это мгновенная карма, но тут же возник и закономерный вопрос: «Почему другие люди не впадают в такое состояние, когда делают нечто подобное? Что это за мир-то такой несправедливый, несовершенный? Кто его сделал, или он сам таким возник?» Эти вопросы, прогулявшись по моей голове и не найдя ответов, ушли в пространство…
Утро следующего дня. Я осознавал, что мне нужно собираться на рейс домой, чтобы явиться на работу с видом виноватой собаки и рьяно убеждать начальство, что все дураки, кроме меня. Амбиции – это сильная вещь, но в этот раз я тратил невероятные волевые усилия, чтобы их притупить.
Таксистом оказался человек индуисткой внешности, поэтому я, решив блеснуть умом, сформулировал просьбу на хинди: «В аэропорт, пожалуйста». Не скрывая радости, вызванной моими познаниями его родного языка, он тут же забрякал на нём:
– Вы прекрасно говорите на хинди. Вы жили в Индии?
– Спасибо. Нет, не бывал даже. Мне просто легко даются языки и всё прочее, – нехотя ответил я, еще больше убедив его в прекрасном владении хинди.
– Полиглот, значит? – спросил он.
– Да, наверное, – отмахнулся я, не желая вести беседу, но и не имея особого желания грубить.
– Вижу, вы чем-то расстроены? – словно робот, спросил он.
– Да. Неужели так видно? – ответил я.
– Вы знаете, я не знаю почему, но мне кажется, что Вам не нужно туда. Вы должны быть в ином месте, – монотонно произнес он.
– Откуда Вы знаете, куда я еду? А-а-а. Вы увидели бирку на моём чемодане, – усмехнувшись, спросил я.
– Нет. Я не видел бирку, но Вам стоит просто прислушаться, – продолжал он гипнотическим голосом.
– Я и сам не хочу обратно, если честно. Мне, очень умному человеку, можно сказать, гению, трудно сейчас, – сказал я, немного раскрепостившись.
– Выпейте это…
Он протянул мне желтый потертый мешочек, из которого торчало горлышко с откидной позолоченной крышкой. Я бездумно взял его в руки и даже поблагодарил: «Спасибо». Возможно, я был настолько потерян и морально помят, что, не задумываясь о свойствах содержимого, выпил до дна, а потом, корчась от неимоверной горечи, протянул его таксисту. Схватив его, он, улыбнувшись, подтвердил:
– Должно помочь.
– Да. Горячит неплохо. Скажите, а куда мне ехать? – спросил я.
– В Индию, – ответил он.
– Куда именно? Точнее? – переспросил я.
– Вас встретят. Мой прадед не берёт учеников, но Вас – возьмет. Учитель давно ждёт Вас, – закашлявшись, произнёс он, будто бы поняв, что неудачно обмолвился.
– Заманчиво. Только не пойму, почему он ждёт именно меня, да ещё и давно? – спросил я.
– Не волнуйтесь, скоро Вы получите ответы на все вопросы, – ответил он.
– Это то, что мне нужно. Признаюсь, я давно пришёл к потолку познания этого мира. Говорите же адрес, – потребовал я.
– Адрес сложный. Сами не сможете найти, но я попрошу, чтобы Вас встретили в аэропорту. Будет стоять мальчишка с табличкой.
– На табличке будет мое имя? – спросил я.
– Да, – резво ответил он.
– Договорились. Надеюсь, не обманете. Я обычно не верю людям. Вы, наверное, дали мне выпить что-то, повышающее порог доверия к незнакомцам, – сказал я, посмеиваясь, будто пьяный.
– Ну Вы же согласились это выпить, – усмехнулся он, – ладно, отдохните пока, а я, пожалуй, поднажму. Регистрация на рейс заканчивается через сорок минут.
– Ох, что творю, – вырвалось у меня.
– Поспите, – гипнотическим голосом сказал он, два раза похлопав меня по плечу.
Тут же меня начало клонить в сон, и я провалился в него, не успев ничего ответить незнакомцу…
От сильной тряски и вибраций я открыл глаза. Как оказалось, я находился в кресле самолета, и, согласно сообщению командира воздушного судна, мы только что успешно сели. «Это всё сон?» – наивно думал я, посмеиваясь, словно умалишённый. Впервые в жизни я полностью потерялся во времени и пространстве и не знал, как реагировать на подобные явления, и, наверное, в этот момент выглядел весьма глупо.
– Вставайте, господин, мы совершили успешную посадку, – вежливо сказала стюардесса, наклонившись к моему уху.
– О-у. Я всё проспал. Меня сюда привёл таксист, да? – сонно спросил я.
– Дайте-ка вспомнить. По-моему, в самолёт Вы вошли один, – ответила она, задумчиво нахмурив тонкие бровки.
– Благодарю, – серьёзно ответил я, решив не показывать волнения.
Спускаясь с трапа самолёта и пытаясь глазами найти мальчика с табличкой, я растерялся, ведь такого количества народа, сконцентрированного в одном месте, я никогда не видел. Вместе с бурным потоком этой людской массы я вскоре оказался в аэропорту. «Что бы я делал в этой стране, не зная их языка?» – с гордостью спрашивал я себя, узнав у случайной прохожей, где можно забрать багаж.
Не дождавшись в месте получения багажа своего чемодана, я с наездом обратился к соответствующим службам аэропорта, на что получил ошеломительный ответ: «Вы не сдавали багаж». Я был вне себя. Деньги, одежда, важные личные документы, кроме паспорта, находились в чемодане, который я, как оказалось, не сдавал вовсе. В моей голове роился шабаш негативных мыслей, и я злостно причитал: «Вот блин. Таксист меня надул. Что же делать? Чёрт. Сам, говорят, дошёл. Хм. Без мозгов и памяти дошёл. Ну и дела. Чёрт, чёрт, чёрт». Вдруг за спиной послышался звонкий хинди: «Почему, когда Вы злитесь, Вы зовёте чёрта? Он как-то виноват?»
Резко обернувшись, я увидел мальчика в лохмотьях и, побыв немного в прострации, спросил:
– Ты тот, кто меня должен встречать?
– Да, – ответил он, после чего глупо покружился несколько раз и похлопал по своему драному рюкзаку, из кармана которого торчал свернутый лист пергамента.
– Ну и где ты ходишь? Почему табличку не поднял? – строго спросил я.
– Я поднимал, кричал Вам, когда Вы спускались с трапа, но Вы не увидели. А потом Вы были заняты поиском своего багажа. Папа сказал, что Вы забыли у него в такси свой багаж, – чётко выпалил он, как стихотворение.
– Может, твой папа просто обокрал меня? Я ничего не помню, – гаркнул я.
– Вы пили из мешочка? – спросил он, заглядывая мне в лицо.
– Пил, – подтвердил я.
– Значит, всё правильно. Вы пока можете некоторые вещи не помнить, но не волнуйтесь. Позже память вернётся. Пойдемте.
– Чудеса какие-то. Ладно. Веди, – сказал я, показательно отбросив руку в сторону.
Мы сели в такси и выехали за город, после чего мальчик поторопил выйти. Странно, но молчаливый таксист вообще не взял с нас денег и, отъехав чуть подальше, остановил машину, вышел из неё и начал медленно обходить колымагу, пиная колёса.
– И что теперь, товарищ проводник? – дёргано спросил я, сдерживая внутренний страх от слабого понимания происходящего.
– Простите, но дорогу Вам знать не нужно. Выпейте это, – сказал он, протянув мне маленькую склянку с непонятным напитком зелёного оттенка.
– Эта такая же штука, что и твой отец мне давал? – рассмеялся я.
– Да, – подтвердил он.
– Зачем она мне сейчас? – спросил я, аккуратно взяв её из рук мальчика.
– Вы не должны знать, куда мы поедем. Сейчас Вы выпьете это, и вскоре Ваше сознание перестанет беспокоить мозг. Вы будете делать всё очень чётко, но не осознавать. Вам это покажется волшебным перемещением в пространстве, когда очнётесь.
– Ох, хотел бы я узнать рецепт этого зелья, – отшутился я, откупоривая пробку малюсенького сосуда.
– У него на Вас большие надежды, – добавил мальчик, забирая с моей руки пустой пузырёк.
– У кого? – морщась, спросил я, еще не отойдя от горечи выпитого.
– У того, к кому мы идём.
– У меня теперь вообще только на него одна надежда, – закашлявшись, ответил я, поняв, о ком речь.