Сейчас почти десять тридцать утра. Я кручу педали, направляясь в тень одиноко растущего можжевельника, и осматриваю залитые солнцем окрестности. Пустыня постепенно отступает и превращается в местность из разноцветных каменных валунов, скрытых скал, выветренных и деформированных утесов, наклонных и разрушенных каньонов, расколотых монолитов. Это странная страна – это страна вуду. Это страна одиночества, красная пустошь, которая начинается там, где заканчиваются все дороги. Вчера вечером я приехал уже после того, как стемнело, и не смог разглядеть ландшафт по пути к тропе. Осматривая восточное направление, чтобы найти какой-либо указатель присутствия каньона, к которому я направляюсь, я вынимаю из рюкзака шоколадный маффин, купленный в пекарне в Моабе, и начинаю давиться им. Кекс и мой рот практически пересохли под воздействием засушливого ветра. Вокруг многочисленные следы крупного рогатого скота, свидетельства непрерывных попыток владельца ранчо вопреки всему заработать в пустыне себе на жизнь. Стада вытоптали извилистые тропы на местности, покрытой кружевными травами, высокими кактусами, которые ощетиниваются иглами, наподобие ежей, и черной микробиотической коркой, закрывающей красную землю. Несколькими глотками воды из гидратационной трубки от моего кэмелбэка, прикрепленной к наплечному ремню, я запиваю остатки кекса.
Снова сев на велосипед, я еду вниз по дороге вдоль защищающей меня от ветра холмистой гряды, но на вершине следующего холма я снова вступаю в бой с порывами ветра. Еще через двадцать минут, непрерывно крутя педали по дороге, раскаленной, как доменная печь, я вижу группу мотоциклистов, которые проезжают мимо меня в сторону округа Мейз в Каньонлендс. Пыль от мотоциклов летит мне прямо в лицо, забивая нос, глаза, слезные протоки и даже приклеиваясь к моим зубам. Я с гримасой на лице счищаю песок с губ и зубов и прибавляю ход, размышляя о том, куда эти байкеры направляются.
Я побывал в округе Мейз только один раз, в течение получаса, почти десять лет назад. Когда наша группа, сплавлявшаяся на рафтах по каньону Катаракт, сделала привал во второй половине дня, чтобы разбить лагерь у реки Колорадо на пляже под названием «Спэниш-Боттом», я поднялся на триста метров вверх по краю скалы до места, известного под названием «Доллс-Хаус». Причудливые скальные образования высотой от полутора до трех метров возвышались надо мной, когда я, как лилипут, карабкался по песчанику и граниту. Наконец, когда я обернулся, чтобы посмотреть на реку, вдруг резко остановился и присел на ближайший валун, пораженный открывшимся мне видом. Это было впервые, когда особенности рельефа и процессы формирования пустыни заставили меня остановиться и понять, насколько мы малы и смелы, мы – человеческая раса.
Внизу, за лодками у Спэниш-Боттом, яростно текла река; внезапно я понял, что именно в этот момент ее красновато-коричневый поток вырезал этот самый каньон из тысячи квадратных километров пустынных равнин. Когда я находился в Доллс-Хаус, у меня неожиданно возникло чувство, что я наблюдаю за тем, как рождается ландшафт, как будто я стою на краю кратера извергающегося вулкана. Эта перспектива породила во мне ощущение того, что я нахожусь в самом начале времен, в той изначальной эпохе до возникновения жизни, когда существовала только пустынная земля. Подобно тому, как мы смотрим в телескоп на Млечный путь и задаемся вопросом, не одиноки ли мы во Вселенной, я с ошеломляющей ясностью осознал, насколько мала и хрупка жизнь, насколько мы незначительны по сравнению с силами природы и размерами пространства. Если бы моя группа, чьи два рафта находились на расстоянии полутора километров отсюда, села бы на них и ушла, я бы оказался отрезанным от человечества настолько, насколько это вообще возможно. Через пятнадцать – тридцать дней я бы умер от голода, в одиночестве, когда пошел бы пешком вверх по течению реки по направлению к Моабу, и больше никогда бы не увидел признаков присутствия человека или его самого. Тем не менее, несмотря на скудость ландшафта и одиночество окружающей пустыни, мне в голову пришла торжествующая мысль, которая отодвинула на задний план все наши самоуверенные заблуждения. Мы не можем считать себя великими лишь потому, что мы находимся на вершине пищевой цепочки, или же потому, что мы можем изменить окружающую нас среду, – окружающая среда, благодаря своим непостижимым силам и непреклонной мощи, переживет нас. Но вместо того, чтобы чувствовать себя связанными и побежденными своей ничтожностью, мы смелы, потому что мы проявляем свою волю в любом случае, несмотря на свое эфемерное и хрупкое присутствие в этой пустыне, на этой планете, в этой Вселенной. Я посидел еще десять минут, затем с таким же широким кругозором, как и вид с этого обрыва, вернулся в лагерь и очень быстро приготовил ужин.
Я еду по дороге мимо металлической водопропускной трубы, которой отмечен высохший источник западного ответвления каньона Блю-Джон, затем проезжаю перекресток, где ответвление грунтовой дороги уходит в сторону небольшого городка Ханксвилл, который находится в часе езды к западу от входа в Национальный парк Капитол-Риф. Ханксвилл – ближайшее поселение к Робберс-Руст и округу Мейз. В нем находится ближайший телефон-автомат. Примерно через восемьсот метров я проезжаю по пологой травянистой поляне, которая раньше была взлетно-посадочной полосой до тех пор, пока какая-то незначительная катастрофа не заставила того, кто прилетал сюда, поискать более надежную площадку. Это свидетельствует о том, что маленькие самолеты и вертолеты, как правило, являются единственным эффективным средством передвижения в этой стране. Но в некоторых случаях с финансовой точки зрения не всегда бывает выгодно отправляться из одного пункта в другой, даже если бы вы умели летать. Лучше просто остаться дома.
В свое время мормоны сделали все возможное, чтобы вдоль и поперек расчертить эту часть страны дорогами с разноуровневыми развязками, но им все-таки пришлось отступить в основанные ими города Грин-Ривер и Моаб. Сегодня многие из дорог, построенных мормонами, заброшены, вместо них появились труднопроходимые тропы. Забавно, но на автомобилях здесь ездят намного реже, чем на лошадях или на повозках сотню лет назад. Вчера вечером я проехал более девяноста километров по единственной грунтовой дороге в восточной части двух округов, чтобы добраться до места своего старта – за два с половиной часа езды по глубокой колее я не встретил ни одного фонаря, ни одного дома. Владельцы ранчо, скотоводы, добытчики урана и бурильщики нефти – каждый из них оставил свой след на этой земле, но затем все они сложили руки, отказавшись от своих планов, не в силах противостоять пустыне.
Эти искатели благосостояния не были первыми, кто переступил границу этой страны, а затем покинул ее как бесплодную пустошь. Во все времена общины древних поселенцев возникали в каньонах и затем исчезали в глубине веков. Обычно о том, что горы и отдаленные части пустыни более гостеприимны, люди начинали думать во время сильной засухи или вражеских вторжений. Но иногда невозможно найти правдоподобного ответа на вопрос о причине внезапного исчезновения целой культуры из определенного региона. Пять тысяч лет тому назад люди, проживавшие по берегам Барьер-Крик, оставили свои пиктограммы и петроглифы в Большой галерее и в нишах. Затем они исчезли. Поскольку нет никаких письменных свидетельств того, почему они ушли, их исход остался загадкой, давая пищу воображению. Глядя на их рисунки, заходя в их дома, сады и бродя рядом с кучами выброшенного ими мусора я чувствую связь с первопроходцами-аборигенами, которые жили в этих каньонах так давно.
Вскарабкавшись на столовую гору, я сразу получаю от ветра сильную оплеуху и начинаю с нетерпением ждать перехода через Хорсшу-Каньон, которым завершу свое путешествие. Я не могу дождаться момента, когда избавлюсь от этого унижающего ветра.
Судя по тому, что я увидел во время своей поездки, местность практически не изменилась с того времени, когда здесь жил Джон Гриффит. Бюро по землеустройству расширило лошадиную тропу столетней давности, установило редкие указательные столбы, но вездесущие разделительные заборы – характерная особенность Запада – здесь явно отсутствуют. Быть может, именно отсутствие заборов из колючей проволоки делает это место таким жутко удаленным. Я провожу много времени в труднодоступных местах – два или три дня в неделю в официально считающихся дикими уголках природы, – но в большинстве из них я не чувствую себя таким изолированным от внешнего мира, как на этой проселочной дороге. И потому что я так считаю, мое одиночество внезапно превращается в одинокость, которая иногда кажется чем-то непреодолимым. В то время, когда в городах региона бурлила жизнь, а Робберс-Руст приобретал свое имя, удаленная пустыня оставалась такой же дикой, как и в начале времен.
Через полтора километра после перевала Бёрр моя почти пятидесятикилометровая мучительная поездка против ветра наконец-то заканчивается. Я слезаю с велосипеда, подхожу к можжевельнику и при помощи U-образного замка прикрепляю заднее колесо моего велосипеда к дереву. Я не очень беспокоюсь о том, что кто-то может покуситься на мой велосипед, но как говорит мой папа: «Нет смысла искушать честных людей». Я бросаю ключи от замка в левый карман и поворачиваюсь к главной туристической достопримечательности – каньону Блю-Джон. Я иду по узкой тропинке кратчайшим наземным путем, теперь, когда ветер не задувает так противно мне в уши, я могу послушать на CD-плеере некоторые из моих любимых музыкальных композиций. Перейдя через несколько дюн из измельченного в порошок красного песчаника, я подхожу к песчаному рыжеватому оврагу и вижу, что нашел вход в зарождающийся каньон. «Хорошо, я на правильном пути», – думаю я и тут же замечаю двух человек, идущих вниз к каньону примерно в тридцати метрах впереди. Я спрыгиваю с дюны в мелкий песчаный овраг и, зайдя за дальний угол дюны, снова вижу двух туристов. С этого расстояния видно, что это две молодые женщины.
«И каковы же были шансы?» – думаю я, удивляясь тому, что увидел еще кого-то в пустыне. После трех часов в одиночестве, и, возможно, желая избавиться от этого чувства, возникшего где-то на дороге, я останавливаюсь, чтобы снять наушники, а затем бросаюсь вперед, чтобы догнать туристов. Они идут так же быстро, как и я, но не переходя на бег, и мне требуется целая минута, чтобы понять, сокращается расстояние между нами или нет. Я думал, что буду в совершенном одиночестве спускаться по основному рукаву каньона Блю-Джон, но встреча с единомышленниками в таких отдаленных местах обычно радует меня, особенно если они могут поддерживать столь быстрый темп ходьбы. В любом случае в данный момент я едва ли смогу избежать встречи с ними. На другом повороте они оглядываются и видят меня, но не останавливаются. Наконец я догоняю их, но не смогу обойти, пока те не остановятся, а они идут дальше.
Понимая, что дальше в течение некоторого времени нам придется идти вместе, я решил начать разговор.
– Привет, – начинаю я, – как дела?
Я не уверен, что они готовы к знакомству с первым встречным в удаленной пустынной глуши. Они без энтузиазма отвечают мне парой местоимений.
Надеясь на что-то более доброжелательное, я пробую еще раз.
– Я не ожидал увидеть кого-либо в каньоне сегодня.
Несмотря на то, что сегодня суббота, это место достаточно удаленное и настолько уединенное, что даже я не смог бы сказать, стоя на грунтовой дороге Робберс-Руст, где вход в каньон, сверяясь с совершенно точными указаниями моей карты.
– Да, ты застал нас врасплох, так подкравшись, – отвечает шатенка, но потом улыбается.
– Ой, извините. Я слушал музыку в наушниках, был погружен в свои мысли, – объясняю я. Улыбаюсь в ответ и представляюсь, – меня зовут Арон.
Они заметно смягчаются и называют свои имена. Шатенку, которая говорила со мной, зовут Меган. Она кажется общительней второй, которую зовут Кристи. У Меган очаровательно вьющиеся волосы до плеч, они обрамляют румяное лицо с карими глазами. Она одета в синюю рубашку на молнии и с длинными рукавами, синие спортивные штаны, на спине синий рюкзак. Если бы я догадался, то мог бы сказать ей, что ее любимый цвет – синий. Белокурые волосы Кристи стянуты в конский хвост, эта прическа открывает лоб с солнечными веснушками и глубокие серо-голубые глаза. Я замечаю, что помимо ее одежды – простой белой футболки с короткими рукавами и синих шорт поверх черных длинных леггинсов, – Кристи подобрала себе дополнительные аксессуары для этого дня – маленькие серебряные серьги-кольца и темные солнцезащитные очки в искусственной черепаховой оправе с ремешком из змеиной кожи. Обычно серьги не носят в каньоне, но сам я не настолько изысканно одет, чтобы делать замечания. Обеим девушкам лет по двадцать пять. В ответ на мой вопрос откуда они, я узнаю, что они из Моаба. Я быстро запоминаю их имена и кому какое принадлежит, чтобы не сделать ошибки в дальнейшем.
Меган, похоже, не против поболтать со мной. Она начинает рассказывать историю о том, как она и Кристи проскочили мимо стоянки у тропы в Грэнери-Спринг и в течение часа плутали по пустыне, прежде чем нашли начало каньона. Я говорю, что гораздо проще ориентироваться на местности, когда ты на велосипеде, а не в автомобиле, потому что ландшафт не так быстро пролетает мимо.
– О Боже, если бы мы были на велосипедах, мы бы высохли на ветру прежде, чем попали сюда, – восклицает Меган, и это разбивает лед между нами.
Каньон по-прежнему представляет собой мелкое высохшее русло реки – узкое сухое ущелье между двумя грядами девятиметровых песчаных дюн. Вскоре местность станет более труднопроходимой, а пока мы дружески болтаем, обмениваясь мнениями о нашей жизни в городах Моаб и Аспен, в которых курортное общество четко делится на «слои». Я узнаю, что они, как и я, работают в индустрии активного отдыха на природе. Будучи менеджерами по логистике в компании Outward Bound, они снаряжают экспедиции экипировкой со склада компании в Моабе. Я рассказываю им, что работаю продавцом в магазине альпинистского снаряжения Ute Mountaineer в Аспене.
Среди добровольно обедневших налогоплательщиков наших городов существует негласное правило: лучше быть бедным в финансовом отношении, но обладать богатым опытом и жить своей мечтой, чем быть богатым в традиционном понимании этого слова и жить в отрыве от своих страстных увлечений. Среди пролетариев высокогорной страны существует убеждение, что стремление к курортному образу жизни – это позорное клеймо. Лучше быть бедным местным жителем, чем богатым туристом. (Правда, выживание местных жителей зависит от интенсивности туристического потока, поэтому их предполагаемое высокомерие более чем несправедливо.) Мы понимаем, что в этом уравнении все уравновешено.
То же самое касается нашего отношения к природе. Внутри каждого из нас есть свой Эдвард Эбби – воинственный защитник природы, протестующий против промышленного развития, выступающий против туризма, испытания различных видов оружия, любитель пива, воинствующий экотеррорист, любитель девственной природы и женщин (особенно из уголков дикой природы, хотя там они, к несчастью, встречаются крайне редко) – мудрец природоохранной деятельности. Вспоминая его оригинальные высказывания, я вижу, какую радость получает он, доводя вещи до крайности. Я вспоминаю, что в одном эссе он написал: «Конечно, мы все лицемеры. Единственный настоящий поступок эколога – это выстрелить себе в голову. В противном случае он все еще будет осквернять Землю своим присутствием». Цитата изложена немного иначе, но смысл именно такой.