– Да нет же, – ответил Хасин. – Так как? Я могу войти?
– От тебя дымом несет. Ты куришь?
– Говорю тебе, нет!
Отец нахмурился и, наклонившись, понюхал футболку сына. Не переставая ворчать, он пропустил его внутрь. Войдя, Хасин снял кроссовки. Из кухни доносился шум скороварки. Пахло картошкой.
– Люди видели твоего брата, – серьезно сказал отец.
У него был красивый, низкий хрипловатый голос. Слова перекатывались будто камешки в решете.
– Им привиделось.
– Они говорят, что видели.
Юноша обернулся к отцу, чьи зрачки приняли нечеткий контур и молочный оттенок, указывающие обычно на старость. Однако ему было всего пятьдесят девять.
– С чего бы им говорить, если они на самом деле его не видели?
– Да не знаю я. Перепутали.
– Мне сказали, что он там был.
– Чушь собачья. Кончай ты с этим, – застонал Хасин.
Старик выглядел озабоченным. Он уже давно не видел старшего сына. У Хасина сжалось сердце. Они с отцом стояли в тесном коридорчике вплотную один к другому. На стенах висели зеркала, старые фотографии, разные вещи оттуда. На полу выстроились в ряд ботинки. Хасин заговорил снова:
– Что мы едим?
– Что всегда. Иди сюда.
Отец вернулся к плите. Перевернул в сковородке рубленые бифштексы, потом включил громче радио, заглушившее ворчание жарившегося мяса. Потом выключил огонь под скороваркой, и они сели за стол. Отец пил воду, сын налил себе стакан гренадина. Было еще светло, но температура стала терпимее. Пахло кофе, весь день простоявшим на огне. Они не разговаривали, ели, положив локоть на стол. Зазвонил телефон, и Хасин побежал в гостиную, чтобы ответить. Это была мать. Она звонила оттуда. Они перекинулись парой слов, но говорила главным образом она. Сказала, что у них жарко. Что рада, что скоро увидит его. Спросила, как он себя ведет. Потом трубку взял отец и несколько минут разговаривал с женой по-арабски. Хасин ушел к себе, чтобы не мешать.
Позже отец заглянул к нему.
– Ты мэрия ходил?
– Ага.
– Работа был?
Отец жил здесь уже больше тридцати пяти лет, но все еще говорил на очень относительном французском, хотя и приобрел местный грубый говорок. Всякий раз, когда тот открывал рот, Хасину хотелось куда-нибудь спрятаться.
– Да нет, нет там никакой работы.
– Нет работы? Она говорила, что все в порядке.
Чтобы окончательно прояснить ситуацию, отец вошел в комнату.
– Нет. Ты не понял. Она там сидит, чтобы помогать людям, которые ищут работу. Но у них самих ничего нет. Все это вообще ни к чему.
– Как это?
– Она помогла мне с резюме, вот и все. Она ничего не может, говорю тебе.
– Вот как?
Брови отца сошлись на переносице, он еле слышно пробурчал что-то по-арабски. Узкие темные губы почти не двигались под седыми усами. Хасин попросил повторить.
– Работать надо, – заявил отец неожиданно торжественным тоном.
– Ага. А еще надо, чтобы работа была.
– Надо найти. Если захочешь – найдешь, – ответил отец, убежденный в своей правоте.
– Точно. Кстати, в понедельник утром я пойду в магазин затариваться. В холодильнике пусто.
– Вот это хорошо.
Старик был большой мастер по части проработки, но стоило Хасину заполнить холодильник продуктами, как все нравоучения заканчивались. Юноша встал. Он сказал, что уходит на вечер.
– Куда это?
– Не знаю. Никуда.
– Как это – никуда?
– Я не поздно.
– Ты всегда поздно возвращаешься.
Хасин уже вышел из комнаты. В коридоре он поспешно натянул кроссовки и куртку, но это не помогло ему избежать последнего совета.
– Наделаешь глупостей – пеняй на себя.
Хасин пообещал глупостей не делать и вышел к приятелям, уже ожидавшим его на площадке у подъезда. Кадер немного дулся. Хасин поддразнил его ровно столько, сколько было нужно, чтобы привести настроение в норму. Потом все стали просто без дела смотреть, как крутятся на автодроме машинки. Элиотт свернул маленький косячок, у него почти ничего уже не осталось. Маловато на шестерых. Вместо расслабления это вызвало всеобщее раздражение.
– Чего делать будем? – спросил Саид.
Этот ритуальный вопрос все слышали раз по десять за день.
– Не знаю.
– Двинем куда-нибудь.
– Куда двинем?
– Двинем, там посмотрим.
– Двигай, только не усни.
Каждый старался вытянуть из косяка как можно больше. Мусс вообще обломался: ему осталось только раздавить окурок в пыли.
Вскоре мамаша с дочкой вырубили ток, и последние посетители растворились в темноте. Женщины тоже удалились вместе с кассой, на прощание помахав ребятам. Дома теперь сложились в пейзаж из прямых линий, усеянных голубыми осколками. Возраст городка канул во мраке. Не осталось ничего, кроме темных громад, острых граней да освещенных окон. И скуки.
– Блин, ну и тоска…
– Ёпрст, что будем делать-то?
– Пошли, плевать, что-нибудь придумаем.
– Сверни хотя бы еще косячок.
– Ну уж нет, у меня вообще почти ничего не осталось.
– Завтра получишь, нормально.
– Вот завтра и посмотрим.
– Слушай, не будь ты сукиным сыном, плевать на твои проблемы.
– Сказал – завтра.
День подходил к концу. В понедельник Хасин попробует продать байк. Он знал одного типа, который торговал всякими железками. За него можно будет взять пол- сотни.
6
Когда кузены добрались до дома Антони, было уже утро. Они чувствовали себя грязными, разбитыми. Плюс ко всему их поджидал отец, сидя за рулем своего грузовичка. Тут же был и сосед в шортах и пляжных шлепках со стаканчиком дымящегося кофе в руке. Увидев их, он расхохотался, но это было скорее попыткой разрядить ситуацию. В грузовичке работало радио, и гнусавый голос без конца повторял припев какой-то песенки.
– Ну и где вы были, гаврики?
Отец посмотрел поверх солнечных очков куда-то вдаль, словно хотел определить по солнцу, который сейчас час. Ребята застыли, не доходя до него, и стояли, опустив руки.
– Да уж, хороши гуси, – сказал сосед.
Отец кашлянул, прочищая горло, протянул руку к бутылке с водой, стоявшей рядом с ним на сиденье, отпил добрую половину и поставил обратно. Видно было, что он тоже не в лучшей форме. Он еще раз прочистил горло и закашлялся.
– Я уже несколько часов жду. Где ты шлялся?
– Сегодня суббота, – проговорил Антони.
– И что? Поэтому ты можешь не ночевать дома?
Ребята долго шли, возвращаясь из Дремблуа, голосуя каждый раз, как на дороге показывалась машина. За всю дорогу они не сказали друг другу и сотни слов. Антони подташнивало.
– Да ладно, дело молодое, – миролюбиво сказал сосед. – Ничего страшного не случилось.
– Ага, – отозвался отец. – Знаешь, я сам как-нибудь разберусь со своими делами, если ты не против.
Сосед понял намек, а отец выпрыгнул из кабины своего «Ивеко». На нем были башмаки, полученные когда-то по линии социальной помощи, джинсовые бермуды и майка без рукавов. Он поискал в кармане сигареты, и ребята увидели, как под загорелой кожей заиграли дельтовидные мышцы и сухожилия.
– Ну, я пошел, – сказал сосед.
Отец сделал вид, что не услышал. Закурив, он снова принялся за Антони:
– Ну? Что скажешь в свое оправдание?
– Ладно, не буду вам мешать, – снова сказал сосед.
Продолжая натужно улыбаться, он поднял на прощание беспалую руку.
– Ага. Передавай привет Эвелин, – сказал отец.
Обязательно передаст. И он ушел, с трудом переставляя ноги. У него были непомерно толстые икры. Как-то раз он сдал кровь на анализ, и выяснилось, что у него зашкаливает холестерин. После этого он не спал три ночи, но от колбасы с ветчиной тем не менее не отказался. Когда-нибудь все равно придется умереть.
Отец снял с кончика языка табачную крошку. Антони видел в его солнечных очках свое искаженное отражение. Выглядел он неважно.
– Ну?
– Мы были у приятелей. Немного выпили. Решили, что лучше там и заночевать.
Губы отца сложились в двусмысленную улыбку. Он обернулся к кузену.
– Думаю, тебя дома заждались.
Ребята не спеша ударили на прощание по рукам, и кузен тоже отчалил. Антони остался под палящим солнцем один на один со своим похмельем и отцовским взглядом.
– Что это за штучки? Вы что, теперь прощаетесь как эти черножопые? Еще салам алейкум скажите!
Антони промолчал. Он думал о пустоте в глубине гаража.
– Давай залезай, – сказал отец. – Работа есть.
– Могу я сначала хоть душ принять?
– Залезай, говорю.
Антони послушался. Отец взялся за руль. Грузовик тронулся. Антони облокотился об окно, чтобы подышать свежим воздухом.
– Пристегнись. Не хватало еще из-за тебя штраф схлопотать.
На выезде из поселка отец был уже на четвертой передаче и давал около восьмидесяти километров в час. Он едва сбавил газ на «лежачих полицейских», установленных на подъездах к начальной школе, рядом с казармами пожарных. Антони почувствовал, как желудок у него подкатывает к горлу, и подумал, что сейчас блеванет. Остановиться бы на пару минут, подышать. Он обернулся к предку. Но тот не отрываясь смотрел на дорогу, вцепившись в руль квадратными кулачищами с зажатой между пальцами сигаретой. В его солнечных очках мелькало синее небо. Они выехали из города, и прошло минут десять, пока Антони не собрался наконец с духом.
– Останови, пожалуйста.
Отец взглянул на него.
– Тебе нехорошо?
– Да.
Паренек действительно был белый как простыня. Грузовичок с гидравлическим стоном остановился на обочине. Антони выпрыгнул из кабины. Не успел он сделать и трех шагов, как из него вылетело все, что было в желудке. Он выпрямился, обливаясь потом, вытер рубашкой лицо и рот. Повязка на его руке была черной от грязи. Прямо перед ним, сколько хватало глаз, простиралась дорога на Этанж, Ламек, Тьонвиль и дальше – в Люксембург. Мимо пулей промчался «Фиат-Панда», потом вдали показался старичок на мопеде с прицепом. Гнусавое тарахтение становилось все громче, и старичок в круглом шлеме проехал мимо, с царственным видом уставившись в горизонт. Провожая его взглядом, Антони увидел в зеркале заднего вида отцовскую челюсть, шею, мускулистое плечо, затылок с первыми седыми волосами. Он сплюнул, чтобы избавиться от горечи во рту, и снова залез в грузовик.
– Полегчало? – спросил отец.
– Ага.
– Держи.
Антони взял бутылку с водой и долго пил. Грузовик снова тронулся. От жары асфальт покрылся расплывчатыми блестящими пятнами. Странно, но они так и не увидели больше старичка на мопеде, тот начисто исчез – будто испарился. По радио диктор желал хорошего отдыха тем, кто уходит в отпуск в августе, и удачи тем, кто отгулял отпуск в июле и в понедельник должен возвращаться на работу. После чего в кабине раздались первые ноты песни «Люблю смотреть на девушек».
– Ты, часом, не знаешь, что там твоей матери взбрело в голову?
– То есть?
Отец снял очки, провел рукой по лицу, по шее. Потом на мгновение выпустил руль и потянулся. Грузовичок бодро мчался среди лугов и рапсовых полей наглого желтого цвета. Местами мягкий пейзаж перечеркивали штрихи высоковольтных линий.
– Утром она снова принялась за старое. Все из-за тебя, говнюк, из-за того, что ты дома не ночевал.
– Что случилось-то?
– Ничего, – сухо отрезал отец. Потом, помолчав, добавил: – В любом случае, если ей вздумается уйти, лично я ее держать не стану.
Они поехали дальше. Ссора дома могла начаться по любому поводу: из-за чьего-то взгляда, из-за телепрограммы, неудачно сказанного слова. Элен умела выбрать самое больное место. У отца не хватало слов. Антони подумал, что, если тот еще хоть раз поднимет на нее руку, он убьет его. Теперь он был почти в силах это сделать. Он чувствовал себя разбитым, ему хотелось зареветь. Еще этот байк, блин…
Через сорок минут они подъехали к большому дому, затерявшемуся в местечке под названием Ла Гранж. При взгляде на него сразу возникал вопрос: что он делает в этой дыре со своим симметричным фасадом и шиферной крышей, солнечными часами и дорожками, усыпанными белым гравием? В этом захолустье не было ничего, кроме старых ферм, длинных, большей частью заброшенных, мелколесья, останков мелких лавчонок да остовов сельхозмашин.
– Кто тут живет? – спросил Антони.
– Не знаю. Это заказ от агентства недвижимости. Надо скосить траву, подстричь живую изгородь, и чтоб все было о’кей. Они собираются его продавать.
В опровержение его слов на решетке красовалась табличка: «Продано». Вот уже некоторое время такие захолустные поселки-призраки в приграничных районах начали неожиданно возрождаться к жизни. Заслуга в этом принадлежала Люксембургу, который, страдая от постоянной нехватки рабочей силы, черпал недостававшие ему руки и головы у соседей. Таким образом, толпы людей ежедневно отправлялись в путь, чтобы заступить на рабочее место за границей. Зарплаты там были хорошие, социальные отчисления небольшие. Так люди и жили, на ходу, работали по одну сторону границы, жили по другую. И благодаря этой приграничной активности возвращались к жизни некогда умирающие территории, была спасена школа, у подножия мертвой церкви открыл свое заведение булочник, среди голых полей вдруг начали, будто грибы, расти дома. Из-под земли, словно по волшебству, стал пробиваться целый мир. А по утрам и вечерам вереницы невыспавшихся рабочих-мигрантов с синевой вокруг глаз запрыгивали в поезда, скапливались на дорогах в поисках средств для пропитания. Экономика потихоньку находила себе новые пути для развития.
Отец занялся живыми изгородями, Антони тем временем косил лужайку. Оглушенный жужжанием мотокосы, паренек вскоре забыл про неприятности. Когда солнце поднялось высоко над землей, он снял рубашку-поло, скинул кроссовки. Травинки липли к потному телу, к лицу. Все это чесалось, но стоит только начать скрестись, уже не остановишься. Он то толкал тяжелый гудящий агрегат, то тянул его на себя, огибая стволы и ни о чем больше не думая. Время от времени, глядя на свои босые ноги в сухой траве, он думал, что вполне может поскользнуться. Было жарко, он чуть не падал от усталости: вот так и происходят несчастные случаи. Нога может попасть прямиком под нож, а тот так и будет делать свои три тысячи оборотов в минуту. Странно, но эта мысль придала ему бодрости. Кровавая развязка часто казалась ему выходом.
К трем часам отец позвал его перекусить. Антони почти закончил косить и двигался теперь вверх, к террасе, с приятным чувством выполненного долга, весь в поту и в траве. Отец знаком велел ему подождать и вскоре подошел к нему.
– Иди за мной.
Они обошли дом и вышли к гаражу. Там отец присоединил к торчавшему из стены крану поливочный шланг, и вода, несколько раз булькнув, полилась на землю ровной, сильной струей.
– Раздевайся, – сказал отец.
– Как это?
– Раздевайся, говорю. В таком виде ты есть не будешь.
– Не буду я заголяться, вот еще.
– Кончай пререкаться. Представь себе, что меня тут нет.
Мальчик снял джинсы и трусы, прикрыв срамные места руками.
– Да ладно, на кой мне твой стручок?
Отец начал поливать его из шланга, зажимая время от времени отверстие пальцем, чтобы увеличить напор. Вода хлестала веселой струей. Сначала это было неприятно и даже довольно-таки унизительно, но потом мало-помалу Антони привык, и прохладный душ оказал на него должное действие. Отец настоял, чтобы он подставил под струю шею и голову: это прочистит ему мозги.
– Ну как?
– Что?
– Разве не хорошо?
– Хорошо.
Отец перекрыл воду и свернул шланг.
– Ладно. Быстренько перекусим, а потом ты подсобишь мне с изгородью.
Они вернулись на террасу, и отец дал ему бутерброд. С маслом и сыровяленой колбасой. Сумка-холодильник была наполовину заполнена банками с пивом.
– Выпьешь глоток?
– Ага.
Отец налил ему, и они устроились на лужайке в тени под вишней. Офигенно пахло свежескошенной травой. Над их головами в листве играли блики солнечного света. Они выпили пива, обменявшись парой слов. Перед тем как взяться за бутерброд, отец влил в себя еще банку. Он был доволен тем, как движется работа.