– Я о деньгах и тому подобных вещах не думала ещё, – говорю, – так мало времени прошло.
– Больше месяца, Тесс, – отвечает Йен, уже мягче, – тебе сейчас непросто, знаю, но нужно поговорить с Джейкобом. Он тоже всё до тебя не дозвонится. А ты исполнитель завещания Марка. Если не начнёшь этим заниматься, у тебя не будет доступа к деньгам.
– У тебя тоже.
Йен смущается, слава богу, хватило совести.
– Да. Но ведь я помочь тебе хочу. На оформление бумаг уходят месяцы. А я в завещании стою вторым исполнителем. Я со всем могу разобраться вместо тебя. Ты просто…
Качаю головой:
– Подожди-ка. А сколько там было? Сколько у тебя занял Марк?
– Сто тысяч.
– Сколько? – выпаливаю, опуская миски в раковину. Со звоном о фарфор ударяется ложка. Так много! Разве столько вообще берут в долг?
Йен вздыхает, снова потирая переносицу.
– Марк сказал, это на ремонт в доме. На новую кухню. Сказал, что ненадолго, до пролонгации по ипотеке. И что ты в курсе.
– И что, по мне видно, что я в курсе? – спрашиваю, поворачиваясь к Йену.
Мой вопрос застаёт его врасплох, но он быстро находит, что ответить.
– Ну, может, Марк хотел разобраться с делами сам, а тебе рассказать постфактум, сделать приятное. Не знаю. Как бы то ни было, извини, но деньги пора вернуть, – заявляет мне Йен. – Дольше ждать уже не могу.
– Ага, да, а кто бы мне мужа вернул? А без мужа придётся нам рассчитывать на страховку – протянуть на ней сколько получится.
А потом что? Только о твоей смерти я и думала всё это время, а о деньгах решила не задумываться. На что мы с Джейми будем жить – на доходы от частных занятий? Это если я ещё не растеряла всех учеников. А то я не только на звонки Йена не отвечаю. Скоро тестовые выпускные экзамены. Родители ждать не будут.
Но не ошибается ли Йен? Правда, что ли, была страховка? Силюсь вспомнить, что мы с тобой внесли в наши завещания. Мы сидели в переговорной, жаловались на горький кофе. Думали, куда потом пойдём поесть. Только этот вопрос меня тогда и заботил. Всё остальное казалось неважным.
Лучше бы я задумывалась о таких вещах. И ты бы меня лучше заставлял задумываться, а не брал все эти разные мелочи на себя, а я – живи себе беспечно. Как когда у тебя мама умирала от пневмонии в больнице, а ты мне сказал, мол, ничего страшного, обычная инфекция. И вроде бы правду сказал, да только не всю.
Я тебя пытался уберечь, Тесси.
Неужели меня надо так беречь?
Я просто не хотел, чтобы ты лишний раз волновалась. Разве это полезно для здоровья – постоянно переживать?
– Тесс, слушай, – возвращает меня к реальности Йен. – Хочешь не хочешь, а завещанием Марка заняться можешь только ты. Зная брата, он бы не хотел, чтобы это так затягивалось. Был бы он живой, уже бы долг вернул.
Злость возникает из ниоткуда, шокируя и меня, и Йена.
– Да как ты смеешь мне такое говорить? – шиплю я, а мои слова будто физически толкают Йена, да так, что он пятится назад. – Как у тебя язык поворачивается сказать, что ты знал брата? Я его знала! Я знала мужа! Да вы, блин, даже не общались особо. Откуда тебе знать вообще, чего бы ему сейчас хотелось?
– Мы с Марком были братьями. Может быть, мы помногу и не общались, но выросли-то вместе. Я его знал дольше, чем ты. Ну и если ты его так прекрасно понимала, то почему же он тебе не сказал, что взял у меня в долг?
Есть в его тоне что-то такое, будто он знает что-то, чего я не знаю, а рассказать не хочет. И это меня бесит.
– Мы с тобой эту тему уже поднимали на похоронах, – напоминает Йен, как если от этого повторения всё станет на свои места.
– Это я уже который раз слышу. Но ты мне лучше вот что скажи: тебе в голову не приходило подождать неделю там, да хоть день? Тебе до нас ехать каких-то двадцать минут. Что тебе вздумалось со мной такие вопросы обсуждать прямо на похоронах?
По моим щекам бегут слёзы, жгут кожу так же, как внутри меня сжигает злость.
– Я потеряла мужа, – выдавливаю из себя, задыхаясь. – Я его больше жизни любила, ты это понимаешь?
Что-то меняется в том, как Йен стоит, держит себя.
– Да, зря я. Прости меня. Нужно было не сразу там, подождать, – отвечает он тихо.
Киваю, и злость внезапно отпускает. Внутри меня снова только темнота.
– Я не пытаюсь всё тебе делать назло. Просто я правда ничего об этом долге не знаю. Финансовые вопросы на себя брал Марк. Мы подумывали как-нибудь сделать новую кухню, но деньги на это планировали накопить. Я тебе обещаю, счета проверю, а Джейкобу перезвоню. Мы точно ничего такого не покупали, так что если Марк у тебя занимал…
– Занимал, Тесс. И я бы не беспокоил тебя, но очень нужно, и прямо сейчас. Я и в долг-то давать не хотел. Договаривались, что через пару месяцев он все вернёт.
– Хорошо, я посмотрю по счетам.
– Спасибо.
На мгновение повисает молчание, ни я, ни он не знаем, что сказать друг другу дальше.
«Джейми вот ничего, справляется, – хочу я поделиться. – Джейми, племянник твой, помнишь такого?» Сама не знаю, почему меня так удивляет, что Йен не спешит поинтересоваться, как дела у моего сына. Он же никогда не проявлял особой заботы, ограничивался формальными подарками по случаю. Что, ждать, что теперь он вдруг изменится?
– Жаль, Тесс, – говорит Йен, – жаль то есть, что так всё получилось.
– Жаль, да, – отвечаю, ловя пальцами очередную наворачивающуюся слезинку.
– Заеду на следующей неделе, – обещает Йен, но в его тоне будто сквозит угроза. Похоже, ему тоже так показалось, потому что он добавляет: – Могу продуктов завезти. Нужно что купить, скажи.
– Как проверю счета, сообщу.
Йен кивает. Ему явно хочется сказать что-то ещё, надавить, но его смутили моя злость и мои слёзы.
– Пока, Тесс. – Йен быстро выходит из дома, не оборачиваясь. Захлопывает дверь, но она медленно открывается вновь. Жду, может, он закроет её как надо. Но Йен уже идёт к своему джипу, скрипя по гравию начищенными ботинками.
Тянусь к двери, закрыть – и только тогда вижу цветы. Ярко-зелёные стебли обвязаны резиновой лентой, листья густые, насыщенный пурпур бутонов. Тюльпаны. Целый букет, штук 20, не меньше.
Ни упаковки, ни записки, только две резиновые ленты не дают букету распасться.
Йен уже съезжает на дорогу. Не успеваю опомниться, бегу прямо в носках по гравию, пытаюсь быстрее, но ноги проскальзывают. Мне во чтобы то ни стало нужно спросить, а Йен вот-вот уедет. Вижу, как он смотрит в зеркало заднего вида, не едет ли кто сзади. Меня замечает, только когда я уже барабаню по стеклу.
Он вздрагивает, не ожидал меня снова увидеть, тем более с таким безумным огнём в глазах.
– Это ты цветы принёс? – выпаливаю, не дожидаясь, пока стекло опустится до конца.
– Какие цветы? – недоумённо качает головой Йен.
– Там, у бокового входа. Не ты там букет оставил?
– Не я.
Делаю неловкий шаг назад, оборачиваюсь. Я уже готова поверить, что цветы мне привиделись. Но нет, у двери, в углу, скрытый наполовину кучей опавших листьев, всё так же лежит оставленный кем-то букет. Но когда его принесли – когда мы с Йеном разговаривали, или он и раньше тут лежал, а я не заметила, потому что Йен отвлёк внимание на себя? Не могу понять.
– Тесс, не забудь посмотреть счета, ладно? – напоминает Йен, выезжая на дорогу.
Слабо киваю. Йен уезжает.
Кто бы мне мог подарить цветы? Тюльпаны, какие ты дарил мне на день рождения каждый год.
Мне хочется верить, что они все-таки от тебя. Но нет, разумеется, нет.
Глава 5
Ванную с рёвом заполняет горячая вода. От давления стонут трубы у меня под ногами. На стене зеркало запотело, клубы пара танцуют в воздухе и, достигнув окна, струйками бегут вниз.
Никакой пены – ванная не от сладкой жизни, а по необходимости: нужно наконец прогреться.
Когда воды набирается достаточно, поворачиваю кран, и воцаряется тишина. Готова уже стянуть с себя одежду, как вдруг слышу: тук-тук-тук. Сериями по три, стучат и стучат – точно не трубы.
Звук идёт от входной двери. Тук-тук-тук, пауза, тук-тук-тук, пауза.
Пару секунд гляжу на готовую ванну – а не сделать ли вид, что дома никого нет. Наверняка местный священник пришёл справиться о моих делах, как обещал на похоронах. Или братец твой нагрянул, снова будет делиться подробностями о тебе, каких я не знаю. А больше некому. За четыре месяца, что мы здесь живём, друзей я не завела.
Тук-тук-тук, пауза, тук-тук-тук, пауза.
Кто бы это ни пришёл, уходить этот человек явно не собирается. Спустившись, вижу, что заслонка почтового ящика на двери приподнимается. По всему дому раздаётся женский голос.
– Тереза? Тереза Кларк? Вы дома? Откройте, пожалуйста!
Сердце ёкает – неужели полиция. Может, с Джейми что-то в школе? В четыре прыжка проношусь по прихожей, рывком открываю дверь.
– Что такое? – Голос дрожит, от паники будто сбивается дыхание. Однако перед собой я вижу не сотрудника полиции, а обычную на вид женщину – прямые, осветлённые волосы по плечи, тёмные брови, чёлка.
Женщина мне улыбается, а ведь с тех пор, как тебя не стало, мне никто так не улыбался – всё только с жалостью, с сочувствием. А чтобы вот так, искренне – нет. Когда тебе так улыбаются, невозможно не улыбнуться в ответ. А я не могу – лицо разучилось.
Она симпатичная. Вид у неё простоватый, земной, но добрый. Лицо бледноватое, кожа гладкая. Вряд ли сильно моложе меня, лет 35–36. Но в её зелёных глазах играет огонёк, зубы идеальной белизны. Я на её фоне – немощная старуха. Да так, собственно, и есть.
– Тереза?
– Можно просто Тесс, – говорю я, и в этот момент сильным порывом ветра дверь вырывается из рук, она отворяется настежь и с грохотом бьёт по стене. Дверь массивная, деревянная – наверняка в штукатурке теперь дыра. Хватаю ручку, тяну дверь на себя, страхуя ногой, чтобы назад не пошла. А женщина, видимо, думает, что это я её приглашаю войти – иначе не понять, почему она вдруг оказывается в прихожей.
– Меня зовут Шелли Лэнг, – представляется она, снимая плащ. Под ним обнаруживаются чёрный джемпер с вырезом и джинсы-скинни. На груди у неё овальный медальон на элегантной цепочке. Тон, взгляд, улыбка – как будто она чего-то от меня ждёт, как будто мы с ней уже виделись раньше. Но я такого не помню.
Пытаюсь собраться с мыслями, но в голове белая пелена. Женщина уже скидывает ботинки, а я всё ещё без понятия, кто она вообще такая.
Она ищет взглядом что-то у меня за спиной – наверное, крючок для одежды, потому что складывает пальто пополам и кладёт на ботинки.
– У нас была намечена встреча, – заявляет она.
– Встреча?
Она смеётся, от души, заливисто. Как я раньше в Челмсфорде смеялась с нашими местными мамочками над рассказами про лопнувшие подгузники и детские истерики в супермаркете «Теско». Опускаю глаза и корябаю заусенцы у ногтей.
Узнав, что тебя не стало, эти мои мамочки мне прислали орхидею в розовом горшке. Теперь эта орхидея на подоконнике у мойки, сохнет. А жили бы мы там, где раньше, вообще бы с мамочками не расставались. Они бы нам с Джейми приносили вагоны пирожков и готовых обедов.
И на похороны тоже все пришли – и Кейси, и Джо, и Лиза с Джули. Даже Дебби отпросилась с работы. Наверняка у них есть специальный чат в Ватсапе, посвященный мне. Постоянные сообщения, встревоженные смайлики: «Кто следующий Тесс напишет? Она кому-нибудь отвечала?» Отвечу как-нибудь. Им хочется, наверное, услышать, что всё у нас налаживается, но что тут скажешь?
Женщина в нашей прихожей открывает сумочку – из чёрной кожи с тонким ремешком через плечо – и достаёт телефон. Маленькая у неё сумочка, наверняка в неё бы даже не влез мой кошелёк, разбухший от бессмысленных чеков и просроченных карт лояльности. Я, когда выхожу на улицу, с собой беру вещевую сумку – так в неё можно две такие сумочки засунуть.
Незнакомка касается экрана телефона, и на нём появляются моё имя, адрес и сегодняшняя дата.
Пожимаю плечами.
– Имя моё, да, но встречу я не назначала. Вы кто, простите?
– Я Шелли, социальный работник. Помогаю людям, которые пережили утрату, – как в частном порядке, так и в качестве волонтёра. Мне сказали, вы просили, чтобы к вам зашли.
– Мне кажется, кто-то что-то перепутал. Я ни к кому не обращалась.
– Может быть, я не то сейчас скажу, но у вас вид человека, переживающего страшное горе. Я ошибаюсь?
– Не ошибаетесь, но за помощью я не обращалась, – отчеканиваю я, да ещё с неожиданным раздражением в голосе. Вдруг вспоминается, как я сорвалась сегодня на Джейми из-за сменки.
Ноги ватные, хочется уже сесть, но тогда придётся пригласить эту женщину на кухню или в гостиную. Опять меня будут брать за руку, говорить, мол, всё образуется, время лечит, прочую бессмыслицу. Наслушалась уже. На похоронах – от брата с его парнем. Мама сколько раз звонила. Шла домой из школы, и то ко мне пристала с тем же какая-то незнакомая женщина. Да даже почтальон счёл нужным постучать в дверь и поделиться своими мудрыми мыслями.
Ещё бы знали, о чём говорят.
Шелли по-деловому кивает, сама уверенность.
– Хорошо, сейчас позвоню в офис, разберёмся. Позволите? – спрашивает, указывая телефоном в сторону гостиной, и твёрдым шагом направляется в комнату.
Я остаюсь, где стояла, в прихожей, слушаю рассказ о себе, состоящий из одних только реплик Шелли. Голова идёт кругом, как когда карусель останавливается и последние обороты делает уже медленно. Наконец терпеть уже нет сил. Иду, шатаясь, сесть на кухне.
Хотела бы я сказать, что уже тогда у меня по спине пробегал холодок, уже тогда было предчувствие, как это всё обернётся. Но нет, не пробегал, не было.
Тесси, ты не виновата.
Легко тебе говорить, Марк.
Глава 6
– Дом у вас замечательный, – говорит Шелли мгновение спустя, направляясь через коридор на кухню и проводя рукой по балке из тёмного дуба. – Старый такой. Как будто в исторический фильм попала. Мне всегда было интересно, что за люди обитают в таких старинных домах.
Соображаю медленно, в мыслях чехарда. Эти её добрые слова – что вопрос по квантовой физике, ответа не придумывается.
– В общем, тут такое дело… Нам позвонила ваша мама. Только что общалась с коллегой, который с ней разговаривал. Она беспокоится, и, кстати, по её словам, вы были бы не против, чтобы кто-то из волонтёров вас проведал. Но вы, очевидно, не просили. Так что вы извините, что я так нагрянула.
Вспоминается вдруг, как моя мама слёзно со мной прощалась, когда уезжала отсюда. Я на пороге дома, онемевшая, дрожу, мама задеревеневшими пальцами пытается развернуть платок, вытереть заплаканное лицо.
Две недели стояния над душой и стуков её трости по деревянному полу – и я уже молилась о том, чтобы она поскорее уехала, чтобы села наконец в такси, терпеливо ожидавшее у дома. Джейми остался на кухне, слушал что-то там на твоём стареньком айподе, бог его знает что. Он весь ушёл в себя, не разговаривал с нами. Мне так хотелось, чтобы он перестал стесняться. Хотелось, чтобы мама уехала.
Тогда, помню, я закрывала дверь, а мама мне что-то ещё говорила. Может, она сказала, что ко мне зайдут? А я и не стала слушать.
Шелли пододвигает стул, садится напротив. Ну хоть миски я помыла. А вот хлопья не убрала – неожиданно ярко коробка сияет своей голубизной на фоне коричневой столешницы.
– Тесс, – говорит Шелли мягко, вкрадчиво, – нам необязательно говорить об этом прямо сейчас. Но вдруг поможет.
– Ну давайте сейчас, – пожимаю плечами. Уж лучше не затягивать.
– Хорошо! Как вы себя чувствуете? – спрашивает она, подаваясь вперёд.
– Нормально.
Шелли удивлённо поднимает бровь. Смотрит на меня, как встревоженная мать на ребёнка. А меня вдруг переполняет грусть. Вот бы силы были соврать, растянуть губы в улыбке, кивнуть. Вместо этого на глаза слёзы наворачиваются. Да и мне кажется, эту женщину так просто не обманешь.
– У меня день рождения сегодня, – вздыхаю.
– Да? Тесс, поздравляю вас.
– Что-то только радости маловато.
– А как ваши дела? – повторяет свой вопрос Шелли.
– Не нормально, – отвечаю я шёпотом. – Совсем не нормально.
– Ваша мать сообщила, что вы записывались к врачу, – говорит Шелли мягко. Чувствую, она подбирает слова, не хочет, видно, чтобы показалось, будто она лезет не в своё дело. Но я всё равно выхожу из себя. Что она обо мне знает? Что ей мама рассказала? Всё, уж точно. – И как прошло?