На двух длинных столах горят свечи, освещая лица сидящих по обеим сторонам парней. Шум их голосов эхом отдается от высокого деревянного потолка. Большинство обитателей лагеря завтракают, скребут вилками в своих тарелках, расплескивают апельсиновый сок, но несколько парней играют в пинг-понг в дальнем конце зала, возле камина.
Мне уже доводилось здесь бывать, хотя и нечасто, всего несколько раз.
Каждое лето и зиму живущие в лагере парни устраивают потлач – вечеринку, куда каждый приходит со своим угощением, которое ставят на общий стол. Приглашают на эти вечеринки и местных девчонок, в основном из Фир Хэйвена. Кроме угощения на таких вечеринках предполагаются танцы и прогулки по старому поселению золотоискателей. Девчонки из Фир Хэйвена приходят на такие потлачи, чтобы глазеть на парней и целоваться, укрывшись за деревьями. В последние два года мама стала настаивать, чтобы на эти вечеринки ходила и я, говорила, что мне полезно как можно больше общаться с людьми. Друзей завести. Можно подумать, что для полного счастья мне не хватает только компании подруг, которых можно позвать к себе летом на вечеринку с ночевкой. Представляю, как они расстилают свои спальные мешки на лужайке возле нашего дома и устраиваются поудобней под звездами. Будто я пропаду без чего-то подобного. Да ладно, у меня есть лес, и Фин, и заваленный книгами чердак, и, поверьте, мне этого вполне хватает для счастья.
Мы с Оливером какое-то время стоим, ожидая, пока кто-нибудь заметит нас. Увидит, что Оливер Хантсмен вернулся.
Но они продолжают уминать политые сиропом вафли, шумно прихлебывают апельсиновый сок и смеются так, что мне остается только удивляться, как они умудряются не подавиться при этом.
Скрестив на груди руки, Оливер осматривается, словно пытаясь найти тех, кого знал до своего исчезновения, но вокруг мутный полумрак. Он поворачивается ко мне, и я вижу, как он напряжен.
– Спасибо, – говорит он, – что разрешила остаться у тебя прошлой ночью.
Никакого тепла в его взгляде я не замечаю, и меня вновь начинают терзать сомнения. Да, я спасла Оливера, вытащив из леса, но сейчас мне кажется, что было ошибкой приводить его сюда. Еще большей ошибкой, чем оставить умирать в темноте Чащи.
Я заставляю себя улыбнуться, но выдавить из себя могу всего лишь глупый ответ.
– Всегда пожалуйста.
Здесь его место. Среди других парней.
Не говоря больше ни слова, Оливер отворачивается и, даже не попрощавшись, идет к столам и теряется в суете столовой. Я жду, что кто-нибудь узнает его, окликнет по имени. Но никто этого не делает. Вероятно, в зале настолько темно, что сложно узнать человека. Человека, о котором уже забыли. Впрочем, я уверена, что когда вожатые обнаружат, что Оливер вернулся, у них появятся вопросы, на которые они захотят получить ответы. Они наверняка захотят узнать, где был Оливер и что с ним произошло. Интересно, расскажет ли он правду – что все это время провел в Чаще? Да и знает ли он сам, что с ним произошло? Помнит ли он вообще, что последовало за его побегом?
Я смотрю Оливеру вслед, понимая, что, вероятно, вижу его в последний раз.
Даже если Оливер останется в лагере, он превратится для меня всего лишь в одного из толпы безымянных парней. Эти парни появляются и уезжают. Пройдет какое-то время, и Оливер тоже уедет, вернется туда, где его дом. В один из равнинных штатов или прибрежных, туда, где живут его родители, друзья. Вскоре он забудет эти места и ту ночь, когда девчонка нашла его в лесу и уложила спать в своем доме у разведенного огня. Память об этом вскоре вытеснят новые воспоминания.
Моя первая находка, сделанная из живой плоти, с бьющимся сердцем, оставляет меня.
Сердце не желает слушать, что говорит голова, и сжимается от непонятной мне боли. Я чувствую, чего не желаю чувствовать. Отказываюсь чувствовать.
Я поворачиваюсь к двойным дверям, отбрасываю накатившее на меня чувство и тут замечаю, что ко мне кто-то приближается. Высокая стройная фигура движется легко, плавно. Это определенно девушка. Причем чувствует она себя здесь как дома.
Сюзи Торрес – гибкая, с конским хвостом золотисто-каштановых волос, с ресницами такими длинными, что могут поспорить с крыльями колибри, – неспешно направляется мне навстречу, ухмыляясь.
– Нора! – окликает она.
Рот у меня раскрывается, а улыбка гаснет.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, когда Сюзи подходит ближе.
Сюзи живет в Фир Хэйвене и учится там в средней школе. Знакомство у нас с ней, как говорится, шапочное – в прошлом году наши шкафчики в раздевалке стояли рядом. Подругами мы никогда не были. Подружек у Сюзи и без меня хватает, да еще имеется достаточно парней-обожателей, которые вечно крутятся возле нее. У меня нет ни того, ни другого, да я и не хочу.
Время от времени я вижу Сюзи у озера, в основном летом. Она любит загорать, растянувшись на пляжном полотенце, а рядом, разумеется, несколько подруг – намазанных кокосовым маслом и смеющихся так громко, что их голоса долетают до противоположного берега. Как правило, у Сюзи случается недолгий летний флирт с одним из парней из лагеря – сезонный романчик, о котором Сюзи моментально забывает, как только в лагерь приезжает новая смена. Честно признаюсь, я всегда завидовала той легкости, с которой Сюзи меняла своих дружков. Она была веселой и легкомысленной.
– Я застряла здесь из-за бури, – говорит Сюзи, обводя взглядом столовую. – Тайком приехала повидаться с Реттом Уилксом. Не знала даже, что никогда уже не выберусь из этих гор. Сама можешь представить, какие лица были у вожатых, когда они застукали меня в хижине Ретта, но что они могли со мной поделать? – пожимает она плечами. – Домой-то отправить меня нельзя, дороги нет, – ее взгляд скользит в сторону. – Никогда в жизни не ненавидела парней сильнее, чем сейчас, – замечает она, приподняв бровь, и морщит носик, словно не может выносить запах столовой – устоявшуюся, въевшуюся в стены смесь едкого дыма и крепкого пота. – Ты живешь на той стороне озера? – неожиданно спрашивает Сюзи, прищуривая глаза.
Я киваю. Разумеется, она знает, где я живу. Все знают, где Уокеры живут – в доме на краю леса, где они, по слухам, занимаются чернейшей магией, накладывают заклятия на всех подряд и пьют на завтрак кровь своих врагов. Этот дом местные за версту стороной обходят.
– А в лагере ты что делаешь? – снова спрашивает Сюзи, блеснув в полумраке белоснежными зубами. Голос у нее спокойный, ровный. Такой голос, будто она с обычной девочкой из школы разговаривает. Будто мы с ней подруги. Задушевные, вроде как, подруги, которые по ночам болтают друг с другом по телефону, укрывшись с головой под одеялом, чтобы заглушить свои голоса и хихиканье. У меня ни одной такой подруги никогда не было. Да и, возможно, не будет. Болезненное ощущение появляется у меня в животе, ударяет, словно брошенный в глубокий пруд камень, который с глухим всплеском тонет, не оставляя следа.
– Я нашла парня, который пропал, – объясняю я. – И привела его назад.
Сюзи хмуро смотрит на меня. Смотрит так, словно воспоминание о пропавшем парне причиняет ей боль.
– Я думала, он умер, – напряженным тоном отвечает Сюзи. – Замерз где-нибудь в снегу, и найдут его только весной.
При этом она вздрагивает, но слова ее звучат как-то слишком равнодушно, будто смерть в лесу – дело в наших краях вполне обычное, заурядное. Ну, умер парень, и что? Его легко заменит другой.
Я приподнимаю бровь, а Сюзи накручивает на палец прядь своих длинных волос, притопывает ногой – одним словом, выражает нетерпение. Надоел ей наш разговор, я чувствую.
Язычки горящих на длинных столах свечей дрожат, заставляя танцевать тени на стенах. Сюзи скрещивает руки на груди, придвигается ближе ко мне и тихо, словно не желая, чтобы ее услышал кто-то еще, кроме меня, говорит:
– От этого места у меня мурашки бегут.
– Они здесь у всех бегут, – отвечаю я, разглядывая странные тени на высоком потолке. Руки, головы, торчащие кости – и все вывернуто под какими-то невероятными углами. Говорили, что лагерь про́клят, что здесь полно призраков умерших старателей, которые бродят по ночам и стучатся в окна.
Что тут сказать? Эти мальчишки никогда не жили в лесу и не привыкли ни к звукам скребущих в окно ветвей, ни к прикосновению холодного ветерка к шее, когда ты спишь.
– Ага, – вяло соглашается Сюзи, но я-то вижу, что совсем не это она мне хочет сказать, что-то другое вертится у нее на языке. Она потирает ладони и шепчет себе под нос, глядя в сторону.
– Не могу я больше здесь оставаться.
Сюзи опускает голову и медленно дышит, словно пытаясь представить, что находится где-то в другом месте. Будто воображает, что – щелк, щелк, щелк три раза каблучком, пуф-ф-ф! – и она у себя дома, больше не в горах, с этими ужасными парнями.
От ветра язычки свечей вздрагивают и трясутся деревянные стены столовой. Начинается новая снежная буря. Я слышу свист ветра, и под его напором распахиваются двойные двери, с грохотом ударяясь о стены.
Огромный зал моментально погружается во тьму – свечи задуты, а огонь в камине у дальней стены уже не пылает, лишь светятся красные угольки. Скребут по полу поспешно отодвигаемые стулья, звенят опрокинутые тарелки и упавшие со стола вилки. В раскрывшийся дверной проем проникает мутный серый свет дня, но его недостаточно, чтобы осветить темный зал.
– Спокойно, все в порядке, – гремит в темноте голос одного из вожатых. – Всем сесть на места, чтобы мы могли пересчитать вас по головам.
Темноту рассекает луч фонарика, к нему добавляется еще пара таких же лучей, они скользят по лицам и высоким стенам столовой.
– Скажи, – говорит Сюзи так, словно каждое ее слово – величайшая тайна. – Скажи, я не могу у тебя остаться, пока дорогу не расчистят?
Кажется, у меня брови на лоб лезут. Сюзи Торрес никогда не ступала на порог моего дома. Никогда со мной ни о чем не говорила. Ни разу не предложила подсесть к ней за столик в школьном кафетерии, не пригласила ни на одну из своих вечеринок в честь дня рождения, и вот теперь хочет переночевать в моем доме. Ну ничего себе!
– Я сплю на раскладушке в маленькой комнатушке рядом с кухней. Это единственное свободное место. Не могу я там больше ютиться, – продолжает уговаривать меня Сюзи. В полутьме ярко светятся белки ее глаз.
Зажгли фонарь, он немного осветил зал, и все начали возвращаться на свои места за столами.
– Я… – начинаю я, но Сюзи моментально перебивает меня:
– Ну, или хотя бы пока телефон не включат. Тогда я позвоню родителям, и уж они-то найдут способ вытащить меня отсюда, – она умоляюще смотрит мне в глаза. Пряди волос падают ей на лицо.
Мне становится жалко Сюзи, когда я вижу, как отчаянно она пытается улыбнуться, а на глаза ей наворачиваются слезы. Собственно говоря, я бы тоже не хотела ночевать в этом сыром, холодном месте. А еще та часть меня, которой я обычно стараюсь не чувствовать, вдруг подсказывает, что очень даже неплохо, если в доме со мной будет кто-нибудь еще. Заполнит тишину. Прошлой ночью мне так удивительно хорошо, спокойно спалось, когда я знала, что внизу на диване спит Оливер. Кто-то вместе со мной под одной крышей.
– Хорошо, – говорю я.
На лице Сюзи расцветает улыбка, обнажая ее идеально ровные зубы.
– Сбегаю, возьму свой рюкзак, – говорит она. – Встретимся снаружи, договорились?
Я киваю, Сюзи поворачивается и исчезает в полутьме, направляясь к внутренней двери, которая, очевидно, ведет на кухню.
Свечи на столах вновь зажгли, тут и там появились вытянутые язычки пламени, бросающие янтарные блики на стены. Я уже собираюсь выскользнуть наружу, как вдруг замечаю какое-то движение под потолком. Замечаю нечто такое, чего не могла увидеть в темноте.
Мотылек.
Наверное, он сидел на потолочных балках, а теперь взмыл в воздух, привлеченный блеском огня, и решил спуститься ближе к горящим свечам. У него серовато-белое, неестественно светлое для мотылька тельце. И усики у него совершенно белые. Нет, это не обычный мотылек.
Таких мотыльков я уже встречала в Чаще.
Костяной мотылек.
Он мелькает у меня перед глазами словно искра от костра. Ледяная искра, холодная, как январский мороз. Дикая, как февральская метель. Предвестник несчастья. К сожалению, я не могу предвидеть, что надвигается. Я не Жоржетта Уокер, моя двоюродная прапрабабушка, чья ночная тень позволяла ей видеть будущее в каплях росы на стеблях травинок. Предсказать я ничего не могу, но мои предчувствия меня не обманывают, а я ощущаю комок в горле и разливающуюся по всему телу тупую боль. Чувствую звон в ушах.
У меня между лопаток пробегает холодок, и я поворачиваюсь и выбегаю из столовой, пока меня не заметили и не посчитали вместе с остальными. Секунда – и я уже стою на холодном зимнем ветру.
У меня дрожат руки, сердце молотом стучит в ребра. Прислонясь плечом к столбу, который поддерживает навес крыльца, я жадно хватаю ртом воздух, зажмуриваю глаза, чтобы избавиться от преследующего меня образа белых изорванных по краям крыльев. Я пыталась убедить себя, что встреченный в лесу мотылек был обычной ночной бабочкой – да, зимней бабочкой цвета снега, и больше ничего. Но это было неправдой. Подобных мотыльков я должна бояться. Даже не счесть, сколько раз они упоминаются в книге заклятий. Там можно встретить сделанные углем зарисовки этих мотыльков с изорванными по краям крылышками, мохнатыми лапками и черными бусинками глаз, которые предвещают только одно: смерть.
Глаза слезятся от холода, в голове гудит колокол.
Над озером стелется туман, густой и мутный, как ольховый дым. Он напоминает мне о том дне, когда мы похоронили бабушку на маленьком кладбище на западном берегу озера. Похоронили в темной земле, где, накрытые искрошившимися могильными плитами, лежат золотоискатели.
«Погребальный туман» — так сказала о том дне мама. Только такая погода и подходит для похорон – чтобы горевать, чтобы прятать слезы, текущие по щекам, то, что нужно для оцепеневших, рвущихся на части сердец. Но теперь погребальный туман поднимается над озером, волнами скатываясь вниз по горным склонам. Туман-напоминание. А может быть, предупреждение.
Сегодня хороший день, чтобы хоронить мертвых.
Оливер
Когда мне было десять лет, отец повел меня в поход далеко в горы Блю Мейл. Спали мы в палатке, под дождем, который шел всю ночь и просачивался в маленькую дырочку в нейлоновой ткани. К утру вокруг наших спальных мешков образовалась целая лужа, а я всю ночь дрожал от холода.
Мне еще никогда в жизни не было так холодно, как тогда.
До недавних пор не было.
Холод в здешних лесах – это что-то. Он залезает внутрь, пробираясь сквозь одежду, носки, кожу, пронизывая до мозга костей. Я осторожно выбрался из столовой через заднюю дверь, не дожидаясь, пока вожатые заметят меня. Пока вообще кто-нибудь меня заметит. Впрочем, сделать это было не так уж сложно: я был просто еще одной тенью, промелькнувшей в обманчивом, тусклом свете свечей.
Деревья окутал плотный тяжелый туман, я пробирался по снегу, петляя среди разбросанных в беспорядке лагерных хижин. Номера у хижин тоже шли беспорядочно – четвертая хижина, следующая двадцать шестая, за ней – одиннадцатая. Дичь полнейшая. Но я добрался до хижины четырнадцать, куда был определен в первый день – с этого момента уже прошло несколько недель, – толчком отворил дверь и нырнул внутрь.
Большинство людей никогда не слышали ни про озеро Щучья пасть, ни про лагерь для трудных подростков на его берегу.
Очень уж далеко в горах спрятано от мира это место. Отсюда до ближайшего города на машине ехать и ехать несколько часов по крутой извилистой дороге. Так что неудивительно, что этого озера нет почти ни на одной карте. Подходящее место, чтобы потеряться.