– Это ты должен закрыть ему глаза, – подтолкнул его вперед Рауль.
Конрад взглянул в голубые глаза отца и не смог сдержать слез отчаяния. Тем временем, вокруг тела собрались женщины, священники, солдаты, оставшиеся в резерве, которые защищали лагерь, и прислуга. Конрад уловил в отцовских глазах что-то похожее на укор, но, естественно, намекнул это лишь внутренний голос самого Конрада, его чувство вины оттого, что не успел прийти.
– Отец! – прокричал он и упал отцу на грудь.
– Ну, чего уставились! – гаркнул Рауль еще громче, обернувшись к толпе. – Проклятые греки, – произнес он вполголоса.
Этими словами Рауль вылил все свое презрение к местным жителям, то есть к христианам, которые из-за исповедания восточной ветви христианства считались «греками». Впрочем, такое выражение нетерпимости включало и Георгия Маниака со своими войсками, поскольку отношения генерала с бойцами дополнительных контингентов сложились из рук вон плохо.
Люди, забоявшись выпада Рауля, стали расходиться. Конрад же вскочил и бросился искать священника, который убедил его не сидеть и не ждать, как верный пес.
Рауль рванулся вслед за мальчиком, тот бегал среди палаток высматривая окаянного священника.
– Сынок, погоди! Да ты кого ищешь?
– Того священника, который увел меня на холм.
– Да что за священник?
– Он на нашем языке говорил.
Потом он подумал, что священник, наверное, там и остался, в церкви на холме. Конрад взбежал на холм, послышалось блеяние коз, но пастуха видно не было… Конрад вбежал в пещеру. Свет вечерней зари затухал, краски, которые поразили его в полдень своей живостью, поблекли, роспись на стенах из-за полумрака различалась едва-едва. Рауль с факелом в руке вошел вслед за ним, как только он вступил в пещеру, краски вновь засияли. Конрад, за неимением лучшего оружия против бездушных каменных стен, хватал пригоршни земли и швырял ими в написанные на стенах лики Христа и Богоматери. Он рыдал взахлеб, теперь гнев на священника с его благими намерениями обратился в гнев на Бога, против оставленной без внимания молитвы.
Рауль был человеком жестких манер, в бога не особо верил, но когда он увидел, как Конрад оскверняет иконы, он то ли из страха, то ли из суеверия перехвалил его сзади и приподнял одной рукой.
– Не надо, Конрад, они ни при чем.
– Они не стали слушать меня! – закричал мальчик во весь голос, но обступившие стены поглотили крик.
– Ты что, чудес ожидал?
– Это мне священник сказал!
Рауль опустил его на землю и заставил посмотреть в глаза.
– Послушай, сынок… твой отец взял с меня клятву, что я позабочусь о тебе, и честь не позволяет мне не выполнить обещание, которое я дал умирающему другу. «Пока не довезу тебя до Ружвиля к родне…» вот какое он взял с меня обещание.
– Не знаю я никакой родни, – отозвался Конрад, он рыдал и всхлипывал, прикрыл веки, потому что свет факела жег ему покрасневшие глаза.
– Это не мое дело, я поклялся кровью твоего отца, от этой клятвы зависит моя честь, и я не отступлюсь только потому, что ты не согласен.
– Что еще он вам сказал?
– Что тебе надо собраться с силами. Поэтому теперь ступай в лагерь и наберись храбрости посмотреть ему в глаза. По обыкновению наши сородичи – бесстрашные воины, которые презирают смерть. И если ты зол – это хорошо… у тебя будет больше натиска в битве. Но злись не на святых… злись на живых!
– Поэтому я и искал священника.
– Оставь в покое священника… Тебе надо ненавидеть тех, кто убил твоего отца, это им, зверюгам, надо мстить.
– И кому это?
– Мы здесь два года, а ты спрашиваешь «кому»? Не видел, как на нас смотрят эти африканцы? Не видел в их взглядах, что они так и норовят какую-нибудь пакость тебе устроить? Даже солдаты Акхала, наши союзники, смотрят на нас с ненавистью. Это они убивали, насиловали женщин из племен, которые жили здесь до них, это они заставили тех людей кланяться их богу. Они запоганили кровь тех людей и сделали ее презренной, когда обрюхатили девушек. Это они, магометане-изуверы, это они убили твоего отца!
– Но вы же говорили, что бьетесь только за мзду, а из-за чего эта война – вас не интересует.
– Сынок, если нет в тебе ненависти к врагу, в сражении тебе не выстоять.
– Значит мой отец ненавидел недостаточно сильно?
– У твоего отца была благородная душа… было бы справедливее, если бы он командовал, а не сам в схватку ходил. Но тебе, малыш Конрад, та ненависть, которую ты будешь чувствовать, когда вспомнишь о его самопожертвовании, та ненависть тебе пригодится. Станешь отличным бойцом, я уверен. Ну что, пойдешь в лагерь, закроешь ему глаза?
Конрад вытер кулаком слезы и ответил:
– Пойду.
Рауль огляделся и сказал:
– Похороним твоего отца здесь в пещере, под радетельным взором Господа и всех этих святых. Мест получше в округе я не вижу.
– Православные монахи приходят сюда молиться.
– Ну значит им посчастливилось творить молитвы над прахом христианского мученика.
Рауль с Конрадом спустились в лагерь, закрыли глаза несчастному Рабелю, подготовили тело к преданию земле, и похоронное шествие поднялось на холм в церковь в пещере. Положили тело под крестом у скамейки и стали читать молитвы, монахи, женщины и ратники из дворянских семейств сплотились вокруг Конрада, молились всю ночь.
Поутру священник, которого Конрад возненавидел, – оказалось, что зовут его Якоб – отслужил заупокойную, и Рабеля похоронили в могиле, которую выкопали в пещере и обнесли пластинами сланца. На тело уложили щит Рабеля, тот, характерный нормандский овальный щит, заостренный книзу, засыпали землей.
Конрад просидел у могилы в молитвах и весь следующий день после похорон. Спал, свернувшись в клубочек около скамейки, ничего не ел и много раз из глаз у него лились слезы. Там, за расщелиной пещеры его ждала жизнь, жизнь без отца, и мальчик был уверен, что в одиночку никогда и никоим образом ему не выжить. Рабель же, напротив, лежит тут у него под ногами, и Конрад будет верно ждать отца; и на этот раз никому не даст себя куда-то увести. У Конрада все замирало внутри, когда он спрашивал себя, что отец хотел сказать ему перед смертью, какие слова умерли вместе с ним. Потом мальчик поднимал голову и разглядывал лики святых на каменных стенах и, несмотря на слова Рауля, не мог не ненавидеть и их тоже.
Глава 9
Зима 1060 года (452 года хиджры), рабад Каср-Йанны и окрестности
Умар приказал женщинам разойтись по комнатам. Нежно обнял за плечи Гадду, приглашая ее с собой в спальню, ласково погладил по щеке Джалю.
Только Надира все еще стояла у двери и ждала ответа.
– Умар, скажи, кто это был?
– Всего лишь проезжий богатый купец, хотел спровоцировать меня.
– Тебе не кажется странным, что он отправился в путь из Каср-Йанны так поздно, что не переночевал там?
– Видимо, чтобы взглянуть на «Надиры небосвод», до рассвета ему не терпелось, – ехидно ответил Умар, плохо скрывая зависть.
– Тебе лучше сообщить каиду… на рассвете! Мне показалось, что он что-то имеет против моего господина Али.
Умар глянул на нее снисходительно и ответил:
– Теперь ты начала встревать в вопросы безопасности рабада? Ночной азан уже давно пропели… ступай к себе в комнату, сестра!
И Умар раздраженно отправился в свои покои, а Надира стояла, вперив взгляд в плитку из обожженной глины на полу.
Один за другим все очаги, все свечи и светильники в доме потушили, прошел еще один долгий день.
Коррадо все еще стоял на привязи у столба, он давно уже не подавал признаков жизни, Аполлония уткнула голову в коленки и задремала; в эти дни она спала еще меньше, чем брат.
Идрис сидел в сторонке и смотрел в сверкавшее звездами небо, он ждал момента, когда сможет отвязать пленника и отправиться домой.
Вдруг во дворе что-то оглушительно хлопнуло; затем послышались потрескивание, будто что-то горело. Аполлония открыла глаза и увидела странное пляшущее зарево за конюшней. Идрис вскочил и с криком побежал к дому звать на пожар. В то же время Мизиян мигом скатился по лестнице с балкона и закричал Идрису:
– Конюшня горит!
– Буди Умара!
– Зови народ!
Мизиян бешено заколотил в дверь, а Идрис бросился звать мужиков, которые стояли дозором у въезда в деревню; именно каид посоветовал Умару выставить дозор в стратегических точках вокруг рабада.
Аполлония вскочила на ноги и в предвещающей ураган тишине, пока Мизиян стучал в дверь, огляделась вокруг. По деревенским улицам и по двору к дому, словно демоны преисподней, сбегались черные тени. Аполлония вгляделась и подумала, что это жители рабада бегут тушить пожар, но поняла, что крестьяне не стали бы подбегать втихаря и украдкой. Она прижалась к Коррадо, он почувствовал теплоту ее тела и открыл глаза.
Умар выбегал из дома прямо в этот момент, тут же послышался еще один взрыв, это воспламенилось какое-то горючее месиво. Языки пламени заплясали по крыше амбара еще быстрее. Из домов выбегали крестьяне.
Мизиян и еще десяток мужчин уже таскали ведра от ближайшего колодца к конюшне. Послышались крики, пожары занялись и в других местах, даже в нескольких домах; огонь полыхал по всему рабаду. Кроме того, слышалось лязганье клинков, в том, что случилось, сомнений не было: на деревню напали бандиты.
Аполлония обхватила Коррадо за талию и напряглась изо всех сил, стараясь приподнять его, чтобы высвободить из жерди веревку, которая держала его у столба. От непомерного усилия у нее вырвался крик, под весом брата она повалилась на землю. Развязала ему руки, подтащила и усадила, прислонив спиной к столбу. Потом перекинула его руку себе за шею и попыталась поднять Коррадо… но идти он не мог, и опять мешком свалился на землю. Ощутил нестерпимую боль в руках и в коленях и испустил вопль. Аполлония поняла, что тут она бессильна; она хотела взвалить его на плечи, но ей, низкорослой и хрупкой, тащить брата было не под силу. В слезах она обхватила ладонями его лицо, пристально посмотрела в глаза и пообещала:
– Я не оставлю тебя одного.
– Беги, прячься! – тяжело дыша, ответил Коррадо.
– Пойду позову Микеле; он дотащит тебя до дома!
Аполлония бросилась к дому и затерялась в темноте улиц рабада, она старалась бежать как можно быстрее, но сандалии сваливались у нее с ног.
Коррадо остался сидеть один, прислонившись к столбу, он взглянул вправо в сторону дома Умара. Теперь по двору бегало множество людей, лязг скрещиваемых клинков, который только что слышался на улицах рабада, как будто затихал. Коррадо подумал, чем рискует сестра, пробегая по улицам во время нападения… он оцепенел от мысли, что она может не вернуться.
В ту минуту Умар стоял у конюшни растерянный, бессильный, а главное без оружия, он понял, что на деревню напали, и бросился во двор к дому. Вдруг на голову ему обрушился удар, он потерял сознание и упал без чувств. Из дома доносились душераздирающие крики женщин, может кричали служанки, может хозяйки, вскоре и от дома Умара черными клубами повалил дым. Коррадо в испуге огляделся, он увидел, что на улице нет ни одного жителя рабада.
Из дома вывалилась кучка бандитов, двое волокли за собой Надиру. Коррадо услышал, как она кричала, еще не видя ее, узнал по голосу.
В ночи, освещаемой багрянцем пожаров, незнакомцы подошли к пленнику, Коррадо прислонил голову к столбу, от леденящего страха и лихорадки он почти задыхался. Он подумал, что вот сейчас его убьют, как убили Умара и многих жителей деревни.
– Эй ты, неверный, поднимайся! – приказал один из бандитов, убрав с лица край чалмы, которым прикрывался.
Надира в удивлении распахнула глаза: это был тот самый богатый торговец, который несколько часов назад приходил к ним домой.
– Не могу, кончайте меня сидя! – в отчаянии проговорил Коррадо.
Но торговец ухватил Надиру за волосы и поставил на колени перед Коррадо.
– Знаешь эту девушку?
Коррадо вгляделся Надире в лицо; в этот момент до ее лица и трех пядей не было. Коррадо отлично знал, кто перед ним, глаза Надиры невозможно было спутать ни с чьими другими, но ее открытого лица и распущенных волос он не видел с тех пор, как она еще девчушкой беззаботно бегала по рабаду. А кроме того, Коррадо никогда не видел сестру сборщика налогов каида в таком состоянии: на Надире была одна ночная сорочка, лицо залито слезами.
Коррадо кивнул головой. Тогда бандит, который представлялся Салимом, приказал:
– Ступай к вашему каиду и скажи, что, если он хочет снова увидеть свое последнее сокровище, пусть вернет мне мою жену!
Надира мгновенно поняла, кто на самом деле этот торговец… это был сам Мухаммад ибн ат-Тумна, каид Катании и Сиракуз, ставший четыре года назад самым могущественным эмиром всей Сицилии; на острове больше не было единого властелина, и каиды пошли войной один на другого. Она тут же вспомнила, на что способен этот человек: представила себе, что ей тоже перережут вены, как перерезали Маймуне.
Также, схватив за волосы, он заставил Надиру подняться и толкнул своим солдатам. Потом приставил клинок сабли к горлу Коррадо и принудил его поднять голову:
– Если захочешь отплатить человеку, который держал тут тебя на привязи, приходи ко мне, когда встанешь на ноги… ты и твои необрезанные приятели.
Мухаммад ибн ат-Тумна вышел со двора и поспешил ускакать со своей бандой из рабада, он понимал, что на этот час дозорные Каср-Йанны уже заметили пожары в деревне и подняли тревогу, и скоро подоспеет его шурин с гарнизоном.
Надире связали руки длинной веревкой и на веревке потащили по дороге, спускавшейся с холма, как таскают мулов. Каид с бандитами шел, освещая дорогу парой факелов, Надира шла босиком, и изранила ноги о камни и колючие кусты ежевики. Когда дошли до брода через речушку, которая текла у подножия деревни, а точнее до одной из больших норий, Мухаммад приказал развязать девушку и велел ей накрыться, как подобает женщинам, швырнув изысканное женское платье. Потом глянул на стоявших вокруг мужчин и сказал:
– Если кто-то осмелится покуситься на девчонку, будет иметь дело со мной… как-никак, а она суженная каида, и обращаться с ней надо как подобает!
После чего все вскочили на коней и поскакали к востоку. Надира держалась за талию Джамала, того бугая с медальоном на шее.
Все кони, большей частью черной масти, скакали в одну и ту же сторону. Всадников было человек пятьдесят, на всех черные бурнусы43 и черные шаровары. У всех угрюмые лица, говорили они на языке, больше распространенном среди африканских мавров. Надира узнала их говор, она в семье тоже часто выражалась на этом наречии, но никогда не слышала, чтобы на нем говорили так свободно и с таким характерным произношением.
Всадники слегка подстегивали коней, кони перешли на шаг, образовалась длинная вереница, неспешно ехавшая под луной.
– Господин, кто эти люди? Куда вы меня везете? – спросила Надира у первого подручного каида, как только немножко успокоилась и перестала плакать.
– Это африканские головорезы Ибн аль-Манкута. Отвернулись от своего каида и перешли на службу к тому, кто платит больше. Их нынешний хозяин – друг моего господина и дал ему взаймы своих наемников, чтобы тот мог попользоваться ими в эти дни, – ответил Джамал.
– И эти чужаки и мне перережут горло? – спросила девушка, в ней читалась наивность человека, не знающего, как устроен мир, человека, который боится всего неизвестного.
Джамал улыбнулся и ответил:
– Не бойся, моему господину ты нужна живой.
Времени прошло не много, и они остановились у селения на границе земель, принадлежащих Ибн аль-Хаввасу, и территории Ибн ат-Тумны. Деревня многим напоминала рабад Каср-Йанны, на околице их встретило еще несколько мерзких типов, тоже головорезы как те, которые напали на рабад. Они в знак уважения коленопреклонились перед Мухаммадом, когда он слезал с коня.