Сын постоял, взглядом отца провожая. Да сплюнул. На куст пионов цветущих от третьей его жены. У той, робко вышедшей в сад прогуляться, на глазах. И женщина молодая не решилась супругу рассказать о том. И служанкам своим запретила болтать о том. Забыла об унижении. Будто бы. Ведь шрамы на сердце хоть и не видны, но не проходят. Проклятия тоже не всегда видны от усталой души человека, но тоже как шрамы не сходят.
Но Ён Ниан раздосадован страшно был. Недели две успокоиться не мог. Опасное приключение и дело важное – о чём ещё мечтать ему? Не о мерзких же книгах! И, как обычно, утешаться пошёл в бордель. У всех сыновья учились, а он… ну, почти все. В борделях, особенно, лучших, всегда хватало молодых весёлых господ. Да драк хватало. Да искуснейших и новых красавиц, со всей страны. Там женщину любую найти себе мог Ён Ниан. Кроме любимой. Да он и не искал любви. О женском коварстве от матери наслушавшись: та не хотела, чтоб девку безродную он в жёны притащил или даже в наложницы. А вне дома стен пусть творит всё. Хочет – ласкает, хочет – бьёт. Ей дела нету до них.
Отец в тоске спрятался, глаза пряча от стыда. В комнате Кэ У. И с нею играл в го часами бесчисленными, без еды почти и без сна. И дочь от покойной жены любезно его приняла. Сама на сладости почти не отвлекаясь. И даже не спала три дня. Потом отец уже, заботою её ободренный, сам её, за столом уснувшую, на постель её отнёс. И снова из комнаты вышел. Чтобы жить. Снова чтобы жить.
Хотя он в большей тоске думал с тех дней об Кэ У. Он понял совсем, что сердце у ней доброе. Но кому нужна дочь из богатой семьи с ужасным таким лицом? Если и приданного много, подарков много даст – разве кто возьмёт?.. А если и возьмут, и передумают? Вот унижение ей, вот разочарование сердцу её хрупкому будет! Или слуги начнут язвить о ней? А муж молодой, ветреник какой-нибудь, жену себе заведёт и новую, и третью, красивых. А ежели второю женою отдать – то не избежит бедняшка издевательств от старшей жены. С её-то лицом!
***
Семь лет прошло. Три раза пытался экзамен сдавать молодой господин. И ни разу события торжественного после объявления результатов не произошло.
Хотя младший сын, мальчик ещё, на брата старшего насмотревшись, да на страдания отца – хотя и скрывал тот их за улыбкой грустной усердно – сам стал заниматься решительно. И ночью при свете луны. И при свете снега зимой. И при свете светлячков. Года два любовался отец на него, хотя и просил иногда отдохнуть, здоровье поберечь.
Два года усердно учился младший господин. И неожиданно слёг. Бледный, усталый страшно он был. Ещё и лекари не решались правду говорить, ещё хватались за лекарства как будто уверенно, то и то норовили попробовать, но понял отец: совсем.
Он ночью последней, как будто чувствовал, с матерью просидел на постели его. Сжимала несчастная женщина молодая руку сына правую. А отец – крепко держал левую. И смотрели, губы кусая, да слёзы глотая, как угасает единственный их сын. Двух девочек, близняшек, жена потеряла в родах.
Очнулся вдруг мальчик при свете светильников и свечей. Он тихо спросил, глядя на оживившегося отца, бессонницею измученного и исхудавшего, но, впрочем, не так страшно как сын:
– Отец… могу я кое-что спросить у вас?..
– Проси что хочешь! – пылко ответил тот, садясь ещё ближе у него.
– Я только хотел спросить… – мальчик смущенно взгляд опустил.
– Да говори же! – взмолился отец, он страшно хотел хотя бы просьбу исполнить последнюю его, он учуял, что просьба та будет последней.
– Всего лишь хотел спросить… – сын робко взгляд поднял на него. – А правда, что раб тот молодой… Гу Анг… он тоже ваш сын?.. – и глаза смущенно опустил. – Я просто видел иногда, как ласково смотрели вы на него.
– Он достойный юноша, – вздохнул Хон Гун и вдруг вдохнул сердито. – Не то, то некоторые!
– Не говорите так, мой господин! – взмолилась жена его. – Он тоже ваш сын! – и осеклась, рот напугано прикрыла платком.
– Да, он тоже мой сын, – признался наконец-то Хон Гун, смущенный. – Но Гу Анг… он сын рабыни.
– Значит, брат он мой, – улыбнулся грустно младший господин, потом уж помрачнел. – Жаль, я не смог проявить почтение к нему! – вдруг тонкими пальцами, с кожей, кости обтянувшей, запястье отца сжал. – То просьба вторая… и не должен я… но я всё же спрошу… – глаза поднял с мольбой на отца – у того защемило сердце от горестного этого взгляда: – Прошу, точнее. Отец, отдайте мой меч ему! Когда Гу Анг вернется, – он улыбнулся. – Я верю, что он может славу дому нашему принести. И вы, может, позволите быть ему уже слугой. А он мне жизнь спас, когда я в пруду тонул. Лёд был тонкий, но мы… я, то есть, дерзнул по нему пройти. А Гу Анг рядом был. Рванулся в воду за мной, вытащил меня. Он долго тогда, помните, болел? Месяца три.
– Ён Ниан, что ли, шутками заманил тебя на лёд? – отец помрачневший спросил.
– Нет! Что вы! – пылко возразил младший сын, догадки подтвердив его.
И горечь, и гордость заполнила сердце Хон Гуна. Милосердным, почтительным был его третий сын. Но жаль, что по жизни они вместе прошли так недолго.
– Хорошо, – отец с улыбкою пальцы сына сжал, не менее любимого, чем тот, – твой меч передам ему. Скажу, что ты признался наконец… – и, слово гадкое сказав, помрачнел, не сразу сил нашёл сказать: – Что он жизнь зимой спас тебе.
Но Хэй ему улыбался, счастливо. Глаза счастьем горели на исхудалом страшно лице. И мать его улыбалась украдкой. И понял мужчина, что в этих покоях уже всё знали. И старшего сына его любили. Но тоже скрывали, раз сам господин говорить не хотел.
– Спасибо, отец! – сказал благодарно Хэй. – Вы сделали меня таким счастли… – и обмякла рука его в широких ладонях отца. И крепких.
Но что за мука и что за проклятая удача ребёнка очередного вновь пережить отцу?!
И похороны провели широко. Как и пепел второго сына, ветром развеянный. Он – мать призналась – просил её о том. Чтобы полететь по небу с ветром, свободным и с крыльями. Чтобы она сказку ему рассказала, а он – может вдруг – сумеет полетать во сне?.. И во сне другом улетел добрый Хэй. Совсем улетел ещё юный. Душа добротою широкая была у него. Как море. Которым – одним из начертаний – писалось его имя.
А Ён Ниан кутил и пил. Пил и кутил. Но, если честно совсем уж – но о том знали боги только, а из живых никто не подозревал – первые месяца три после похорон наследник пил, тоску заливая об умёршем. Если честно, он немного даже младшего брата любил. Если можно было так о нём говорить. Если сердце его способно всё-таки было любить.
После провала на экзамене первого лишь Хэй смущенно улыбался ему. Единственный улыбался ему в доме. Ну, кроме матери Ён Ниана, хотя по лицу её да по морщинке новой, первой, читалось, что и она сыном своим сегодня страшно расстроена. А тому, привыкшему к её обожанию непременному, разочарование её встретить первое ужасно было. Он вдруг почувствовал себя нищим умом и жалким в глазах у женщины, которую обожал. Одну лишь её. Такую заботливую прежде. То есть, она и сейчас заботливою было, но было уже что-то не то в её глазах.
И после второго провала – хотя он старался на этот раз уже – только Хэй пришёл к нему, с подносом сладостей. И, хотя он в гневе ударил мальчишку по руке, разбив её и поднос со сладостями уронив, однако же добрый мальчишка остался. Сказал, что верит в него. Что верит, что в следующий раз он обязательно… и в тот единственный из дней Ён Ниан пустил его к себе. Со злости споил. Смотрел, как брат младший смешно морщится, впервые попробовав вино. Как он потом смешно танцует и прыгает, поёт охрипши. Как обезьяна прыгает! Но он единственный в тот день был с ним. И в ту ночь. Ночь первую, проведенную без любовниц. А слуги с ужином и завтраком даже не пришли – всем запретил господин разгневанный.
Добрым братом был Хэй. Милым сердцу братом. Но понял это Ён Ниан слишком поздно – уж ветер весь прах его развеял, унёс по краям неизвестным.
Но выводов не сделал тогда Ён Ниан. Он не подумал, что люди бывают смертными. Он не задумался, как он жил и зачем на свете живёт. Кутил и пил. Пил и кутил.
***
Те страшные семь лет были для Хон Гуна. Он страшно боялся, что сын его сопьётся или убитым станет в пьяной драке, драке глупой и непристойной. Последний из всех живых его сыновей. Наследник. Наложница третья родила было ещё одного мальчонку – и восторгом, надеждой отец воспылал – но умер тот на третьем месяце, родиться дерзнувший зимою долгой и страшно в тот год холодной.
Совсем седыми стали волосы чиновника после той зимы. Шёл сорок третий год ему. Но, казалось, что закончилось уж всё. И не хотелось больше ничего. Не ждал он ничего. Хотя, бывало, сердце согревалось теплом рядом с его Кэ У, всё ещё остававшейся в поместье отца и не нужной больше никому. Да согревалось сердце, когда случайно заставал он мать Хэя, молившуюся богам пылко, чтобы вернулся живым Гу Анг, чтобы ничего не навредило ему. Она и с Кэ У несчастной общалась приветливо. Всегда ещё.
– Хотя б ему! – молила. – Хотя бы спасшему жизнь сыну моему, мне его на год подарившему ещё, точнее, на тринадцать месяцев, хоть жизнь подарите ему! Хоть вместо моей жизни!
– А кто останется тогда со мной?! – не выдержал возмущённо её господин, выдав наконец-то своё присутствие.
– Кэ У, – улыбнулась женщина, молодая ещё, но пряди две белых пролегло уже от висков и уходило в переплетения причёски. – Кэ У никогда не бросит вас, мой господин.
Вздохнул отец семейства уныло, прошёл мимо жены коленопреклонённой, опустился устало в кресло. Снова вздохнул.
– Замуж бы ей! – боль очередную свою выдохнул он наконец.
– А может… – начала осторожно жена.
– Что «может»?.. – подался мужчина вперёд, оживившись.
А вдруг она что-то знает? Вдруг подскажет? Она тихою очень была, но умной. Вот, поняла всё про старшего сына, но виду совсем не подала. И, как заметил он, она и её сын, со слугами были милы и справедливы. Из их дома никогда не выходил Гу Анг, опуская голову и пряча слёзы.
– Может… если вернется Гу Анг… – начала она.
– Да вряд ли уже! – он сердито опять вернулся в позу прежнюю.
– Если он книги те сохранит, то, может, в награду вы дадите ему статус свободного? И… – она потупилась смущенно. – И Кэ У, – но тут же взгляд подняла, с живым любопытством заглянула в глаза супруга. – Уж разве он стал б обижать её? – вздохнув, призналась. – Я тоже не хочу обид её. Не хочу, чтоб она как сестра моя в дом матери приезжала навестить, слёзы пряча за натянутою улыбкою.
– То было бы чудесно, – улыбнулся мечтательно Хон Гун. – И как я сам не додумался?! – но тут же помрачнел. – Если он вернётся.
– Молитвами пылкими сердце любого, говорят, сбережёт, – сказала женщина с милою улыбкою.
– Хотел бы я верить, – вздохнул её супруг.
***
Месяца через два морщинка новая пролегла по лбу старшей госпожи. А на третий господину служанки радостно донесли – они тоже любили мать Хэя за приветливость – что ждёт младшая госпожа ребёнка следующего.
Хотя родила она дочку очередную. Но милою такою была, обнимая её, лаская её щёчку, почему-то чаще правую! Сердце отогревалось у супруга, в те мгновения, когда он смотрел на неё.
Мрачнела старшая госпожа. А Ён Ниан и третью попытку завалил, и четвёртую. Чиновником так и не стал. И пил, и кутил. Кутил и пил. Любили вспоминать его злые языки. Пожалуй, один из самых обсуждаемых мужчин в столице. Но разве такое наполнит гордостью сердце матери и отца?!
***
А потом умер Цинь Шихуанди. Империя Цинь встретила свой конец. Всего пятнадцать лет она несла мандат неба. Видно, боги были не слишком довольны чем-то в правлении прежнего императора? Но, впрочем, мандат неба нового хозяина нашёл.
И среди потрясений, среди армий враждующих, потерявших главу-императора, среди ополчившихся знатных людей былых, уничтоженных Цинь Шихуаном царств, схватившихся нешуточно, возродилось царство Чу. Один из чиновников средних тамошних, Лю Бан, стал военачальником. Царство Чу воевать стало против Цинь, разобщённого после смерти Цинь Шихуанди.
Люди простые вынуждены были опять переселяться. Люди гибли в войнах. Намного меньше стало тех, кто должен возделывать землю.
Но наконец власть забрал себе Лю Бан. Имя получил Гао-цзу. И новую империю Поднебесной страны нарекли Западная Хань2.
***
Дом Хон Гуна и клан его более-менее времена смутные пережил. Вот, даже Ён Ниан за ум вроде взялся. Перестал столько пить, меньше стал уж по борделям гулять. И драться тренироваться стал каждый день. И стал расспрашивать о хозяйстве отца, как сохранить.
Женили его наконец. На девушке из обедневшей знатной семьи. Все в доме её рыдали, все жалели её, но выбрали богатство и знатность жениха вместо её покоя.
И вроде притих Ён Ниан. Намного чаще дома стал ночевать при жене. И надеялись отец и мать его – да не надеялись совсем другие женщины отца его, знавшие его грубый нрав на себе – что успокоится наконец Ён Ниан, приличным человеком теперь заживёт, отцом новой семьи. Ответственность делает мужчину красивей, юнца делает мужчиною жены хрупкость нежная, да ручонки протягивающая совсем ещё маленькая, крохотная жизнь. Жизнь слабая, которую нужно защитить.
Да жена его молодая и робкая в первых родах умерла. Дочке жизнь так и не подарив.
Обозлился на Небо тогда Ён Ниан. Ругал словами жуткими богов. Ругал устои все. Не один из дорогих сервизов разбил. Он впервые понял вдруг, что люди смертны. Как драгоценно время. Когда оно утеряно. Когда ты ничего доброго подарить близким ушедшим не сумел. Не успел. Потому что не хотел. Тогда не хотел.
Он пил и пил. Хотя он к женщинам не прикасался больше. Боялся снова одну из них в родах убить. Боялся, что уже убил их сколько-то. Хотя никто признаться не решился, что дерзнул зачать и сглупил родить детей от того самого Ён Ниана. Уж как ни расспрашивал, как ни грозил, как ни бил. Сервиз разбил он редкий в борделе главном. Хозяйка послала отцу его робкое, но гневное между строк письмо. Мол, избавьте нас от его визитов, милый господин! Сил уже нет больше терпеть его.
Да он и не ходил к ним больше. Он уныло по окрестностям бродил. Морщинка первая на лбу мужчины молодого появилась. Но отец надеялся, что переживёт, окрепнет. В конце концов, руде, чтобы стать острым и твёрдым мечом, нужно пройти через огонь и сколько-то ударов молотом тяжёлым, распростертой будучи по наковальне.
А в один из дней шёл вдовец молодой мимо реки. Реки, в которой, как верили все, жил старый дракон. Сильный дракон. Защитник и покровитель. Его о дожде молили. Ему раз в десять лет дарили молодую невинную девушку, одну из лучших деревенских красавиц. Хотя в год принесения дара сложно было найти невинную и юную. Ох уж эта распущенность! Ох уж эти девицы глупые! Хотя и всё-таки брали замуж, сердце скрепя и зубы сцепив, мужчины молодые. Жена живая лучше, чем мёртвая. То есть, подаренная дракону. Особенно, если повезло – и сосватали девушку уже приглянувшуюся и милую.
Но, ладно, кого-то всё же находили. Всею округой – и знать участвовала – собирали подарки невесте будущей дракона, украшения получше, наряд ей вышивали роскошный. И ещё один – её сестре. И находились дочери бедняков, которые охотно или, скрепя сердце, приносили себя в жертву, ради нищей семьи или дочерей будущих, или родившихся старших сестёр.
Шёл Ён Ниан мимо реки. А воды её нынче были гладки, как шёлковая ткань, ткавшаяся как раз для новой невесты.
– Хорошо же богам жить! – сказал вдруг Ён Ниан в сердцах. – Ваши жёны и дети бессмертные и не умирают! – криво усмехнулся молодой мужчина. – Хорошо же быть бессмертным!
Со дна из глуби воды мрачно посмотрел на него молодой дракон Вэй Юан. Один из младших сыновей господина реки и дождя. Но, впрочем, показываться не захотел, оставшись невидимым для дерзкого человечишки.