Пробираясь между спавшими солдатами, увидел среди них знаменщика, около него лежало знамя. Перочинным ножом отрезал знамя от древка, выбрался из траншеи и тихо пополз к реке. Проползая мимо рощи, обнаружил артиллерийскую батарею противника, замаскированную в ней.
– Теперь я не имею права погибнуть. Я обязан доставить эти важные сведения в полк, – сказал себе разведчик и резким рывком устремился к реке, но, достигнув вражеский берег, снова был освещён немецким прожектором. Посыпался град пуль, одной из которых Червяткин был ранен в бок, но ему всё-таки удалось преодолеть реку, выйти к своим позициям и вручить прапорщику Банькову два знамени – русское и немецкое, и донести разведывательные сведения. За этот подвиг рядовой Червяткин был награждён Георгиевским крестом 4-й степени.
Разведданные, добытые Червяткиным, очень пригодились артиллерии полка в ночь следующих суток, когда немецкие войска предприняли форсирование Вислы под прикрытием своей артиллерии.
В эту ночь – с 1-го на 2-е мая на позиции 21-го пехотного Муромского полка обрушился ураганный артиллерийский огонь немецких батарей. Тотчас на него ответила батарея 76-мм полевых орудий капитана Кучерова. Через двадцать минут артиллерия противника была подавлена. Вот как об этом бое рассказывал сам командир утром 2-го мая.
– Сегодняшняя ночь для меня был величайшим праздником. В 23.30 я первый из бригады открыл огонь по двум австрийским батареям на дистанции 1,600 саж. Другие батареи нашей бригады не стреляли; только одна 1-я, час спустя стала стрелять по пехоте на переправе. Эти две батареи выследил наш разведчик ещё сутки назад, я заранее подготовил данные для стрельбы, и как только немецкая батарея открыла огонь – уничтожил её. Это был великий для меня праздник. Я видел разрывы моих снарядов и панику среди немецкой артиллерийской прислуги. По сведениям от лиц, близко наблюдавших стрельбу, потери немецких батарей огромные, они полностью разгромлены. Меня обнимали, целовали, жали руки, кричали «ура». Думаю, что своими действиями я уберег от расстрела наш полк. У меня потерь не было. По показаниям пленных немцев, огонь мой был убийственный. Немцы в паническом ужасе бежали от орудий, бросались на колени, плакали, молились. С рассветом с позиций немецких батарей выехал целый обоз с ранеными и убитыми. Говорят, тяжело ранен один батарейный командир. На месте их бывшей стоянки полный разгром: разбитые повозки, убитые лошади.
Наступление немецких войск продолжалось 10 дней. Не продвинувшись ни на шаг, немцы были вынуждены отступить. 6-я пехотная дивизия заняла левый берег Вислы.
Уходя, немцы загоняли жителей в дома и сжигали их. Сжигали также и русских раненых. Кроме того, привязывали к деревьям даже стариков, женщин и детей, сжигали их и расстреливали. Такую картину зверств увидели солдаты и офицеры русской армии, переправившись на левый берег Вислы.
Итог битвы на Висле.
В течение первых трёх суток Муромский полк нанёс жестокое поражение немецким войскам, пытавшимся переправиться через Вислу.
В первую ночь были почти полностью уничтожены семь батальонов врага. В следующую ночь подобная участь постигла две роты противника, пытавшиеся переправиться через реку на подручных средствах.
На третий день немцы подтянули новые артиллерийские орудия и при их поддержке успели накопить на своём берегу около двух батальонов против роты, в которой 1-м взводом командовал прапорщик Сокуров. В этом бою двум немецким ротам удалось форсировать Вислу, но встреченные взводом Сокурова и другими двумя взводами роты в штыки, немцы были сброшены в реку и уничтожены.
Потери немцев оказались огромны. За одну только последнюю ночь ими оставлено на месте свыше 1200 трупов.
Взятые в плен германские офицеры высказались:
– Мы даже не представляли себе, что можно контратаковать вдвое меньшими силами и так стремительно.
Через месяц 6-я пехотная дивизия была отправлена на переформирование.
Информация.
В мае – середине июля 1915 года 2-я армия под командованием генерала от инфантерии Смирнова Владимира Васильевича заняла полосу обороны Плоцк – Лодзь для отражения наступления врага на Варшаву, но уже в конце ноября была вынуждена оставить крупный населённый пункт Лодзь.
Газеты того времени писали: «Лодзь нами оставлена без боя, так вопрос о его защите потерял всякую остроту. Оборона этого огромного города, навлекая на него неприятельскую бомбардировку, представляет в военном отношении большие неудобства, давая неестественные очертания фронту и затрудняя связь тылом.
От автора.
Бездарность генералитета русской армии свела на нет все ранние её победы. С этого момента начался постоянный отход наших войск на всех фронтах. Но это не принижает героизм русского солдата, а ещё более возвеличивает его.
К 19-го июля 1915 года Северо-Западный фронт отступил и занял рубеж обороны, – с юга на север: Пинск – Андреевцы – западная окраина Гродно – восточная окраина Ковно (образовался выступ в сторону противника), – восточная окраина Шавли – северная окраина Любавы (Курляндия) на Балтийском море.
В начале августа 1915 года Ставкой Верховного главнокомандующего Северо-Западный фронт был разделён на Западный и Северный фронты.
К концу кампании 1915 года Северный фронт, в состав которого входила 2-я армия, сдал позиции, занимаемые в июле, и остановился на рубеже обороны – с юга на север: Свенцяны – западная окраина Двинска – левый берег Западной Двины до Якобштадта – правый берег Западной Двины до Рижского залива.
В ходе оборонительно-отступательных боёв 2-я армия понесла большие потери.
В августе – октябре 1915 войска Западного фронта вели тяжёлые оборонительные бои за Вильну (ныне Вильнюс), ликвидировали прорыв 1-го и 6-го кавалерийских корпусов германских войск в районе города Свенцяны. Весной 1916 года войска Западного фронта провели наступательную операцию в районе Двинска и озера Нарочь.
Покрошили, как капусту.
– Слышал, Кирилл, разведчики взвода Максима Банькова майора немецкого в плен взяли. Визжит, как резаный поросёнок.
– От радости что ли? – не вникая в слова товарища, задумчиво проговорил Сокуров.
– От какой радости?! В плен говорю, немецкий майор попался… Баньков его взял со своим взводом. Какая тут радость у него?
– Так в плен же взял, вот и радуется.
– Кирилл, ты меня слышал, о чём я сказал?
– О майоре немецком взятом в плен. Вот Пучков и радовался.
– Пучков-то может быть и радовался, только немцу тому не до радости сейчас. Визжит, как поросёнок недорезанный.
– Что так? – вникнув в слова Тимофея Кудрихина, спросил Сокуров. – Бьют сильно?
– Кто бы его бил… и кому это нужно, пленного бить?
– Что ж тогда визжит?
– Вот и визжит, что, мол, нечестно его взяли, – не в бою, а из избы вытащили. День рождения, – кричал, – праздновал, а вы честь не имеете. Ну, и тому подобное. Оторвали, видите ли, от праздничного стола, от коньяка и русской икры… вот сволочь… морда немецкая.
– Во-о-он оно что… – мотнув головой, протянул Кирилл, – не по нраву, видите ли, ему наше «гостеприимство». Что ж тогда войной пошёл на нас? Не спрашивали его?
– Может быть, спрашивали. Мне откуда знать. Только вот, что я думаю, Кирилл, гадкий народ эти немцы. С исстари на нашу землю нападают, деды и отцы наши их били, а им всё неймётся. Хитрость за хитростью выдумывают. Не понравилось ему, видите ли, что из-за стола его взяли… праздничного. А сами-то честно войну ведут… а? То-то же! Слышал, как казаков надысь побили?
– Так вроде в нашем полку нет казаков.
– В нашем-то нету, а в дивизии нашей есть.
– И как их… того… побили-то?
– Толком не знаю, но слышал, что шибко. Да тебе лучше об этом расскажет Николай Лошнов. У него брат родной – начальник штаба дивизии, – полковник Лошнов.
– Вон оно что… И молчал, никому ни слова, что брат полковник.
– А что ему выпячиваться? Полковник не он, и вообще у них в княжеском роду это не принято… Скромности ему не занимать, сам знаешь, каким он был в училище, всегда на помощь приходил, толково объяснял всё, что в военном деле нам не ясно было. Парень хоть куда! Ну, так как, идём?
– Пойдём, что не пойти. Проведаем. Дней пять уж как не встречались.
Прапорщика Ложного в избе, занимаемой офицерами 3-й роты, 3-го батальона, не было. Кудрихин и Сокуров нашли его среди солдат своего 3-го взвода. Николай вёл занятие по тактической подготовке. Он как раз рассказывал о встрече казаков соседнего полка с отрядом германской кавалерией.
Кивнув друг другу в знак приветствия, Кирилл и Тимофей присели рядом с Николаем и стали с интересом слушать его рассказ.
– …у немцев это самый дорогой род оружия, так как с лошадьми у них тяжело. Пушек, пулемётов, ружей, говорят их пленные, у них вдоволь имеется, и в любое время они могут ещё наготовить их сколько угодно.
Этого добра, – говорят они, – у нас, что у вас, у русских дров. А конные отряды не создашь так скоро и легко, как батареи, или как даже пехотные полки. Кавалерист не просто солдат. Это солдат, плюс лошадь. Обучить их, срастить – дело сложное и тяжёлое.
Поэтому немцы и берегут свою конницу. Вот мы с вами пехота и вроде бы, какой вам резон обучаться кавалерийскому делу. А резон есть и очень большой, но всё по-порядку. Слушайте внимательно и вы всё поймёте.
Вместо пехоты, – в спешенном строю, конницу в бой не посылают. За лихостью конных атак на батареи и пехоту противника также не гонятся. Они скорее даже конницу склонны прикрывать пехотою. По крайней мере, конные отряды у немцев почти никогда не ходят одни, без пехоты. Вначале войны, не зная ещё этой немецкой тактики, наши конные части иногда сильно платили за это незнание большой кровью. Встретят, бывало, немецкую конницу и лихо помчатся на неё. А та никогда не принимала боя в шашки, разве уж столкнутся нос с носом. Если же можно было уйти, немецкие конники поворачивали коней и рысью отходили. Наши за ними. Мчатся во всю, вот-вот настигнут, а драгуны, вместо того, чтобы обернуться и защищаться, неожиданно забирают круто вправо и влево, а перед нашими казаками вырастает пехота с пулемётами. Что получается, кто ответит?
– Что тут не ясно, ваше благородие. Драгуны, сами не принимали боя. Наводили наших на прикрытую немецкую пехоту, – донеслось из солдатских рядов.
– Правильно рассуждаете, ребятушки. Вот такие они хитрецы, немцы, – враги наши исконные.
Впрочем, наши скоро поняли эту немецкую тактику и научились даже выгодно пользоваться ею. Нужно вообще заметить, что по своей сообразительности, личной находчивости, по сметке, вы – русские солдаты выше немца, хотя, что скрывать, немец в массе своей много грамотнее. А всё ж таки ему далеко до вас, с вашей русской смекалкой. Он мыслит, может быть, и глубоко, но медленно. Наши же казаки, после десятка неожиданных наскоков на немецкую пехоту за их конницею сами стали ловить их на собственной хитрости и добывать сведения о пехоте – делать разведку боем.
Едет наш разъезд в три, пять, максимум семь человек. Встречают немцев. Те ездят большею частью, партиями от десяти до тридцати и даже 50-то человек. Наши, несмотря на сильное численное превосходство немцев, кидаются на них. Немцы сейчас же поворачивают к своим позициям и начинают отходить. А наши уже скопом не пускаются за ними, поскачут два, три казака, проскачут версту, другую и как почуют, что немцы врассыпную, – сразу назад. Всё ясно: направление отходящей немецкой конницы ясно показало нашим, где находится немецкая пехота. Тут уже наша артиллерия и начинает их утюжить.
– Так пошто, ваше благородие, тогда наша конница надысь полегла вся?
– Это кто же вам сказал такое?
– Так слухи ходят, будто целый эскадрон немцы побили.
– Не правильно вы поняли, братцы. Побили, эскадрон… только германский… разнесли его в пух и прах артиллеристы нашего соседнего полка. Наскочили драгуны на запрятанные пушки соседей, вот всех их и покрошили наши доблестные артиллеристы, как капусту в корыте.
Среди солдат раздался радостный смех, – гордость за наших артиллеристов.
Немецкие зверства.
– Здорово он это выдумал. Вот, что значит военная династия.
– Да-а-а! – качнув головой, протянул Кудрихин. – Немец он хоть и враг, а поучиться у него есть чему. Вот смотри, Кирилл, как он хитро воюет. Словно хамелеон. Подстраивается под местность, ежели снег, надевает белые балахоны, ежели лето, обвешает себя сучками, ветками, словно лесовик какой становится, – весь мохнатый и зелёный. А к осени жёлто-ржавый. Поди, высмотри его в лесу, вот наши и напарываются на такие засады, когда в разъездах или в разведке.
– Если бы ещё это… у них каждый офицер лучше нас снабжён. У каждого карты местности, подзорные трубы усовершенствованные, – вздохнув, проговорил Кирилл.
– Это, конечно, так. Только тут надо учитывать то, что они к войне готовились… втихушку, вот и слади всё до́бре, а всё ж таки мы их бьём и бить будем.
– За счёт смекалки солдатской и стойкости его.
– И веры российского народа в справедливость войны, – добавил Тимофей, – а учиться у врага нужно. Приду в свой взвод, буду, как Николай Лошнов своих обучать всем премудростям военным.
– Вот об этом я и начал разговор. Только кроме премудростей надо в наших солдатах злобу к немцу развивать.
– То-то можно подумать наш солдат не злой на него. Из-за него все мы оторваны от дома, от семьи, от дела любимого.
– Так-то оно так, только всё равно солдату надо разъяснять зловредную сущность врага, – настаивал на своём Кирилл.
– И как же ты её будешь разъяснять? Сам-то много ли о ней знаешь.
– А тут, Тимофей, особых знаний не надо. У нас солдат в массе своей грамоте не обучен, вот я и буду своему взводу зачитывать газеты… в них много о зверствах немцев. Взять хотя бы последний номер «Русских ведомостей», там об этом хорошо написано.
– Ну-ку, ну-ка, поведай, – заинтересовался Кудрихин. – У меня последнего номера нет.
– Так его ни у кого ещё нет… В штабе дивизии вчера был, вот и разжился… свежим номером. Сегодня своему взводу почитаю, завтра приходи, тебе передам.
– Завтра не могу, взвод в караул идёт… вот если бы сегодня…
– Дал бы я тебе её на сегодня, только и мой взвод завтра весь день занят, – с сочувствием другу, ответил Кирилл, и вдруг порывисто. – Мысль есть. Вот тут, – указав на приваленное к забору дерево, – давай присядем, прочитаешь газету и по памяти перескажешь своему взводу.
– Хорошая мысль! – откликнулся Тимофей.
Вечером этого дня прапорщики Сокуров и Кудрихин знакомили своих солдат со свежим номером газеты «Русские ведомости».
– Особоуполномоченный российского общества «Красного Креста» князь Куракин, – читал прапорщик Сокуров, – препроводил в главное управление «Красного Креста» бумагу следующего содержания:
«К многочисленным немецким зверствам можно добавить ещё одно, выходящее из ряда вон по своей бесцельной жестокости и бесчеловечности. В гродненском районе театра военных действий, при отступлении немцев и при нашем наступлении из деревни Новосёлок на фольварк (хутор, мыза, усадьба, обособленное поселение, принадлежащее одному владельцу, помещичье хозяйство), Рогожин, находящиеся за Новым Двором, у деревни Хильмоны несколько наших раненых попало в плен к немцам, которые были помещены в халупах, – в фольварке Рогожин. Халупа состояла из двух комнат. В одной, – лучшей и более просторной, – помещены были немецкие раненые и при них находился врач с санитаром, тогда как наши валялись в страшной тесноте, голодные, неперевязанные, без всякой помощи. Среди раненых находилось двое, знавших несколько слов по-немецки. На их просьбу сделать им перевязку врач-немец грубо и насмешливо заявил, что у них нет для русских перевязочного материала.