Они выпили. Потом еще.
И разговорились.
– Уверенно растущий уровень преступности, бесконечный поток локальных конфликтов, непрекращающиеся войны, терроризм и насилие в наши дни обостряют дискуссии о природе агрессии, – произнес гость, отпив глоток из тяжелого квадратного стакана с марочным виски.
– Агрессия, агрессия! – воскликнул Стэн и зло скривил губы. – Вы всё списываете на агрессию! Хотя вряд ли сможете даже сформулировать, что же это такое.
– Ну почему же? – пожал плечами его собеседник. – Вполне могу. Агрессию определяют как целенаправленное деструктивное поведение, наносящее вред людям или вызывающее у них отрицательные переживания, состояния страха, напряженности, подавленности. Агрессия является весьма сложной формой поведения. И связана во многом с неблагоприятными условиями жизни, особенно в детском возрасте.
– Да уж, некоторые точно свихиваются и даже дохнут от такой жизни, а вот тараканы живут, – заметил с горькой усмешкой Стэн. – И быстро плодятся. У них, правда, дистанция совсем короткая, но им все же больше везет, чем нам, людям.
– Это почему же? – удивился его собеседник.
– Потому что они не думают о жизни. И, тем более, о смерти. Им бы только пожрать и потрахаться. Вот и все.
– Кстати, некоторые люди от тараканов тоже не сильно отличаются, если подумать, – заметил гость.
– Во всяком случае, и тех и других легко раздавить, – отозвался Стэн. – Причем люди еще в большей степени цепляются за ненужную жизнь, борются за неё, скаля зубы и пуча налитые кровью глаза, не желая признавать, что все уже кончено, и что они скоро станут комком разлагающейся слизи.
– Я вас понимаю, поверьте, – сказал тихим голосом полицейский.
– Так ли уж? – усомнился в его словах Стэн.
– Да, так, – произнес гость и пояснил: – У меня самого сын месяц назад погиб в автокатастрофе.
– Мне очень жаль, – сказал Стэн. – Но хотя это и ужасно, но все-таки он погиб не так, как в моем случае.
– В него врезался пьяный. Так что вам, может быть, даже и легче.
– Это еще почему? – удивился Стэн.
– Потому что я вынужден платить налоги, из которых будет удерживаться какие-то центы на содержание в приличных условиях убийцы моего сына. Согласитесь, с этим не очень легко смириться. Так что в жизни по-разному бывает. И падать больно, и подниматься лениво, и на месте стоять тоскливо. Остается только пить или спать. Некоторые, конечно, сразу отправляются на покой… на вечный покой. А большинство все-таки предпочитает хоть вяло, хоть неумело, но все-таки лапками семенить. Все делают шаг – и ты делаешь шаг. Иначе задавят. При этом правил игры понимать не обязательно – фигуре думать вредно, все равно другие передвинут тебя в нужный для них момент – хочешь ты того, или нет. Протестовать и возмущаться бесполезно. Сразу уберут с игрового поля.
– Только не меня, – заверил своего собеседника Стэн.
– Не обольщайтесь.
– Только не меня, – повторил Стэн.
– Значит, вы важная фигура. Вас берегут, чтобы однажды вами же и пожертвовать. Во имя чего-то или вместо кого-то. Так что не обольщайтесь, уверяю вас. Знаете, в чем вся проблема? В призыве договариваться с недоговороспособными существами. Если они недоговороспособные, то обсуждать и договариваться, как-то коррелировать свое поведение с их пожеланиями просто бессмысленно и бесполезно. Возьмем вашу беду. Вы, разумеется, надеетесь, что преступников найдут.
– А вы не уверены?
– Надежда на это есть, потому как на нас давят со всех сторон. Но представьте, что мы их все-таки найдем. Не уверен, что их так уж сурово накажут. Часть из них отделается малым испугом благодаря крючкотворам-юристам, а другие посидят себе, да и выйдут на свободу рано или поздно. И вы тоже будете все это оплачивать из своего кармана послушного налогоплательщика. Вот ведь в чем дело-то!
– И какой же тогда выход?
– А какой может быть выход, когда мы живем в мире, в котором называющие себя людьми объявили войну самим себе и всем остальным прочим, обрушив вечное небо на недолговечную несчастную землю, вскормив своей неиссякающей злобой такое, что плавит свинец, скреплявший до того витражи в наших рукотворных величественных храмах… построенных ни для кого…
– Вы не верите в бога? – поинтересовался Стэн, искренне удивленный этим рассуждением гостя.
– А вы? – переспросил его тот.
– По правде сказать, иногда я теряю эту веру – так всё тут по-идиотски устроено, – признался Стэн. – Я думаю, что все эти наши искусственные боги натурально умерли. «Иисус, Аллах, Будда – где вы? Где те, кто вас создал, кто писал за вас умные книги?» – спрашивал я все это время и ни разу не получил никакого ответа. Я громко кричал, я вопил: «Где вы?! Где?!!». Ну и что? Каков же результат этих моих воплей? Да никакого. Ответом мне всегда было все то же молчание.
– Да, наш мир не назовешь совершенным, – вздохнул гость.
– Совершенным?! – расхохотался Стэн. – Да вы что, у кого повернется язык назвать все это совершенством?! Ну, вы подумайте – что за мир мы себе сотворили! И самое паршивое, что всем нам на это по большому счету плевать, потому как мы есть тупой, упрямый как стадо баранов народ, ни хрена ничего не понимающий из того, что нам говорил этот старый мудрец, читая по двум каменным скрижалям в то время как мы ползали перед золотым тельцом на карачках. Так и живем, сваливая все свои неудачи и грехи на какую-то мифическую бабу, решившую сожрать яблоко в никому не нужном райском саду…
– Да, у нас, людей, все так запуталось, – отозвался гость.
– Мы сами больше путаем, чем кто-то там наверху, – устало проговорил Стэн. – А знаете почему? Потому что рождённый в дерьме может только стать королём таких же рождённых в дерьме, как и он. Такое чувство, что все мы скопом сидим в звездолете под названием «Маразмооргазм», который к тому же никуда не летит.
– Да уж, – вздохнул полицейский. – Тут сто раз подумаешь – а стоит ли вообще хоть что-то делать в этом мире такое, что можно назвать толковым или просто полезным делом.
– Выходит, что вы так и не станете искать убийц моей семьи? – с горечью проговорил Стэн.
– Да почему же не станем?! – несколько обиженным голосом произнес его собеседник. – Еще как станем! Вы что же думаете, у нас совсем совести нет, что ли? Но обнадеживать вас понапрасну не буду. Дело это очень трудное.
Закончив разговор, полицейский попрощался, с чувством пожал руку Стэну и уехал, оставив того снова в полном одиночестве, совершенно мертвого внутри.
Он не мечтал теперь ни о славе, ни о деньгах и том, что они могут дать, он мечтал только об одном – о спасительном склерозе…
И еще он пытался привыкнуть к звенящей пиле одиночества, к ее ежедневному надрывному визгу.
Справедливости ради надо все-таки сказать, что иногда он все же пытался взять себя в руки и даже садился поработать за компьютер, пытаясь хоть как-то отвлечься. Но все это было зря. Никакого проку от этих его попыток не было.
Однажды, сидя перед экраном дисплея и глядя на уже бог весть как давно выскочившую на мониторе надпись «По вашему запросу обнаружено 0 сайтов, 0 страниц, 0 файлов», он вдруг подумал: «А разве я что-то запрашивал?».
Чувствуя, что вот-вот рехнется, он все же долго искал и, наконец-таки, нашел место хоть какого-то успокоения, куда стал приходить день за днем, день за днем… потом, правда несколько реже, но все равно не мог без этого места жить… Этим местом было кладбище, где похоронили его жену и ребенка. У него, потерявшего все и всех, это было единственное, без чего он уже не мог жить…
Каждый раз он приносил туда маленькие подарки им обеим: то цветок, то какую-нибудь безделушку… и клал их на один из холмиков – на большой или на маленький… на последнее земное пристанище его Любимой и его Дочери.
Изредка они являлись ему в мучительно-счастливых снах. Малышка Сью бежала во сне к нему навстречу, доверчиво распахнув, словно ангельские крылья, две руки, улыбаясь и смеясь. А иногда там, во сне была она, женщина, прошедшая через его жизнь ярким пламенем свечи, что задули так ужасно просто, словно бы это и впрямь была свеча на ветру. А иногда они обе приходили к нему вместе, отчего он просыпаясь утром и не находя их рядом, плакал…
– Я люблю вас! – кричало его сердце. – Я обязательно скоро встречусь с вами!
Его вчера теперь было таким же, как и позавчера… и завтра будет таким же, как и сегодня… он знал это наверняка. Каждое утро он просыпался с ощущением полной бессмысленности своего существования, каждое утро он одевался и выходил из дома, болтался по улицам, залезал в кафешки, сидел на мокрых скамейках… Он искал смысл. И не находил… Все последние годы он жил, чтобы быть нужным… нужным им обеим… им, которых теперь нет…
И однажды наступило утро, когда Стэн решился.
Нехотя вылез он из уже никем не согреваемой кроме него постели и поплелся на кухню. Там он долго стоял в освещенном ярким солнцем прямоугольном помещении, потом вытащил на середину стол, встал на него, снял люстру с крюка, рывком оборвав уже не нужные электрические провода, отодвинул стол в сторону, принес на это место стул, найденную в гараже веревку, сел на стул и стал делать две петли. Потом встал на стул, накинул одну маленькую петлю на крюк под потолком, а другую, побольше, затягивающуюся, накинул на шею. В этот момент ему стало вдруг удивительно хорошо и спокойно. Все вдруг обрело смысл. Внутри него не было и тени сомнения по поводу того, что он намеревался сделать, он прекрасно отдавал себе отчёт в своих действиях. А потому был как никогда спокоен, спокоен и умиротворён.
– Потерпите, я сейчас к вам приду, – произнес он вслух и потуже затянул на шее петлю. – Если Бог есть, то мы еще будем вместе…
При этих словах ни одна мышца не дрогнула на его лице… он улыбнулся и пихнул стоящий внизу стул вбок…
Но едва тот упал, как проклятый крюк в потолке вырвало с корнем, и Стэн рухнул на пол кухни, больно ударившись локтем и боком.
Он выматерился, с трудом поднялся с пола, поставил в нормальное положение упавший стул и в изнеможении опустился на него, потом долго сидел ссутулившись, опустив голову и спрятав лицо в ладонях.
Сколько это длилось, он не помнил. И только две женские фигуры, совсем недавно умерших мучительной смертью самых дорогих ему людей: одна больше, жены Эмили и другая поменьше – доченьки Сьюзан, чудились ему где-то совсем рядом. Как чудились они ему в тот день, когда он вернулся с их похорон в опустевший навсегда дом. Он долго бродил тогда по пустым комнатам и не мог поверить, что их обеих уже больше нет…
В конце концов, он встал, подошел к холодильнику, достал оттуда бутылку и стал пить прямо из горлышка, кашляя и чертыхаясь.
Потом, не выпуская бутылку из рук, отправился в их с женой спальню, стараясь не обращать внимания на все еще разобранную постель, на разбросанные по всей комнате вещи, белье, на их семейные фотографии. Он ничего не тронул здесь с того самого дня, когда все это произошло. Тут была его комната скорби. Он часто сидел тут в углу, обливаясь слезами и крича время от времени в никуда, пытаясь криком, а еще алкоголем притупить, хотя бы на мгновение уменьшить невозможную, непереносимую боль, которая никак, никак не хотела из него уходить…
Вот и в этот день, памятный день, он, сидя с бутылкой в углу их общей с женой спальни со всей этой хмельной дурью в башке вдруг вспомнил про пистолет. Тот, старый отцовский пистолет в скрытом от посторонних глаз сейфе. Он кое как встал, нашел ключ, подошел к ничем не приметному столику, отодвинул его в сторону, присел, чуть не свалившись от вновь ударившего ему в голову алкоголя, и открыл панель в стене, за которой обнажилась дверца сейфа.
Он открыл его и достал пистолет. «Беретта» была старая, чуть ли не миллион лет назад выпущенная. Чистая игрушка по сравнению с нынешним оружием. Но больше ничего подходящего для самоубийства у него сейчас не было.
Пистолет когда-то принадлежал его отцу, храброму честному полицейскому в маленьком южном городке. Полное имя машины было «Беретта» 8000 Пума Джи Инокс, калибр 9,0 мм. Сейчас она была единственным в мире предметом, который мог помочь ему безболезненно и быстро лечь третьим холмом рядом с двумя остальными.
Он отлично умел пользоваться этой машиной, наученный еще в юности отцом метко стрелять, но сейчас ему все это было не нужно: с такого расстояния он уж точно не промахнется, да и мишень никуда не убежит.
Стэн усмехнулся.
И тут вдруг в голове у него неожиданно мелькнула мысль о том, что те, кто виновен во всем этом, так и гуляют до сих пор на воле… И еще он подумал, что если угрохает себя прямо сейчас, то они так и будут гулять до конца жизни безнаказанно… и кто его знает, каких еще бед натворят…
Это ошеломило его.
Господи, как это он не догадался раньше, бессмысленно блуждая по миру в поисках хоть какого-нибудь смысла существования, что этот смысл – вот он, рядом. И смысл этот, эта его единственная цель жизни звались Мщение, Возмездие, Кара. Как это там сказал тот, черный парень в старом-старом фильме Тарантино «Криминальное чтиво»? «И совершу над ними великое мщение наказаниями яростными…»? Точно, так он и сказал. Именно великое мщение наказаниями яростными! Да, яростными! И ни один не уйдет от него! Ни один!
В голове у него молниеносно сложился план мести.
Однако он тут же решил не привлекать к себе особого внимания и, обмозговав все как следует, на следующий же день, отоспавшись и приведя себя в некое подобие порядка, отправился на работу.
Глава 2. Цель жизни – смерть.
Никто особенно не удивился его появлению в офисе компании – многие посчитали это лучшим для него способом пережить кризис, уйдя в дело с головой. Однако при этом практически все окружающие Стэна коллеги обратили внимание на произошедшую с ним после трагедии разительную перемену: все его движения стали статичны и невыразительны как у примитивного допотопного робота. Вот он идет ни на кого не глядя и ни с кем не здороваясь, вот отдает распоряжения, вот принимает доклады – все без каких-либо эмоций, без осознания того, что делает. Выражение его лица стало совершенно застывшим. Нет, оно не стало угрюмей, просто оно исчезло, стало никаким. У него был постоянно отрешённый взгляд, губы все время сжаты. Он словно бы жил по инерции, в один день разом потеряв ко всему всякий интерес, он словно бы делал что-то, а на самом деле и не делал, а вернее сказать – не присутствовал в том, что делал.
В конце концов, дела у него пошли совсем плохо, ибо он перестал управлять процессами и людьми, эффективность работы фирмы стала падать день ото дня. Но он ничего не мог с собой поделать: ему это все было уже не интересно и не важно. Конечно, все понимали, что трудно ждать от человека в его положении героических поступков на ниве бизнеса, но интересы фирмы есть интересы фирмы. Кончилось все тем, что вскоре босс предложил ему уйти в длительный отпуск. Стэн хорошо понимал, куда тот клонит, что скорее всего, его уже не возьмут назад, но все равно согласился, потому как на самом деле за его внешним равнодушно-бесстрастным обликом было скрыто нечто, о чем не догадывался ни один человек на свете, а именно – он готовился к возмездию, давно готовился, тратя на планирование его все ресурсы своего незаурядного мозга. Поэтому когда босс предложил ему отчалить, он ни секунды не потратил зря, собрал в коробку все свои пожитки и быстро пошел к выходу из здания, сопровождаемый сочувственными взглядами сослуживцев. Впрочем, ему уже было сейчас не до них, потому что все свободное время он посвятил тому, что искал убийц жены и дочери.
Это было его единственное спасение, это было свидетельство его прошлого, единственное свидетельство того, что это прошлое у него было. И оно, это прошлое взывало к нему о мщении. Он бросил заниматься чем-либо в доме, переключив все внимание на ухаживание за старушкой «Береттой»: ему было плевать на остальные вещи в доме. Что ему было до вещей – вещи живут дольше людей, позволяя хранить память о тех, кто ими обладал когда-то. Как хранило память его израненное сердце, все еще полное любви. Нет, сами Эмили и Сьюзен, как материальные воплощения этой его любви уже умерли, исчезли под холмами быстро осевшей земли, но жив был он, Стэн, и его к ним любовь умирать никак не хотела. Да он и сам этого не хотел.