– Да-да, – спокойно сказал Магистр. – Я знаю.
Что ж, он предвидел, что этот момент когда-нибудь настанет. И мысленно заклинал Дарслага молчанием: ну в самом деле, на сегодня хватит!
– Знаете! – у рыцаря сбилось дыхание, он недоумённо взглянул на Монтернора. – Откуда?
– Ну, я не вчера родился. И даже не вчера стал Магистром. А вот как узнали Вы?..
– Я кое-что видел. Кое-что слышал.
– Друг мой, – доброжелательно молвил Магистр, – к сожалению, рыцари Определённого Образа Мысли не могут быть в числе тех, кто что-то видел или что-то слышал. Нужны доказательства, иначе такого рода знания только навредят нашему общему делу. Нужно, наконец, официальное подтверждение Инферналиса, а он его никогда не даст. Это его вотчина.
– Если не ошибаюсь, – оттянув нижнюю губу, проговорил Дарслаг, – в чрезвычайной ситуации я могу действовать по своему усмотрению, не рискуя превысить полномочия.
– Да, но сначала Вы обязаны поставить меня в известность.
Рыцарь усмехнулся.
– Разумеется. Если успею.
Магистр Немира медленно поднялся. Он собирался что-то сделать. Накричать, стукнуть кулаком по столу, топнуть… что-нибудь ещё… Но, к сожалению, к тому времени, как он определился, рыцарь уже покинул кабинет.
Монтернор низко склонился над столом, прошипев нечто, отнюдь не соответствующее его высокому сану. Против ожидания, ему полегчало. Тогда он распахнул дверь в тёмный коридор, немного подумал и позвал:
– Подите сюда!
Не дождавшись ответа, он нетерпеливо добавил:
– Поверьте: времени у Вас в обрез!
Завеса тьмы перед ним заколыхалась, словно в нерешительности. Магистр прошёл обратно к своему столу. Он ещё не успел опуститься в кресло, обитое чёрной кожей, когда Сантариал возник на пороге.
– Закройте дверь, – велел Магистр.
Прищурившись, он окинул Сантариала долгим взглядом. Как все древние, Магистр был лишён присущего всем жителям Немира специфического первобытного страха перед архаиками. Невообразимая буря чувств, бушевавшая в нём после инцидента, уже улеглась, и теперь Монтернор мог признаться себе, что впечатлён. То, что он наблюдал сегодня, при всём внешнем безобразии, не только внушало опасения, но и дарило надежду. Возможно, девяносто девять из ста сограждан Магистра не согласились бы с ним. Монтернор был одним из немногих, кто имел мудрость ждать и надеяться.
Он кивком указал архаику на кресло, в котором ранее восседал Лорд Повелитель, однако Сантариал остался стоять.
– Несмотря ни на что, я всё же рад был с Вами увидеться, – произнёс Магистр.
Сантариал внимательно разглядывал пол. Улыбка тронула уголки его губ и тут же пропала.
– Мало кто может сказать такое… особенно в последнее время, – ответил он.
Монтернор не удивился. В конце концов, «Правила хорошего тона» вряд ли были тем, что изучал архаик на досуге. Но он хотя бы старался, это следовало поощрять.
– Что ж… Вы-таки утаили от меня, что Вы обо всём этом думаете? Я жду!
В словах Магистра содержался оттенок насмешки; он явно заигрывал с чувствами архаика. Однако Сантариал промолчал.
Ну, хорошо.
– Вы именно так всё и представляли?
Ответное безмолвие было настолько естественным, словно Сантариал находился в комнате один. Такое поведение можно было бы счесть дерзостью, однако вряд ли он стал бы так нарываться. Подобный опыт был внове Магистру. Он не выдержал.
– Здесь только Вы и я: нечего стесняться! Ну же, скажите хоть что-нибудь! – велел он.
– Если бы я знал, что сказать…
Остатки терпения покинули Монтернора.
– Ну, тогда скажу я. Вы понимаете, что Вам грозит опасность?
Архаик покачал головой – выразительно и совершенно безнадёжно.
– Страшная опасность! – продолжал Монтернор. – Вы разбудили такие силы, что самым естественным с моей стороны было бы вышвырнуть Вас за пределы континента, уповая, что это отсрочит Вашу гибель хотя бы на сутки…
Комментариев снова не последовало, и Монтернор горько усмехнулся.
– Ну да, а я с чего я, собственно, взял, что Вы боитесь смерти?
– Это участь каждого из нас, – спокойно ответил Сантариал. – Если я её избегну, то стану исключением из правил.
По его тону Магистр заключил, что исключения из правил очень нежелательны.
– Согласен, – с притворной уступчивостью произнёс он. – У каждого есть право бороться за то, во что он верит… и умереть за это. Однако в отношении Вас у меня свои соображения, и такой финал не пройдёт.
В тишине, которая воцарилась после его слов, что-то неуловимо, но очень действенно переменилось. Сантариал остался неподвижен, но его тень, отбрасываемая лампой на стену, задрожала. Он посмотрел на Магистра – и опустил глаза. Наблюдая его смятение, столь очевидное, Монтернор нашёл повод поздравить себя: он долго готовил удар, выбрал момент и блестяще провёл атаку.
Сантариал поднял голову. Попытался заговорить – и не смог. Слова, возможно, и находились, но связать их он явно был не в состоянии. К тому же Монтернор не оставил ему шанса.
– Думаю, мы поняли друг друга. Ваша тайна будет сохранена, пока вы находитесь за пределами Города, – он поднял руку. – Клянусь.
Сантариал заворожённо следил за каждым его движением.
Скрестив на груди руки, Монтернор доброжелательно ему улыбнулся.
– А теперь убирайтесь вон, – приказал он.
Пресловутая исполнительность архаиков вовсе не была мифом, что Сантариал и доказал, исчезнув почти мгновенно. Выпроводив гостя, Монтернор снова уселся в кресло и предался мыслям на иные темы.
Глава восьмая
В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака.
Льюис Кэрролл
В зле страшна секретность… Поэтому вред, причинённый видимым злом, поверхностен, а причинённый скрытым – глубок.
Хун Цзычэн
Закуток у окна, где Ленни обосновался, носил гордое название «Отдела старинных рукописей». Когда у него не было работы, отмирок часами сидел почти неподвижно, созерцая древние тома, пыль на которых лежала, как седина. Лишь его взгляд скользил по корешкам переплётов, ветхих и потрёпанных. В Настоящем Мире такая библиотека могла бы стать его убежищем, надёжной цитаделью. А здесь… здесь это просто было его любимое место.
Однажды вечером, когда Ленни, как обычно, сидел в Отделе, зашёл Рамзес. Теперь он редко бывал в библиотеке, предпочитая ей прогулку на свежем воздухе. Такое отношение к святыни у человека учёного казалось Ленни странным, но он убедил себя, что Рамзес, вероятно, занимается ночью. Всё же его немного тревожило, что тот не проронил ни полслова о своих планах касательно аспирантуры, и не спешил делиться с преемником профессиональным опытом. Он даже не готовился к сессии, что было совсем уж непонятно. Уже не раз Ленни открывал рот, чтобы расспросить практиканта, но вместо этого переводил разговор на другое. Но сейчас он решил идти до конца.
– Ты вообще собираешься сдавать экзамены?
– Э-э… – Ленни давно заметил: Рамзес теряется, если задать ему вопрос «в лоб». – Видишь ли… такое дело… у меня аллергия на книжную пыль.
– Да ну? – Ленни был ошеломлён. – Это опасно?
– Скорее утомительно. Плохо сказывается на умственных способностях.
Чего-чего, а этого у Рамзеса Ленни точно не заметил. Ну да ведь тот и не читал… в последнее время.
– Но тогда, может, тебе пока оставить учебу?
– Не время бросать. Я могу уже не вернуться.
«И что в этом плохого?» – хотел спросить Ленни, но промолчал. Его мнение о способностях Рамзеса было столь высоко, что он не сомневался: тот что-нибудь придумает. Есть масса возможностей получить нужные знания.
Хотя, если бы нечто подобное стряслось с ним, Ленни не знал бы, куда деваться от отчаяния. Книги были для него всем.
– Особенно сейчас, когда ситуация, хм, чревата, – Рамзес откинулся на спинку стула и с удовольствием повторил: – Чревата… мне нравится, как звучит это слово. Очень физиологично.
Ленни было нечего сказать, он лишь кивнул. Надо же так: они с Рамзесом почти ровесники, но, стоит тому открыть рот, и разница между ними бросается в глаза. Ленни никогда не смог бы выразить свои мысли и ощущения столь объёмно и лаконично. Совершенно непонятно, как можно успеть набраться всей этой премудрости за такое короткое время!
Да, когда Рамзес вещал, слушать его было любо-дорого. Но… как раз перед его приходом Ленни забрался в один ветхий фолиант, и, кажется, нашёл там кое-что интересное. Подобно золотоискателю, обнаружившему жилу, Ленни намеревался выбрать её до последней песчинки, поэтому хоть бы Рамзес ушёл побыстрее и, желательно, сам.
Не то чтобы он собирался выпроваживать его…
«Это я здесь гость», – с некоторым усилием напомнил себе Ленни. И вдруг ему на ум пришло такое, отчего его настрой резко переменился.
Теперь он просто жаждал пообщаться с Рамзесом. Но не знал, с какой стороны зайти. Поэтому, помучившись, спросил прямо:
– И много здесь таких, как я?
– Не-а, не очень, – ответил Рамзес. – В последнее время так почти никого. Всех высылают.
Ленни промолчал. Его сердце билось гулко и неритмично. Значит, у него дома целая толпа народу знает про Немир! Впрочем, это ничего не меняло. Настоящий Мир слишком велик, и порядки там таковы, что никто по собственной воле не запишется в соучастники чуда. Скажут, что у тебя было трудное детство, развились комплексы, отсюда и желание привлечь к себе внимание любой ценой…
Детство у Ленни действительно было нелёгкое, и комплексы развились, но всё это никак не объясняло того, что происходило с ним сейчас.
– Я же говорю: ситуация чревата, – повторил Рамзес.
– Чем чревата?
– Последствиями.
– Но послушай, ведь так ты заболеешь! Тебе, небось, и в библиотеке находиться нельзя!
– Ты о чём? – озадаченно спросил Рамзес.
– О твоей аллергии.
– А-а… мудрые люди говорят, что подобное лечат подобным. У меня есть все шансы прийти к гармонии через кризис.
Всё равно Ленни не мог уразуметь, для чего нужны такие жертвы. Однако, он укротил свои чувства, невнятно промямлив: «А, ну раз так…»
– Хотя, – продолжал Рамзес, – аллергия даёт о себе знать, только когда я читаю: у меня начинают слезиться глаза. Так что, если хочешь, я дам тебе нужные книги, ты их прочтёшь, и каждый вечер за ужином будешь рассказывать мне их содержание. Заодно обсудим последние события и новости. Это я называю приятным и познавательным времяпрепровождением.
– Ну, ладно, – сказал Ленни.
Он всегда был рад помочь. А теперь Рамзесу лучше было уйти. Честное слово, лучше.
В размышлениях о проблеме Ленни провёл остаток недели, пока сам Рамзес не предложил решение, простое и гениальное, но абсолютно неприемлемое в здешней культурной среде. Он разумел технический прогресс, однако неотмирки эволюционировали немного не в ту сторону. Они свободно обходились без телевидения и радио, хотя оба изобретения не были здесь новшествами. Продвинутой в этом плане расой считали себя архаики, но их техника не выдерживала никакой критики у остальных жителей, да к тому же и подчинялась только хозяевам. «Лучше уж так», – говорили люди, ссылаясь на опыт поколений. Если же власти считали какое-либо событие достойным внимания народа, они находили способы оповестить о нём в кратчайшие сроки. Это всех устраивало, хотя передовая часть молодёжи была не слишком довольна. К ней относился и Рамзес, и это доставило Ленни существенный дискомфорт. Бывший практикант просто отказывался поверить, что Ленни не привёз оттуда абсолютно ничего, заслуживающего внимания. Под конец отмирок был уже морально готов понять Магистра, удерживающего монополию на передачу информации.
Хранитель грубо вмешался в то, что Рамзес называл «беседой», хотя Ленни больше склонялся к термину «допрос»:
– Рамзес, в стотысячный раз: прекрати! Никаких технических штучек! Это называется «контрабанда»! Кон-тра-бан-да. Запомнил слово? Отстань от него!
Рамзес скривил губы, нахмурил брови и, ухватив Ленни за руку, отправился с ним на частную территорию, где продолжал откровения:
– Ну вот, скажем, диктофон: почему бы нет? Включил на лекции, ночью надел наушники – и слушаешь во сне, наутро – на экзамен! Такая экономия времени!
– А где экономия? – недоумевал Ленни. – Тебе всё равно придется сидеть с ним на лекции!
– Зато слушаешь ночью!
– И ты будешь менять кассету, не просыпаясь? – наивно удивлялся Ленни.
– Ну-у… можно ведь попросить кого-нибудь другого, кто не спит! Тебя, например!
– Извини, – кротко возражал Ленни, – но у тебя вроде бы нет диктофона. Пока что.
Как правило, Рамзеса сильно обескураживали такие повороты на виражах. Паря в поднебесье собственных грёз, он со всего маху сталкивался с неопознанным летающим объектом, приносящим весть о том, что крылья нынче вышли из моды.
– Давай лучше я сам, а? – предлагал Ленни, уже раскаиваясь.
– Но ведь тогда тебе тоже придётся отвлекаться!..
– Нет, – вздохнув, отвечал отмирок. – «Отвлекаться» – это когда с диктофоном!
Идеи таяли, руки опускались, боевой дух слабел. Всё чаще вспоминались слова Магистра, который считал обращение к Творцу наиболее эффективным способом действия. Но Рамзес лишь буркнул:
– Магистр знает, о чём говорит. Но представь, что будет, если дойдёт до моих наставников. Все они люди серьёзные, с диссертациями, и ни один за всю свою жизнь на такое не решился.
Ленни с пониманием вздыхал, видя впереди лишь беспросветность. В университете Рамзес был на хорошем счету. Это в Городе он пользовался репутацией смутьяна и заговорщика. Будь Ленни постарше и поопытнее, он быстро понял бы, что за этим ничего не стоит. Ну, если не брать во внимание его исключительную способность наживать недоброжелателей и влипать в неприятности. Рамзес обладал несомненным умом, но то был ум схоластический (как любил выражаться Амбер), без опоры на реальный опыт, без поддержки здравого смысла. Тем не менее, Ленни слушал разглагольствования Рамзеса с болезненно бьющимся сердцем: кому в двадцать три не хочется верить, что любой мир прекрасен и достаточно делать всё правильно, чтобы долгожданное счастье почтило тебя визитом. Рамзес знал всё о правилах, он рассуждал о морали и нравственности так, словно вырос вместе с ними, пройдя весь путь от колыбели до институтской кафедры.
Рамзес не был единственным посетителем Архива в те дни – период перед экзаменами, когда поток читателей закономерно иссякает. Кое-кто приходил по ночам. Ленни никогда их не видел, но ощущения не могли его обмануть: наутро после таких визитов ему было особенно зябко. Он натыкался в коридорах на отпечатки подошв, обычно едва заметные, словно те, кто их оставил, обладали изящным телосложением и малым весом. А ещё была чёрная пыль, которая находилась в самых неожиданных местах, такой Ленни не видел нигде в Городе. Ночные гости были опаснее, и Ленни жутко хотел познакомиться с ними… в глубине души, конечно.
Иногда, проснувшись среди ночи, он спускался в кухню и заставал Амбера сидящим за столом с неподвижным взглядом, руки подпирают голову. Приступ задумчивости мог длиться до рассвета. А ещё, когда Хранитель Архива бывал особенно рассеян и не успевал замести следы, Ленни обнаруживал на столе и на полу следы желтоватого порошка с приятным, хотя немного терпким запахом. Какое-то время он пребывал в растерянности, но затем нашёл за плитой битую чашку с остатками всё того же порошка, и тайны не стало. Очевидно, чашку использовали как пепельницу. Теперь Ленни знал, что курят неотмирки.
Между тем то, что было в новинку ему, давно стало известно широкой общественности. Очень скоро Ленни заметил, что на него подозрительно косятся, а дети показывают пальцем и смеются особенно громко. Досадуя на тех, кому нечем заняться в этой прекрасной и удивительной жизни, Ленни решил потихоньку за ними наблюдать, и это принесло свои плоды.
Однажды, выскочив из дома с каким-то поручением, Ленни заметил двух старушек, которые стояли поодаль, не спуская с окон любопытных глаз. Ленни остановился. На него не обратили внимания, и спустя минуту или две одна дряхлая дама сообщила другой: